Тёмная метка

— Иди ко мне, — ворковал Кили, — Будь хорошей птичкой. Иди сюда. Ворон моргнул. — Мне нужна твоя помощь, — взмолился гном, снова протягивая руку. Ворон встряхнулся, судя по всему, мольбы его не впечатлили. Кили ругнулся и принялся шарить по карманам, хоть и знал, что всё напрасно. В подземельях он с насмешкой вспоминал орехи и все другие лакомства, которые обычно носил с собой, чтобы привлекать воронов. — Я знаю, мне нечего тебе предложить. Но это очень срочно. Ты должен передать моё сообщение. Ну пожалуйста? Ворон каркнул. Кили захотелось придушить проклятую птицу, дай только добраться! Он так обрадовался, увидев его на дереве, а теперь эта птица только добавляла ему страданий. Он был истощён и грязен, всё тело было одним источником боли. Они шли весь день, спускались по горным склонам и отбивались от орков, которые вырвались из огненного ада и теперь преследовали их даже при ярком дневном свете. Уже почти стемнело, когда они, наконец, добрались до подножия Серых гор, где Хелге оставил лошадей. Кили хотелось немедленно отправиться в Эребор верхом, но он знал, что их отряду нужно отдохнуть. Люди устали, кое-кто из солдат был ранен и нуждался в уходе. Измученный и обессиленный Так несколько раз спотыкался и падал, пока Нимир не пошёл с ним рядом, чтобы его поддержать. Кили знал, что он и сам был не намного лучше, и только тревога за Фили помогала ему держаться на ногах. Поэтому он согласился остановиться на несколько часов, чтобы перекусить и немного поспать, даже несмотря на то, что они не могли рисковать, разжигая костры, чтобы приготовить мясо. Казалось, что преследующие их орки сдались, но он всё равно не хотел привлекать к их наспех устроенному лагерю лишнего внимания. Следопыт, Хелге и Тауриэль вызвались дежурить по очереди. Гэндальф лечил раненых. Никто из них серьёзно не пострадал, и Кили решил, что может оставить их на попечение мага, чтобы побродить в одиночестве. Всё это время он напряжённо думал, собирал воедино обрывки сведений, полученных в Лотлориене, Гондоре, Серых горах. Саурон снова набирал силу. Но тем не менее, он не собирался наносить удар из Мордора, как можно было этого ожидать. Что бы Кили не думал о Дэнеторе, Наместнику уже много лет удавалось противостоять Мордору, и вместе с сыновьями он будет удерживать Гондор ещё много лет. Гондор был силён и неустанно отгонял войска Саурона. Рохан и Лотлориен обладали не меньшей силой. Нет, опасность придёт не с Юга. Как и говорил лорд Келеборн, тьма сгущалась на Севере. Скорее всего, именно таков был план. Дракон, вероятно, был в сговоре с Тёмным Властелином и удерживал Одинокую гору до его возвращения. Когда отряд Торина изгнал Смауга, Великий Обольститель был вынужден начать действовать. Хотя он пока не мог принять телесную форму, он всё равно мог бы добиться успеха: его армия орков и гоблинов едва не одолела их на поле боя, если бы не перемирие, заключённое между гномами, эльфами и людьми. И теперь, спустя сорок лет после того, как леди Галадриэль изгнала Тёмного Властелина, казалось, он опять собирался вернуться. Келеборн говорил о войне. Тьма вот-вот должна была охватить Средиземье. А для этого сначала должен был пасть Эребор. И судя по тому, что говорили Улруг и Шрук, он, Кили был залогом их успеха. У Тёмного Властелина не было лучшего шанса, чем захватить гору изнутри и подчинить себе принца, чей моргульский шрам реагировал на тьму. Двосс просто должен был скормить ему яд. Вот только… это сработало совсем не так, как планировалось. Но опасность ещё не миновала. В любой момент Двосс мог совершить покушение на жизнь Фили, и Кили оставалось только молиться, чтобы Двалин и Катла спасли его брата. Он думал о тех, кто искал его, о чернобородом вожаке со шрамом в форме стрелы — гномах, о которых ему рассказывал Гэндальф, пытавших пленного эльфа. Он даже представить не мог, кто они такие. Скорее всего, это были гномы из Серых гор, которых Улруг послал его захватить. Кили вздохнул. Какой смысл был думать об этом, Улруг мёртв, и эти гномы больше не могли ему навредить. Единственное, что сейчас имело значение — это Фили. Он должен был как можно скорее попасть в Эребор, а ещё лучше, послать сообщение и предупредить брата о грозившей ему опасности, пока он, Кили, торопился к Одинокой горе. Именно для этого ему и нужен был проклятый ворон, но дурацкая птица не обращала на него никакого внимания, она только таращилась на него и вертела головой. Кили ругнулся, почёсываясь — шея под железным ошейником зудела немилосердно. Внезапно ворон расправил крылья и вспорхнул ему на плечо, впиваясь когтями в кожу под туникой, а потом вцепился клювом в ошейник. — Блестяшка. Хотеть. Гном с облегчением рассмеялся. — С удовольствием отдам его тебе. Может, взамен ты отнесёшь в Эребор моё послание? Ворон каркнул, соглашаясь. — Скажи королю, и только королю, что он в опасности. Скажи, что Двосс — предатель, и что орки хотят напасть на Эребор. Передай ему, что я уже в пути, и Гэндальф едет со мной. Я — Кили, его брат, принц Эребора. Кровь Дурина. Ты понял? Ворон в замешательстве качнул головой. Конечно же, для птицы, которая, скорее всего, никогда раньше не передавала сообщений, информации было слишком много. Кили заговорил снова, теперь уже медленнее: — Король в опасности. Скажи ему: предатель. Тебя послал принц. Передай это королю. Ворон опять дёрнул за ошейник. — Дай блестяшку, и Гроак расскажет королю Эребора. — Боюсь, чтобы его снять, мне понадобится эреборский кузнец. Ты получишь его в Одинокой горе. Ворон склонил голову. — Дай сейчас. — Если ты передашь сообщение, тебе заплатят в Эреборе. Обещаю, — Кили показал кандалы на запястьях, — Это я накину сверху. Согласен? — Нет блестяшки, нет послания! Ворон взмахнул крыльями и опять улетел на дерево. — Нет! Чтоб тебя! Вернись, ты, тупая птица! Кили выругался и потёр переносицу. Голова болела так, будто вот-вот собиралась взорваться. Он был измучен, взволнован, и ему хотелось просто сесть и заплакать, пока Фили не придёт, чтобы утешить его, совсем как тогда, когда они были детьми. Но оба они давно уже выросли, и теперь Фили нуждался в его помощи. Он снова в который раз осмотрел замки на кандалах и понял, что открыть их у него нет ни единого шанса. Орки делали дрянное оружие и доспехи, но цепи и замки у них выходили что надо. И Хелге, и Так пробовали избавить его от оков. Даже Гэндальф прикладывал к замкам свою узловатую палку и пытался что-то там колдовать, но не добился ничего, кроме слабого свечения на кончике деревянного посоха. Кили должен был снять кандалы и ошейник, чтобы расплатиться с Гроаком. Если бы только у него осталась заколка для волос, он бы смог отпереть замок, но орки забрали всё, что имело хоть какую-то ценность. Да и пальцы у него, распухшие от тесных оков, были сейчас слишком деревянными и почти не сгибались. От лёгкого шелеста сухих листьев в кустах позади волосы у него на загривке встали дыбом. Кто-то осторожно приближался к нему и теперь стоял прямо у него за спиной. Кили сомкнул пальцы на рукояти меча. — Простите, что напугала вас, господин гном, — произнёс чей-то голос, чистый и красивый, подобный перезвону серебряных бубенцов, и он тихонько застонал. Только этого ему сейчас не хватало. — Почему вы, эльфы, всегда подкрадываетесь? — рыкнул он, оборачиваясь, и вытаращил глаза. Если поначалу он и собирался отпугнуть незваного собеседника, то теперь напрочь забыл об этом. Рядом с ним с милой улыбкой на лице стояла самая прекрасная эльфийская девушка, которую он только видел в жизни. Её длинные чёрные волосы казались почти синими в угасающем свете дня, а ниспадающий складками зелёный плащ говорил о том, что она и есть та самая эллет, что путешествует в компании дунаданского следопыта. До сих пор Кили видел её лишь издали, мельком; казалось, её компаньон был полон решимости защищать её от чужих глаз. — Эльфы не подкрадываются, — уголки её вишнёво-красных губ слегка дрогнули, — Примите мои извинения, господин гном. Мне следовало объявить вам о своём присутствии, но я не была уверена, стоит ли мне подходить или же оставить вас наедине со своими мыслями. Очевидно, вы ищете уединения, чтобы предаться нерадостным размышлениям. — Яйца Дурина, — пробормотал он, ужаснувшись, — Я превращаюсь в своего дядю. Конечно же её чуткие эльфийские уши уловили эти слова, и девушка удивлённо распахнула глаза. — Разве это плохо? — Нет. Да. Нет, я имею в виду угрюмость и задумчивость. Он замолчал. Теперь большую часть времени он вёл себя именно так. Держался особняком и хмурился. Он никогда не был таким. Во всяком случае, прежде. Когда же он успел так замкнуться в себе? На поле боя среди погибших и умирающих? Или когда они с Тауриэль отдалялись друг от друга, дрейфуя, как льдины в речном потоке? А может тогда, когда Фили—я сверну шею тому, кто обидит моего брата стал холодным и далёким? — То, что потеряно, можно обрести снова, не так ли? — спросила эльфийка. Как же сильно он иногда ненавидел эту эльфийскую черту — эту сверхъестественную способность читать чужие мысли. И всё же гном положил руку на сердце и улыбнулся ей очаровательной улыбкой. По крайней мере, он на это надеялся. — Кили, сын Дис. К вашим услугам. Черноволосая эльфийка протянула ему тонкую белую руку. — Можете называть меня Ундомиэль. — Как вечерняя звезда? Это имя вам подходит, миледи Ундомиэль, ибо ваша красота так же ярка и чиста, как звёздный свет. — Я слыхала, что из камня и самоцветов гномы умеют создавать вещи невиданной красоты, но я не знала, что их речи столь же прекрасны и могут очаровать любого. — Хотелось бы. Может, тогда мне повезёт больше, и я смогу убедить ворона передать моё послание. Эта упрямая птица хочет получить орочьи железяки, но мы не можем их снять. Эльфийка вынула из волос булавку. — Могу я попробовать? Кили кивнул. Он протянул ей руку, и она взяла её тонкими белыми пальцами, которые казались такими крохотными по сравнению с его. — Я никогда раньше не встречала гномов, — сказала она, ковыряясь в замке, — Хотя слышала о них много историй. — Могу поспорить, что так. О наших каменных сердцах и о том, что нам нельзя доверять. — Вообще-то речь шла в основном о швырянии едой, кострах из мебели, оглушительных песнях и танцах на столе. — А? — Когда я была в Лотлориене, в Имладрисе гостила компания гномов. Они вызвали настоящий переполох. Линдир был просто в ужасе, когда обнаружил, что пропала пара серебряных подсвечников. Кили застонал. — Мы вели себя не очень учтиво. Даже для гномов. Я прошу прощения! — Отцу эти подсвечники никогда не нравились. Он был рад, что они исчезли. А мои братья были в восторге от гномьих розыгрышей и шуток. — Шуток? Проклятье. Вы говорите об испорченных фужерах. Или о том, что Линдиру сшили вместе его одежды на пиру? Он ковылял всю дорогу до своих покоев. Просто нам с Фили показалось, что он ведёт себя слишком… Ну, как будто у него палка в… эээ… — он кашлянул. — Мои братья посчитали это очень забавным. Как и мыло в священном фонтане. Вода пузырилась несколько недель. — Священный… фонтан? — пролепетал он чуть слышно, — Мы думали, что это ванна. — Мне так и сказали. Голые гномы, едва прикрытые пеной, бегали вокруг и швырялись друг в друга мочалками. Я слышала, кое-кто из Высокородных эльфов от такого зрелища даже лишился чувств. Кили усмехнулся. — Припоминаю. Хотя некоторым эльфийским девицам этот вид пришёлся весьма по душе. Ну и парочке ваших парней. На нас с Фили и мистера Двалина тогда уж точно стоило посмотреть. — Кажется, не только тогда. Она всё время смотрит на тебя. — Кто? — Ты знаешь сам, — отозвалась она, не отрываясь от своего занятия. Замок раскрылся, не дав ему ответить. — Нелегко любить того, кто на нас не похож, — продолжила эллет глубоким, мелодичным голосом, — Смириться с тем, что мы никогда до конца не поймём друг друга. Но когда два сердца, две души тянутся и находят друг друга, то, что связывает нас, становится важнее того, что нас разделяет. Иногда требуется мужество, чтобы увидеть это. Смелость и вера в добро исцеляют сердце, а сомнения и неуверенность разрушают его. Леди Ундомиэль взялась за замок на другом браслете, словно разговаривая сама с собой. — Это случилось в доме моего отца в один из дней ранней весны, когда лепестки танцевали на лёгком ветру. Именно тогда я отдала своё сердце мужчине. Я видела его, когда он шёл по лесу, напевая отрывок из «Песни о Лютиэнь». И когда он посмотрел на меня, наши души встретились и узнали друг друга. Мы знали, что наши фэа никогда не будут полными друг без друга. Хоть он и дунадан, в жилах которого течёт эльфийская кровь, он всё равно смертен, а тогда был ещё слишком молод. Его мать и мой отец предупреждали нас, что он слишком юн, чтобы осознать последствия любви к эльфу. Замок на втором браслете открылся с тихим щелчком, и эллет улыбнулась. Кили удивлённо подумал, как ей удалось совершить то, с чем не справились ни показушные заклятия Гэндальфа, ни грубая сила Хелге и Така. Она жестом пригласила его присесть рядом и осторожно откинула спутанные волосы, чтобы добраться до ошейника. С печалью в глазах она оглядела синяки и ссадины у него на шее, прежде чем начала открывать третий замок. Случайные прикосновения её тонких пальцев были тёплыми и успокаивающими, она вся лучилась спокойствием и ароматом цветов, и Кили чувствовал, что начинает расслабляться. И когда она продолжила свой рассказ, её мягкий, почти неземной голос был подобен туману наступающей ночи, что расползался по траве меж деревьев. — С тех пор прошло тридцать лет. Все эти годы я провела, обучаясь у матери моей матери в Лотлориене. Но ни один день не сменялся ночью без того, чтобы я не думала о нём. Теперь мы встретились снова, и Эстель превратился в мужчину. Юношеская страсть, что заставила его в тот весенний день объявить о своей любви, сменилась сомнениями и настороженностью. Я знаю, он считает, что не достоин меня. Он думает, что в его крови проклятие, которое он должен преодолеть, прежде чем осмелится дать мне клятву. Он хочет защитить меня, как от своих недостатков, так и от горя, которое меня ожидает, когда он умрёт. Её пальцы замерли, а тёмно-синие глаза загляделись на кого-то у него за спиной. Повернувшись, Кили увидел следопыта, который у края лагеря говорил с Тауриэль. Тот самый рейнджер? Неужели? Человек хорошо ориентировался в пространстве, замечал следы там, где другие видели только сухую землю, и по запаху ветра определял погоду. А ещё Кили пришлось признать, что он был прекрасным бойцом, да и внешне он, пожалуй, был совсем не дурен — высокий, темноволосый и сдержанный, на любителя, конечно. Однако, ничего уж такого особенного Кили в нём не замечал. Так что же в этом мужчине заставляло прекрасную черноволосую эльфийку смотреть на него с такой любовью? Что заставляло самого Гэндальфа — Гэндальфа! — искать его советов. Что заставляло Тауриэль прислушиваться к его словам, хотя на него самого, с уколом ревности подумал Кили, она ни разу даже не взглянула. Он стиснул зубы и снова повернулся к Ундомиэль. Вишнёво-красные губы эльфийки с нежностью улыбнулись ему. — Он не понимает, что ему не нужно быть безупречным, чтобы я любила его, — говорила она, продолжая копаться в замке, — Он ещё не верит в благородство своей крови, не видит, что у него достаточно сил, чтобы пройти предназначенный ему путь и не оступиться. Замок щёлкнул, но не открылся. Эллет поправила булавку и наклонилась ещё ниже. Её шелковистые волосы щекотали ему нос. — Ни Эстель, ни мой отец не понимают, что тридцать лет назад в тот весенний день я уже сделала свой выбор. Что я выбираю смертную жизнь рядом с ним вместо того, чтобы существовать бесконечно, просто ожидая, когда отплывёт последний корабль. — Выбрала смертную жизнь? Эльфы так могут? — Мой отец — полуэльф. Ада живёт бессмертной жизнью эльфа, а его брат избрал себе удел смертных. Я тоже могу выбирать, если такова будет моя воля, — она окинула его быстрым взглядом, — Тауриэль не может. Она рисковала своей жизнью, чтобы тебя спасти. Когда мы встретились на реке Гладден, Эстелю с трудом удалось убедить её позволить ему позаботиться о её ране и сломанных рёбрах. Она не хотела ждать полного исцеления, а рвалась сразу продолжить путь. Она и твои люди согласились, когда он предложил им прервать наш путь в Имладрис и присоединиться к их путешествию в Серые горы. Но когда он вызвался идти в горы, чтобы искать тебя, она отказалась. Казалось, если потребуется, она хотела отдать за тебя именно свою, а не чью-то другую жизнь. А почему бы и нет? Её тёмно-синие глаза встретились с его взглядом. — Ты очень дорог ей. И может быть, даже больше, потому что ты не будешь жить вечно. Век смертного — лишь мгновение в жизни эльфа. Для тех из эльдар, кто избрал истинную любовь, время, проведённое с возлюбленным, стоит любых опасностей, которые они с радостью примут, и каждой пролитой слезы. Ошейник опять щёлкнул и открылся, и она сняла его. — Бессмертная любовь эльфа — чистейшая и сильнейшая из всех добродетелей, но одновременно и мука. Этот выбор не даётся легко. Если ты чувствуешь к ней то, что я думаю, ты должен позволить ей сделать его. Она вложила ошейник ему в руку. — Заплати ворону и отправь своё сообщение. Верь, Кили из Эребора, придёт день, и всё будет хорошо.