***
― Если бы было так, сестрёнка, ты бы не стала новым мастером, ― рассказ про кошмар о Нонвилле заканчивается, а Альбин заботливо подливает в кружку ещё мёда и, потерев подбородок, добавляет: ― А я бы по тебе скучал. ― И некому было бы тебя доставать, ― Халла усмехается и подпирает голову руками. В родном Скинграде она бывает не так уж и часто, а коли заезжает, так первым делом направляется к матери, отцу и брату. Поговорить, посидеть у огня, оружие починить. Альбин знает, как выточить рукоять топора, чтобы сестре было удобно за неё схватиться в случае чего.***
Вот Забвение, пустоши его с каменными нагромождениями, а на камне ― надписи. Даэдрик, о чём Халла когда-то узнала. Письмена для этого места вполне подходящие, но что они значат? Откуда они вообще здесь взялись? Кто высек эти надписи и красит их красным, не то киноварью, не то кровью недов и меров? Небо над пустошами всё в тучах, в молниях, беззвёздное. В воздухе витает запах сожжённой шерсти и чего-то прелого: начнёшь принюхиваться — полезет наружу даже перекус полусуточной давности. Сделай вдох полной грудью над красными водами — и ощутишь небывалую боль, будто тебе обуглили лёгкие. Эта часть Обливиона называется Мёртвыми Землями, даром что их обитатели вполне живые по меркам Нирна, поскольку способны двигаться и причинять вред, а кто-то даже говорить, пускай и на непонятном тамриэльцам языке. Вот капитан стражи Брумы, хмурый, как Начало морозов в Бравиле. А с чего ему не быть таким? Город, который охраняют его солдаты, могут уничтожить до основания, раскатать по камешкам потусторонние силы ― ставшие посюсторонними на время, которое ему предстоит провести в Забвении ― и всё из-за проклятых врат, коих по графству открылось немало. А молодой герой Кватча, который продвигается всё дальше по Обливиону рядом с капитаном и солдатами, снова залез в эти земли, чтобы показать, как закрывать эти врата изнутри… …а может случиться так, что закрыть их не удастся, и тогда Брума обречена. А за нею ― и весь Сиродил, затем Тамриэль и наконец Нирн. В мире даэдра слишком много опасностей. Живые существа, способные ходить и бегать ― от скампов до дремора. Растения ― харрада, больно хлещущая и в придачу оставляющая рубцы, которые нельзя ничем залечить, и спиддал, выпускающий в воздух жёлтые клубы сильного яда. Ловушки ― вылезающие из-под серой выжженной земли огромные кровавые когти, плюющиеся огненными шарами вертушки и поначалу неприметные взрывающиеся механизмы. Одна такая гадкая штука здорово осложнит страже Брумы пребывание в Обливионе. Кто-то из солдат замечает чернолицего дремора и устремляется к нему, но не видит лежащего на земле железного цветка. К солдату на подмогу спешат его товарищ и капитан, и дремора оказывается не в состоянии драться одновременно с тремя опытными стражниками. Цветок же взмывает ввысь, раскручивается, освещается чем-то ярко-жёлтым… и падает прямо под ноги так неудачно подбежавшему единственному среди блуждавших в этой части Забвения воину, который знал, что из себя представляет ключ от врат и башня, где тот хранится. Металлический цветок падает и с громким взрывом разлетается на много мелких, но острых частей. Капитан оборачивается, бежит на звук, оглядывает всё вокруг и тотчас понимает, что произошло. Если они не найдут башню без провожатого, Бруме конец. А провожатому взрыв не оставил возможности выжить: ему порезало лицо и руки, пробило броню, несколько осколков загнало, как выясняется позже, под рёбра (в слишком «подходящих» местах расположены дыры в кирасе). Истекающее кровью тело ударной волной отбросило на ближайшие камни с даэдрическими надписями, под харраду… …Сев на кровати, Халла пытается унять сердце, колотящееся так бешено, будто на самом деле их два. За четверть часа оно отбило бы ровно тысячу ударов. На плечи спадают пряди распущенных волос. За окном уже рассвело, поэтому видно: вот волосы русые, вот седые. Значит, Бруму спасли, и не раз. Халле и раньше виделись кошмары об Обливионе, только о других частях Мёртвых Земель. Снилось, что упала в красные воды, что слишком поздно достала великий сигил и Разрушитель Мира успел въехать в Нирн, снилось, что эта осадная машина своим колесом перебила ей позвоночник. А взрывающихся механизмов во вратах под Брумой не было. В тот раз её чуть не лишил жизни огненный шар из странного вращающегося сооружения. «Цветы» встретились намного позднее, по ту сторону врат под Чейдинхолом, и от одного из таких погиб компаньон графского сына. Больше не спится, но кошмар из головы не выходит. Забыть бы как можно скорее! Вытравить выпивкой, да покрепче. Домочадцы вроде всегда про запас мёд держат.***
― Если бы под Брумой тоже были эти штуки, Защитником Сиродила мог бы стать кто-то другой. ― И этот кто-то действительно звался бы Защитником. ― Не говори глупостей. Ты просто не хочешь понять, что всё, что с нами происходит, случается неспроста. Альбин качает головой и переводит взгляд в сторону лестницы на второй этаж: там промелькнула чья-то тень. Не отцовская, поменьше. Может, матери, может, супруги, а может, младшего сына. Не хотелось бы, чтобы кто-то спустился и помешал разговорам с сестрой. Сколько лет назад детство закончилось, а она всё такая же упрямая. — Боги смеются надо мной, братец. Хотя, конечно, лучше так, чем если бы им вообще было наплевать.***
Вода в озере Арриус мелко рябит. Лёгкий ветерок покачивает траву на берегу. Всё вокруг залито красновато-оранжевым светом закатного солнца. Халла останавливается у деревянной двери без замка (та ведёт к ненавистным культистам Рассвета), стреноживает лошадь, вытягивает вперёд правую руку и считает, сколько пальцев по своей толщине поместится между горизонтом и краем небесного светила. Один, два и ещё немного не хватает до трёх. До наступления темноты остаётся чуть больше получаса. Надо спешить. Бросить заплечный мешок у двери, высечь искру, зажечь факел и войти в пахнущий землёй коридор, а из него — в святилище. — Рассвет разгорается, — приветствует гостью привратник в красном балахоне, и та кидает факел в чашу, в которой горит огонь: тот ей теперь незачем. — Поприветствуем новый день, — звучит не приглушённо, а скорее хрипло. Хороший повод насторожиться. А до заката уже от силы треть часа. Остальные слова привратника пролетают мимо ушей быстрее стрелы, но вот он открывает дверь, и Халла направляется в следующий коридор, где её встречает хранитель святилища. Хранитель этот сразу же начинает говорить про какого-то Мастера и Очищение, смысл которого до неё дойдёт намного позже. — Отдай мне все свои пожитки и надень эту робу посвящённого. Это требование Мастера. — Да что тут отдавать… — девушка избавляется от достаточно простой одежды, являя собеседнику крепкое сильное тело с множеством рубцов, и натягивает робу, после чего кривится, глядя на ноги: балахон заканчивается на середине голени. — А побольше нет? Хранитель отрицательно качает головой. «Ладно, — думает Халла, — разберёмся позже». А вслух отвечает: — Ну, лучше, чем ничего. Так где сейчас Мастер? До заката — минуты четыре, не больше. Хранитель ведёт Халлу по коридору, всё ещё рассказывая, как девушке повезло, что Мастер именно сегодня будет читать проповедь в подземном святилище. А ей не до этого его трёпа: от факела движущегося им навстречу культиста уже ломит глаза, а одежда, и так не подходящая по размеру, становится всё более и более тесной. На счастье, до входа в зал святилища ещё пять шагов, а хранитель говорит и говорит, и похоже, настолько увлечён своей болтовнёй, что на новичка не смотрит. Халла захлопывает за собой деревянную дверь, но дальше не идёт. Над нею, над этим сумасшедшим сборищем, над озером Арриус, за горами и лесами Сиродила солнце западает за горизонт. Красные одежды, потрескивая, расходятся по швам, распадается даже капюшон. Тело покрывается бурой шерстью. Спинной хребет изменяет кривизну, делая предпочтительной ходьбу на четырёх лапах, в которые превращаются ноги и руки. Череп удлиняется, уши, уже в шерсти, переползают ближе к макушке. Превращение в медведицу с облезлой мордой невероятно болезненное, но, видимо, северянка знала, на что шла, иначе не полезла бы сюда безоружная. А потому она терпит. Сжимает челюсти и молчит изо всех сил. Хранителя на верхней площадке нет: он уже ушёл вниз, к остальным культистам. Те стоят, как вкопанные, слушают, славят Принца Разрушения и того, кто вещает с возвышения. Медведицу, уже спускающуюся по ступенькам, пока не замечают, ибо взгляды устремлены к нечестивому проповеднику. Халле удаётся разглядеть на его груди амулет, который кто-то выкрал из монастыря. Но что она сейчас сделает? Вернуть реликвию не удастся (разве можно аккуратно снять цепочку большой когтистой лапой?), а на неё кинутся все собравшиеся. Остаётся ждать. Смотреть, как служитель Дагона открывает какой-то портал и шагает туда, как этот портал закрывается за ним. Идти дальше по лестнице, ступить на относительно ровный пол. …и «обрадовать» хранителя святилища, когда тот наконец оборачивается, чтобы представить братьям и сёстрам то, что ещё четверть часа назад было девушкой с множеством шрамов. — У нас есть новая се-… Кто, мать вашу, припёр сюда медведя?! — раздаётся крик неподдельного ужаса в тишине зала. Остальные культисты оборачиваются и от этого же ужаса застывают. (Что ж. Скоро они оправятся, и тогда либо ты, либо тебя. Не жди. Действуй прямо сейчас.) Тяжёлые лапы, острые когти и зубы несут служителям Мифического Рассвета смерть. Кто-то выкрикивает, что его ждёт Рай. Не Этериус, конечно же, а тот, в который отправился Мастер. Но на это, а также на то, как в этом самом Раю эти люди и эльфы будут ходить поцарапанные, подранные, Халле совершенно наплевать. Наплевать и на удары по лапам, по голове, по спине. На стрелу, вонзившуюся в бок. Она сейчас не в том виде, чтобы выяснять, откуда у сектанта взялся лук. Когда все красные балахоны в зале мертвы, Халла начинает искать выход из святилища. Но как назло, старый ход закрыт, а в новом куча дагонопоклонников. Опять приходится рвать, топтать, грызть, бить, делать что угодно, только бы избавиться от них. А они нападают и защищаются толпой: задерёшь одного — получишь и удар ножом, и уже которую по счёту стрелу. Наконец удаётся справиться и с ними, а затем найти выход, случайно нажать израненной лапой рычаг, и железные ворота между коридором и холлом сотни раз клятого святилища движутся вверх. Но что-то мешает уйти из пещеры, гонит назад, к залу, к трупам, раскиданным у возвышения, с которого читал еретическую проповедь некий Мастер. Это «что-то» — книга. Она лежит на каменном столе, рядом — кинжал с серебряным лезвием, а напротив, на алтаре — связанный аргонианин. Живой ли, мёртвый ли — неизвестно. Перегрызть верёвки сейчас — можно руки откусить, слишком плотно обвязали. Силы постепенно уходят. Из многочисленных ран сочится кровь, течёт по шерстистым лапам, тянет тёмно-красный причудливый запутанный след. До рассвета — три часа. Три, даэдра их побери, часа, за которые из большого тела может вытечь ещё две-три пинты крови, что, в общем-то, не смертельно для медведя. А для человека?.. …Над святилищем, полным искалеченных мертвецов, во множестве метров от деревянной двери к берегу озера Арриус, над Сиродилом восходит солнце. Звериное тело постепенно теряет шерсть, лапы снова превращаются в ноги и руки, да и все остальные части тоже обретают черты, присущие человеку. Вот только это ещё больнее, чем становиться медведем. Хотя бы потому, что раны остались, что в них попадает пыль, что стрелы, выпущенные в Халлу, никуда не исчезли, что крови всё меньше и меньше. Остаток сил позволяет взять кинжал, разрезать верёвки на аргонианине, лечь на нечестивый алтарь и прохрипеть: — Возьми книгу. Отнеси на север от Брумы. Освобождённый пленник берёт книгу с Охтом на обложке. Четырёхрукая статуя, под которой расположен алтарь, рушится… …Этот кошмар когда-то заставил девушку вскрикнуть и разбудить половину Клинков, отдыхавших после караула. Выбежать из спален и долго умывать лицо настолько холодной водой, что у неё, помнится, от этого даже закоченели руки. Время до заката она действительно измеряла по пальцам, когда подъехала ко входу в пещеры, но лишь затем, чтобы узнать, сколько займёт маскировка под новичка-адепта секты Дагона и всё, что будет дальше. Там ей действительно встретились и хранитель святилища, и Каморан, читавший проповедь, и пленник-аргонианин. Каморан и вправду шагнул в портал, а ящер выбрался на свободу. Всех остальных не затоптали, не загрызли, не задрали — закололи. Да и какой из Халлы оборотень? Они ведь только в сказках водятся. — Да-а, сестрица, похоже, тебе пора перестать вспоминать легенды про бьорнхеднаров, вон уже сама себе такой снишься. — Над этим-то хоть не шути. Я не знаю, как вообще тогда в живых осталась. — Но всё-таки осталась. Значит, богам на тебя не наплевать, Ха. И вряд ли они станут смеяться над тобой, когда есть ещё множество людей, эльфов и полузверей. — Альбин, вот скажи мне, — Халла наконец допивает мёд и убирает кружку на дальний край стола, чтобы брат не дотянулся и не подлил ещё, — почему ты выбрал дедову кузницу, а не часовню Юлианоса? Когда бы мы ни беседовали, у тебя всегда на всё находится ответ. — Так ведь сама подумай, что легче — ковать оружие или спасать души?