Тёмная метка

Тауриэль помогла ему снять доспех, верхнюю одежду из кожи, рубашки и аккуратно сложила каждую вещь, прежде чем положить её на стол. Она не торопилась, и чем дольше это продолжалось, тем сильнее притягивали его взгляд её грациозные движения, изгиб её шеи, выпуклости грудей, и теперь он мог думать только о том, как сильно ему хочется сорвать одежду с неё и с себя, схватить её, швырнуть на кровать и овладеть ею. Он чувствовал, как горят его щёки, когда её пальцы медленно и осторожно сняли повязку с его плеча и груди. Её руки спокойно и уверенно выполняли свою задачу, но их движения казались ему настолько чувственными, как будто она раздевала его догола. Тауриэль скатала бинт и положила его на стол рядом с одеждой. Потом она налила в таз для умывания немного воды, намочила кусочек ткани и принялась обтирать его лицо, шею и руки. Вода тотчас же потемнела от копоти и орочьей крови, а тряпица покрылась кровавыми пятнами. Было тихо. Так тихо, что Кили слышал только собственное рваное дыхание и бешеный стук своего сердца. Каждый раз, когда она касалась его кожи, по телу гнома пробегала горячая дрожь, дразня чресла. Это было просто смешно. В первые годы брака они набрасывались друг на друга при каждом удобном случае. Он знал каждый дюйм её кожи, каждый шрам, каждую веснушку, все до единого чувствительные местечки на её теле. И однако ж сейчас всё было иначе. По-новому. Как будто они снова стали чужими и теперь ожидали возможности впервые узнать друг друга. Одно неверное движение, одно неосторожное слово могли бы разрушить всё. Тауриэль осторожно откинула его волосы, и Кили перестал дышать, когда кончики её пальцев заскользили по его шее. Он облизал внезапно пересохшие губы, прикрыл глаза буквально на мгновение да так и забыл их открыть, потому что её нежное дыхание касалось чувствительной плоти; кожу покалывало от удовольствия от нежных прикосновений её губ и языка. Кили инстинктивно запрокинул голову, подставляясь сильнее, обхватил ладонью идеальный изгиб её бедра, как будто созданного для его прикосновений, подтягивая ближе. Он хотел её душой и телом, хотел до боли. Гном прижимался к ней, упираясь ей в бедро своей затвердевшей плотью, запустил пальцы в волосы и, обхватив ладонью затылок, притянул вниз для поцелуя. Тауриэль отозвалась охотно — она льнула к нему, сплетая вместе их языки, желая близости его тела. Кили целовал её шею, сексуальные заострённые уши и, о сладость, услышал, как она тихо простонала ему в ухо, вжимаясь в него ещё сильнее. Он рассеянно теребил шнуровку её корсажа и туники, пока не добрался до мягкой кожи, едва не кончая от звука её прерывистого дыхания. Кили стянул сорочку с её обнажённого плеча, исследуя, лаская языком кожу, опылённую лёгкой россыпью веснушек, нежно подталкивая эльфийку назад, пока они не достигли кровати, и он получил возможность мягко опустить её на подушки. Её бледная, гладкая плоть как будто ждала, когда он заново откроет её для себя. Это стройное, гибкое тело воительницы, обычно собранное и напряжённое, теперь расслаблялось от его прикосновений, соски затвердели. Эльфийка выгнулась, дыша часто и рвано, раскрылась, приглашая его попробовать её на вкус, розовую, влажную, восхитительную. Она издала глубокий, полный наслаждения стон и вцепилась пальцами ему в волосы, когда он, наконец, сдался и с силой толкнулся в неё. Обхватив ногами его бёдра, Тауриэль перевернулась, откинула назад свои волосы, дождём упавшие ему на лицо. Зелёные глаза сверкали под полуприкрытыми веками, как изумруды, когда она двигалась на нём, ускоряя ритм. Они были так непохожи: мужчина и женщина, гном и эльф, мощь и изящество; но как идеально они дополняли друг друга. Как будто Ауле выковал его только для одной-единственной цели — дополнять и ублажать друг друга, сводить друг друга с ума и в конце концов слиться в объятиях, крепко сжимая друг друга, пока не утихнет дрожь и не останется ничего, кроме усталого, но довольного дыхания. Ткнувшись подбородком ей в плечо, Кили тесно прижимался к её спине, рукой гладил её горячее, потное тело и наконец накрыл ладонью плоский живот, в котором когда-то рос его ребёнок. Почувствовав ком в горле, он обнял её ещё крепче, ища утешения, и Тауриэль обернулась, чтобы обнять его в ответ. Их губы встретились, и даже после всех этих лет им было не нужно слов, чтобы поведать друг другу о своём горе, о любви и обещании никогда больше не расставаться. Он скользнул в неё снова, в этот раз нежно, кожей чувствовал биение её сердца, губами — вкус её горла и пульсацию венки на шее, ловил затаённое дыхание у своего уха. Прекрасные эльфийские слова любви и ободрения шёпотом стекали с её губ, когда он исследовал её, глубоко, сладострастно медленно, пока не потерялся в сжимавшей его влажно-горячей тесноте, и всё было таким лёгким, радостным и счастливым, что он просто не мог не прокричать об этом на весь мир. Когда Кили проснулся, вокруг царил полумрак. Гном сел, протёр заспанные глаза и огляделся. Богато украшенная гобеленами и тонкими коврами комната была почти такой же большой, как спальня в солдатских казармах. Огромная кровать с балдахином была в совершенном беспорядке, по всему полу валялись раскиданные подушки и покрывала. Эльфийка рядом с ним спала, невероятно длинные волосы укрывали её обнажённое тело, как одеяло. Прекрасное лицо было таким спокойным и умиротворённым, каким оно бывало только в те редкие моменты, когда она позволяла себе расслабиться. Она перестала делать это в те последние годы, когда над ней довлели горе и безмолвие, постоянно расширяя между ними пропасть. Тауриэль открыла глаза и посмотрела на него.  — Это не сон, — тихо проговорила она.  — Нет. Она прикоснулась пальцами к его груди.  — Ты правда здесь.  — Да, это я. Кили глядел на неё, на её мягкое лицо, на соблазнительное тело, скудно прикрытое густыми волосами, которые скользили по её молочно-белой коже и длинным конечностям, как шёлк, вызывая вожделение и тоску, которые полыхали в нём, как горячее, всепоглощающее пламя. Он хотел насладиться каждым дюймом этого прекрасного существа, хотел попробовать её на вкус, забраться под кожу, свернуться клубочком вокруг её сердца, обхватить, как вторая кожа.  — Ты останешься? Он моргнул.  — Что? Здесь, в Минас-Тирите? Нет. Тауриэль кивнула. Он видел, как напряглись мышцы её подбородка, рассеивая мягкость лица. Она снова замкнулась.  — Значит, ты возвращаешься?  — В Эребор? Да. Её лицо стало суровым, и только когда он накрыл её руку своей ладонью, она подняла глаза.  — Я не останусь там, — тихо проговорил он, — Я должен вернуться, чтобы помириться с Фили. Но я не останусь там.  — Почему нет? — спросила она чуть слышно.  — Потому что нам с тобой нужно куда-нибудь уехать.  — Куда?  — Не знаю. Куда захотим. Вся Арда открыта для нас. Она села.  — Ты правда смог бы уехать из Эребора?  — Я уже уехал.  — От матери? Кили ухмыльнулся.  — О, да.  — От Фили?  — Да. Нет. Я не оставлю его. Я просто не буду рядом каждый день. Хотя, мне нужно будет время от времени его навещать. Его и его детей. Жопа Дурина, мне даже нужно изредка видеться с матерью. Тауриэль улыбнулась, пробежалась пальцами по контурам его мышц, поиграла с тёмными волосами на груди. Её прикосновения, такие тёплые и безумно приятные, вызвали у него желание закрыть глаза и заурчать от удовольствия. Он услышал, как она тихонько хихикнула и слегка потянула его за волосы.  — Расскажи мне о семье Фили. Его жене и детях.  — У него трое детей: два мальчика и девочка. Дикие чудовища. Отважные, милые, умные. В общем, совершенно очаровательные.  — А его жена?  — Хринн. Она благородных кровей, красивая, гордая. Королева, целиком и полностью достойная рода Дурина. Тауриэль нахмурилась.  — Он её любит?  — Всем сердцем.  — А она?  — Безумно. Не удивлюсь, если к моему возвращению они будут ждать четвёртого ребёнка. Лицо эльфийки осветилось искренней улыбкой.  — Я рада это слышать. Он заслуживает счастья. Твой брат всегда заботился о других. О тебе, о нас, о своём народе. Об Эреборе. И никогда о себе. Кили медленно кивнул.  — Вот почему я чувствовал, что должен остаться с ним.  — Я никогда не хотела заставлять тебя выбирать между им и мной.  — Я знаю. Мне так жаль, что я не смог быть тебе лучшим мужем.  — Любой выбор, который ты мог бы сделать тогда, был бы правильным и неправильным одновременно.  — В этот раз мы всё исправим.  — Ты уверен, что сможешь навсегда покинуть Эребор? Жить отдельно от своих братьев, семьи, дома?  — Я не считаю Эребор своим домом. Наверное, он никогда им и не был. Это был дом Торина, часть гномьей истории, гордость нашего народа, которую нужно было вернуть. Фили снова превратил его в дом для тех, кто вернулся. Для себя и своей семьи.  — Но не для тебя?  — Для меня гора была логовом дракона, покрытым останками моего народа. Там мой дядя потерял рассудок, из-за этого началась война, и я возненавидел её. Тёмное место, которое душило меня — так я помню Эребор перед битвой. В следующий раз я вошёл в гору уже на проклятых носилках, вместе с тобой. Тогда Эребор и стал моим домом. И перестал им быть, когда ты ушла.  — Но ты же принц. Думаешь, они отпустят тебя?  — Не сомневаюсь. Члены Совета терпеть меня не могут. Они заставили Фили исключить меня из Совета. Поговаривали даже о том, чтобы лишить меня командования. Тауриэль резко втянула воздух.  — Но ты Капитан Вооружённых сил! Ты смог создать армию из ничего, и сегодня войска Эребора славятся своей силой во всём Рованионе. Я слышала, как купцы и путешественники говорили об этом, о том, как ты отбивал многочисленные нападения, что ты превратил Одинокую гору в крепость, не имеющую себе равных. Они не могут так с тобой поступить.  — По-видимому, могут. И Фили с этим согласен. Он думает, что я безответственный. Она подозрительно сощурилась.  — Расскажи мне.  — О чём? Её взгляд пронзал его насквозь.  — Ты избегаешь этого уже несколько недель. Расскажи, что произошло между вами. Кили вздохнул.  — Честно говоря, я и сам не уверен. Он хотел, чтобы я ушёл, я отказался, а он разозлился. Мы поссорились. Он обвинил меня во всех глупостях, которые я совершал в прошлом. Я и понятия не имел, что так сильно его разочаровал и причинил ему такую боль. Поэтому я сделал единственное, что мог — я ушёл, как он и хотел. Вот и всё.  — А почему он хотел, чтобы ты ушёл? Он открыл рот, но не знал, что сказать. Как сказать. Как рассказать ей о боли в ноге? О Чёрной речи в голове? О моргульском яде? О том, что старая рана связывает его с тьмой. Он знал, что должен. Что ей нужно было это знать. Что она заслужила это. Но он понятия не имел, как это сделать. Не было никакого способа смягчить для неё эту новость, но и оставить всё как есть тоже было невозможно. Кили знал, что она придёт в ярость, захочет узнать, кто за этим стоит. Захочет, чтобы кто-то заплатил за это. Знал, что как только он всё ей расскажет, любовь, нежность, умиротворение — всё, что у них было сейчас, сразу же сменится гневом, беспокойством, желанием бороться. А сейчас он хотел не эльфийскую воительницу, а жену. Хотел, чтобы она прижималась к нему, крепко, всем телом. Ему было нужно, чтобы она была рядом. Ему не хотелось думать о всех тех проблемах, которые он оставил позади. У него ещё будет уйма времени, чтобы со всем этим разобраться. Позже. Кили понимал, что просто тянет время. В конце концов ему всё равно придётся рассказать ей о нападениях орков и яде, о боли и страхе, о чёрном голосе, который отдавал ему приказы. О том, что кто-то в Эреборе хотел убрать с дороги сыновей Дурина, о Серых горах и колонии гномов, которые по приказу орков восстали против своих сородичей, о том, что за ним охотились. А ещё он понятия не имел, как рассказать ей об Эйре. Если он вообще соберётся сделать это.  — На нас напали орки. Меня ранили, — наконец проговорил Кили; в конце концов, это ведь была правда, — Пустяки, — быстро добавил он, чувствуя, как она напряглась.  — Но Фили хотел, чтобы ты ушёл?  — Он вбил себе в голову, что мне угрожает опасность, и хотел обезопасить меня. А может, он просто больше не мог выносить меня рядом. Я не знаю. Я чувствовал, что мне лучше уйти.  — Это на тебя не похоже. Почему ты не поговорил с ним?  — Это не легко. Всё уже не так, как раньше. Он уже не слушает меня, как прежде. Как тогда, когда мы были моложе. До Эребора. До смерти Торина. Иногда мне кажется, будто нас что-то разделяет, что-то огромное, как сама Одинокая гора, — он опустил глаза, — Как будто с Вороньей высоты вернулся не мой брат, а кто-то другой. Другим он доверяет больше, чем мне. Он больше полагается на такого грёбаного чужака, как Двосс, чем на меня, своего брата.  — Он любит тебя. Ты это знаешь. Кили дёрнул плечом.  — Да, конечно. Я знаю.  — На Вороньей высоте он был готов отдать за тебя свою жизнь. И потом он пошёл против большинства ваших сородичей, против своих советников, короля Трандуила, не говоря уже о вашей матери, когда принял меня, как свою сестру и поженил нас. Он соглашался на все изменения, которые ты делал в армии Эребора, даже несмотря на то, что большинство считало твои идеи безумными, ненужными и бесполезными для гномов. Он любит тебя.  — Да. Я знаю.  — Посмотри на меня, meleth nín. Он подчинился, чувствуя, как на глаза наворачиваются внезапные слёзы, попытался скрыть их, но они всё равно рвались наружу, просачивались сквозь опущенные ресницы. Эльфийка собирала их нежными касаниями пальцев, покрывала веки лёгкими, как пёрышко, поцелуями. Кили подтянул её ближе, ткнулся лицом в изгиб тонкой шеи. Его сердце кричало о том, как безумно оно тосковало по ней, как сильно она была ему нужна. О том, каким проклятым идиотом он был. Кили так крепко стиснул в объятиях её стройное тело, что почти испугался, что может её сломать. Что уже не сможет её отпустить. Больше никогда.  — Махал, я такой жалкий, — глухо забормотал он сквозь толщу её волос, — Мне очень жаль, — он попытался взять себя в руки, но не смог и только прижался к ней ещё крепче, — Так жаль.  — Слёзы, пролитые из-за любви…  — Драгоценны, как сияющие звёзды. Я в курсе. Эльфийская поговорка вызвала у гнома улыбку, и он выпустил её из объятий. Неохотно.  — Ты же его знаешь. Фили не так быстро впадает в ярость, как ты, но и сердится дольше. Дай ему время. Он придёт в себя.  — Да.  — А может, у него были причины на тебя злиться? Кили вздохнул.  — Вполне возможно. У меня проблемы с субординацией. Тауриэль улыбнулась.  — Это неправда. Твоя независимость, мужество и решимость делать то, что ты считал правильным — вот что восхищало меня в тебе с самого начала. Я слишком долго подчинялась приказам. Приказам, в которые я не верила.  — Ты ушла из Лихолесья вопреки воле Трандуила. Ты вступила в бой, нарушила его приказы, — он помолчал, глядя на неё, — Ты осталась со мной.  — Только из-за тебя. До встречи с тобой я никогда бы так не поступила. Ослушаться приказов короля — это возмутительно. Немыслимо. Я никогда не осмелилась бы на это. Я была бы очень зла. Но я бы подчинилась.  — Может, это просто заняло бы у тебя немного больше времени. Но в конце концов ты всё равно пошла бы своим путём. Ты не нуждалась во мне.  — Нет, нуждалась. Ты и сейчас нужен мне. Он сглотнул, слыша безыскусную искренность её слов.  — Ты же знаешь, что я никогда раньше не видела гномов. Знаешь, что эльфы Лихолесья говорят о твоём народе. Что вы жадны, вероломны, что вы не питаете любви ни к чему живому.  — А ещё лохматые. Тауриэль рассмеялась.  — Да. Но это была правда. Однако я понимала, что вы совсем не такие, как о вас говорят. Все вы. Ну, может, кроме Двалина и твоего дяди. Вы не были жестокосердны. Вы так заботились друг о друге. Когда я проходила мимо камеры Фили, он всегда останавливал меня и спрашивал о тебе. Он так волновался. А ты… — она улыбнулась, — Ты не был похож ни на кого из тех, с кем я встречалась раньше.Ты был дерзким и искренним. Ты был любопытен и открыт для всего нового, ты так хотел знать о нас всё. Твои рассказы о своих путешествиях и приключениях казались мне ещё более захватывающими из-за твоего отношения к жизни. Каждая мелочь была для тебя чудом. И мир для меня уже никогда не был бы прежним. Но все эти годы без тебя он потерял свои краски. Ты нужен мне. Он обхватил ладонями её щёки, сводя вместе их лица.  — И ты мне нужна. Без тебя я больше не знал, кто я такой. Теперь я снова чувствую себя живым, — Кили взглянул ей в глаза, её лицо, которое он до сих пор держал в ладонях, было так невозможно близко, — Gi melin. Menu tessu.*  — Amrâlimê, — прошептала она, — A melamin. * Gi melin — синд. Я люблю тебя. Menu tessu — кхузд. Ты всё для меня. Meleth nín — синд. Моя любовь. A melamin — синд. Моя единственная любовь.