Ваза с фруктами

— Предупреждать меня о подобных глупостях было бесполезно, — Гайде с тревогой услышала, как голос графа заиграл металлическими интонациями. Кажется, своими выходками она развеяла всю его бесстрастность, — Думаешь, я настолько глуп, чтобы не понять, чего мне будет стоить моя вольность? Невольница отрицательно помотала головой, упрямо глядя в пол. Теперь стало ясно, что никакого любовного подтекста во всей этой истории с султаном граф не потерпит. Сделает вид, что ничего не случилось и дело с концом. Гайде испугалась не на шутку — единственным свидетелем произошедшего была она. — Забудь обо всем, что видела, — это поддельное спокойствие наводило жуть, — И никогда, слышишь? Никогда не вспоминай. Она медленно кивнула, мысленно обливаясь слезами ужаса, и сделала шаг к двери, тут же жалея о совершенном. Он ведь может решить, что она сейчас сбежит и предаст его! — Стой. Ты останешься здесь. К чему такая спешка? Ещё пару минут назад ты дала своё согласие. Это значит, что пути назад нет. Ты хотела помочь мне? Последнее предложение он выдохнул прямо в маленькое ушко растерянной невольницы, с трудом сдержав рык вожделения от ее невинного запаха с нотками каких-то сладких духов. Ладонь правой руки, будто в тайне от хозяина, медленно скользнула по шёлку платья, дабы затем властно сжать упругую грудь сквозь ткань. — Так помоги мне. Мне правда… очень… очень нужна твоя помощь. Ты ведь храбрая девочка, верно? — жаркий шёпот на грани полу стона заставил Гайде запрокинуть голову и прикрыть глаза. Скорее ощутив, чем увидев, что она готова покориться ему, граф дерзко провёл влажную линию кончиком языка по беззащитной шее и с наслаждением прикусил мягкую мочку, играя с дрожащей каплей розового бриллианта. — Раз хотела — помогай. — Что вы?.. Что вы хотите?.. Что я должна? «Эти его губы, они…» Они нежно целовали кожу ключиц, шеи, сладко вбирая и посасывая, оставляя отметины, плавно опускаясь вниз, ко все ещё не обнаженной груди, пока умелые руки все выше и выше скатывали длинный подол платья. — Я хочу тебя. Ты должна только слушаться меня. «Как в моем сне! Неужели он будет со мной так жесток?» Она вдруг судорожно вцепилась в лямки платья, не дозволяя обнажить ноющую от возбуждения грудь, но он силой потянул девушку за собой на ковер, пресекая сопротивление. — Нет, зачем?.. — Так обычно удобнее. Ложись. Пару мгновений Монте-Кристо подарил своему жадному взору, прежде чем наброситься на дрожащую жертву. Он приподнялся на локтях, стараясь взять себя в руки и не торопиться. Перед ним открылась изумительная картина, достойная кисти Рафаэля. Полуобнаженная и напуганная Гайде умоляюще смотрела на него снизу вверх, прикусывая свои пухлые и влажные от масла губы. Она никак не могла избавиться от обрывков некогда красивого платья и куталась в них, стыдясь горячего мужского взгляда. — О, какая прелесть… Наконец, не сдержавшись, граф сделал то, о чем мечтал добрую половину вечера. Он с упоением слизал ароматное масло и накрыл послушные девичьи уста в жадном поцелуе. Гайде едва не потеряла сознание от силы настоящей мужской страсти. Он сразу проник глубоко, придерживая ее за подбородок, исследуя свободной рукой завязки одеяния, дабы быстрее оголить свою вынужденную любовницу. Быстрым властным движением он довершил начатое паликарами и совсем сорвал лямки многострадального платья, от чего Гайде панически всхлипнула прямо в поцелуй, забившись раненой пташкой под тяжестью сильного тела над ней. Она не успевала разобраться в своих ощущениях, мысли тонули в терпком запахе вина и привкусе запретного желания. Все происходило так быстро, так непонятно и незнакомо, его руки были везде, жадные и опытные, чуть прохладные, уже скользкие от ее влаги и ледяного пота. Обнаженная припухшая грудь терлась о жесткую ткань его одеяния при каждом рывке сопротивления, доставляя хозяйке какое-то извращенное удовольствие. Она пыталась уворачиваться от слишком откровенных ласк, судорожно силясь вдохнуть побольше воздуха, свести колени или хотя бы дать себе мгновение на обдумывание своих эмоций. Ему же явно нравилось ее беспомощное трепыхание, оно разжигало низменный инстинкт охотника. Граф то уступал, дозволяя оттолкнуть себя, то снова заводил ее тонкие кисти за голову, усмиряя неповиновение. С каждой секундой хватка бледных рук становилась все жёстче и злее: на девушку словно набросили тугую веревку, медленно сдавливая. Каждый дюйм истерзанной ласками кожи горел огнём, когда Гайде обессилев, откинулась назад, запуская руки в его влажные волосы и отдаваясь во власть поцелуя. Он оказался меж ее широко разведённых ног, хоть все ещё полностью одетым. Но ткань шаровар не мешала лежащей навзничь девушке чувствовать силу его желания. Какое-то время они целовались, почти слившись воедино, отделенные друг от друга нежным шелком да грубым хлопком. «Какой он горячий, тяжёлый, сильный, как я должна принять его в себя, это безумие! Почему я? Почему он выбрал меня? Но ведь… Он хотел Амину, а я настояла!» Глухой звук отстегивающейся пряжки ремня произвел эффект разорвавшейся бомбы. Гайде вдруг резко рванулась, вскрикнув от ужаса. Это уже мало походило на любовную игру, она по-настоящему задыхалась, боясь, что не сможет высвободиться из объятий того, кто собирался ей просто воспользоваться на один раз. Граф крепко держал ее, прижимая к полу. Одна ладонь предупреждающе легла на тонкую шею. — В чем дело? — Я не хочу! Отпустите! Чёрные глаза сузились от злости, выдавая нетерпение Монте-Кристо: — Ты думаешь, теперь так легко будет отказаться? Просто взять и жалобно попросить отпустить? — Я не думала, я не знала… Пожалуйста! Она закрыла лицо руками, боясь пощёчины за своё непослушание. Но внезапно тиски, сжимающие тело, исчезли. Граф легко поднялся на ноги, вероятно, справившись с очередным приступом похоти. Невольница позволила себе с опаской посмотреть на него снизу вверх, а затем осторожно застегнула платье, скрывая уже не девственную наготу. За эти пару минут она умудрилась унять бешено стучащее сердце. В комнате воцарилась тишина. Монте-Кристо стоял у окна, опершись о низкий подоконник. Гайде вспыхнула от одного вида его красивого тела, вспомнив, какие у него упоительно крепкие ягодицы и как приятно было держаться за них, задыхаясь под натиском поцелуев. Ах, если бы это была ночь любви где-нибудь в открытом море, на его яхте, под жаркий шелест волн! Где он любил бы ее, а не старался поскорее доставить себе низменное удовольствие, высвободившись в первую попавшуюся одалиску из султанского гарема. Она успела подняться на ноги, когда он внезапно холодно проронил: — Успокоилась? И снова этот липкий страх, тревожными щипцами выкручивает нутро. — Отлично. Тогда ступай. Ковёр, пусть даже самый мягкий, не сравнится с постелью. Плавное, но четкое движение руки указало ей, в каком направлении двигаться. И она пошла. Все так же не поднимая глаз, держа свой страх в узде. Но когда ее колени коснулись воздушного оформления ложа, граф внезапно услышал пронзительный всхлип, перешедший в рыдания. Он встряхнул её, крепко схватив за плечи. Девушка просто безвольно провисла в его руках, продолжая горько плакать. — Достаточно, — внезапно мягко, но холодно обронил Монте-Кристо, — Высочайшая оценка твоим актерским способностям, браво. Несомненно полезное умение для невольницы в гареме. Опустившаяся на шелка постели Гайде резко смолкла, потрясённая услышанным. Она наивно полагала, что её слезы сумеют разжалобить, ведь он столько раз протягивал ей руку помощи, что же теперь?.. Прошло несколько томительных, напряженных минут. Невольница смотрела себе под ноги, боясь даже слегка приподнять голову. Она думала о том, что он не сам выбрал её для своей услады. Почему? Не хотел ранить? Да какая разница! Другие девушки могут лечь с любым, с кем прикажут. Чем она лучше? Почему именно ей подавай любовь, уважение, ласку? Нет, нужно уступить, отдаться! Не возвращаться же теперь к себе, бросив его в таком состоянии. Гайде гадала, сумеет ли она? В чем природа её страха? В потере невинности? Отчасти. В самой близости? Тоже лишь отчасти. Тогда что же вызывает у неё такой неподдельный ужас, ведь граф заставляет её сердце биться чаще? Ей суждено, как и любой невольнице, согревать постель совершенно незнакомому богачу. А если этой ночью она не будет с графом, то он уедет, так и не узнав о том, что мог быть любим! И она останется вновь совсем одна, ожидая скорой гибели… Эта мысль украла дыхание, на глаза выступили уже настоящие слёзы. От сильного душевного волнения Гайде вскочила на ноги: она сама подарит ему эту ночь! Утром он узнает о её любви и заберёт её с собой! Граф — человек чести, и не бросит обесчещенную им девушку на произвол судьбы. Ах, Гайде была так счастлива в эти краткие мгновения, невольно размечтавшись о своём будущем. Как бы она любила его! Этой любви с лихвой хватило бы, чтобы залечить все его раны, изгнать все тревоги из его сердца. Перед её мысленным взором возникали картины, одна прекраснее другой. Дочери Али-Тебелина не хотелось ничего на белом свете, кроме как стать любимой и любящей женой и матерью… Женой и… Внезапный стон боли разнесся по комнате, и Гайде упала обратно на ложе, зарываясь носом в расписную ткань. Ей никогда не быть его женой! Ведь она невольница, а он свободен. Да и о каких детях может идти речь, если она боится даже мысли о близости? Нет, нет, нет! От былой экзальтации не осталось и следа, и теперь Гайде могла заглянуть в глаза своему страху. Она боялась именно церемониальной части, самого осознания того, что ей предстоит. Стоило бы ей смириться, окончательно решиться на этот шаг, как испуг тут же отобрал бы власть над её рассудком. Тысяча мыслей, переживаний и страхов вихрем проносились в отяжелевшей от усталости голове. Он может причинить ей боль, может сделать это нарочито жестоко, может холодно отослать после, бросить, обесценить, унизить… Любящий человек никогда бы так не поступил, но ведь для него она просто вещь? Странный звук прервал цепь размышлений юной невольницы. Она приподнялась на локтях, прислушиваясь. Будто нечто глухо ударилось о деревянную поверхность? Гайде резко развернулась, поражённая догадкой. Так и есть. Амина с Расулом часто уединялись в этой комнатке, и она, не будучи мусульманкой, не могла забыть своей пагубной любви к вину. Вероятно, она воровала его из погребов и приносила сюда. Теперь это сыграло с Гайде злую шутку. Граф опустошил одну из проклятых бутылок до дна и нетвердой рукой водрузил её на стол. Затем прикрыл лицо ладонью и откинулся на подушки дивана. Он был окончательно и бесповоротно пьян. — Господин? — Иди сюда. Это был приказ. Гайде повиновалась. Что ж, теперь её возьмут силой? — Садись. Она поискала взглядом место, куда можно присесть, но граф занимал собой весь диван. Насиловать кого-либо он был явно не в состоянии, и Гайде успокоилась. Она с легкостью вырвется из его рук, да и где здесь овладеть девушкой без её воли? Крошечный диванчик для этих целей не подходил однозначно. — Куда, господин? Он приподнял голову и молча обвёл темным прищуром взгляда теплый полумрак комнаты. Тихо выругался. Повисло неловкое молчание. — Может вам лучше перебраться на подушки постели? — наконец сжалилась Гайде. Она больше не ощущала страха, только безграничную нежность и сострадание к человеку, оказавшемуся в таких условиях. Граф ничего не ответил, и на какое-то мгновение невольнице почудилось, будто он уснул, однако едва она уверилась в этом окончательно, как услышала тихое: — Мне стоило быть осторожнее. Проклятье! — и перед ней выросла тень. С трудом удерживая ровный шаг, граф двинулся в сторону постели. Гайде тут же придержала его под локоть, боясь, как бы он не потерял равновесие. Добравшись, оба бессильно рухнули на шелка, и невольница не успела вздохнуть, как ощутила жадные руки на своих бёдрах. Его губы властно предупредили крик. Прикосновение было теплым и мягким, но во всех движениях графа опять сквозила невероятная настойчивость, граничащая с принуждением. Гайде с удивлением ощутила повторный прилив лихорадочного возбуждения: между ног потянуло, перси болезненно напряглись. Словно прознав об этом, он парой быстрых взмахов руки отстегнул лиф многострадального платья, обнажая, теперь он мог видеть в мягком свете свечей, небольшую, но изящную грудь. — Это неизбежно. Расслабься, тогда я смогу подарить тебе наслаждение. Не бойся, не зажимайся, доверься мне… слышишь? Он шептал этот едва связный бред, пытаясь оправдаться перед своей совестью, но даже решись Гайде бежать, она не смогла бы. Албанка совсем не ощущала своих рук и ног, словно их и не было, и не замечала того, что с ней делают. По каким-то непонятным причинам в этот раз возбуждение было сильнее. Ею целиком владели умелые мужские губы и язык, и когда граф скользнул под подол платья, вынуждая её приподняться, согнув ноги в коленях, она безропотно выполнила его желание, откликаясь легким стоном на его нетерпеливую порывистость. И вдруг сама подалась за ним, нежными губами приникая к той самой бьющейся жилке на шее, с удовольствием ощущая солоноватый привкус его кожи. — Иди ко мне… «Сейчас, сейчас, сейчас… Это произойдёт сейчас! Это уже происходит!» — бешеной канонадой стучало в висках, а жгучие поцелуи спустились на шею, и Гайде вымученно закричала, не в силах более терпеть эту пытку напряжением. Все было неправильно, совсем не так, как она… Ведь много раз рассказывала, да и представляла… Или так? Похоже, но что-то не так. А что? «Господи, нет!» Она ощутила, как он широко развёл её колени, мягко лаская и спускаясь по бедру к незащищенному лону. Гайде вся сжалась. Больше всего на свете ей было страшно показаться холодной, а там, внизу, остаться совсем сухой, как многочисленные пустыни в жаркий день. — Что такое? — он очутился сверху, и она увидела колдовскую темень миндалевидных глаз и легкий изгиб вечно усмехающихся губ. — Я… Я… — Что? — в самое раскрасневшееся ушко. Гайде просто жалобно смотрела снизу вверх, совсем не зная, как спросить. А тем временем его пальцы слегка проникли в глубину, чуть поглаживая сверху, и невольнице пришлось закусить губу, по ощущениям силясь определить, достаточно ли она все же… — Пожалуйста, так хорошо… — Ещё? В ответ она смогла только всхлипнуть, вся дрожа от сладости его умелых прикосновений. Одна ладонь дразняще играла с розоватыми полукружиями привставших сосков, тогда как другая все ещё методично скользила по атласной коже девичьего естества, заставляя его наполняться влагой. Гайде металась по взмокшим простыням, уже безо всякого стеснения отвечая на жаркие поцелуи и лаская в ответ чудом успевшего скинуть с себя все лишнее графа. За один вид его холёного, подтянутого тела можно было отдаться несколько раз. Она сжала коленями его бёдра, и, удивляясь своей дерзости, нырнула ладонью вниз, меж их взмокших от желания тел, по его мускулистому животу с полоской темных жестких волос, ещё ниже, к налитым чреслам… — О! Ооо… Он не сдержал бархатистого смеха в ответ на ее непосредственную реакцию. Погладил большим пальцем по приоткрытым губам. — Ничего не бойся. В какую секунду это произошло, Гайде бы не смогла вспомнить ни за что на свете. Низ живота отяжелел, по телу прошла легкая судорога, и она, словно со стороны, услышала свой грудной стон, звучащий, как призыв. Хоть внутри все сжималось от страха, тело сгорало от нетерпения. — Готова? Судьбой не было предначертано, чтобы Гайде успела ответить на этот вопрос. Она все же сильно сжалась, инстинктивно боясь вторжения представительного взрослого мужчины. Это была фатальная ошибка. Для того, чтобы успеть ощутить ее сопротивление и замедлиться, в Монте-Кристо не должно было быть как минимум последних трёх или четырёх бутылок крепкого красного вина. Но сдерживаться далее он не мог… Раньше она думала, что боль может затмить для неё происходящее, но будет мимолетной и резкой. Все оказалось совсем иначе. Боль от проникновения сопровождала каждое движение, каждый, даже самый лёгкий толчок. Ничего приятного она не находила более в том, что делала. Точнее, делали с ней. Невольница кричала, кричала, кричала, сквозь сжимающую рот руку, сквозь липкую кровь, сквозь муку, продолжала кричать. Сколько это продолжалось, она не знала. Через какое-то время отрешенность накрыла её своим покрывалом. Мысли заволокла пустота. Она не помнила, когда он лёг рядом. Да и не ждала уже никакой ласки, ведь мужчина всегда холоден после соития. Знала, рассказали. Она ничего не хотела. Ни о чем не задумывалась. Разглядывала полог кровати, свечи, стены… Все это она запомнит на всю жизнь. Осознание быстро накатило хлёсткой, тяжелой волной и Гайде разрыдалась. Утром она умрет. Чуда не случилось. А так хотелось ощутить хоть капельку любви, хоть немного счастья! Но вместо этого тяжелый, холодный шёлк, пропитавшийся кровью, полночи страданий и… Неожиданно тёплые руки обняли её дрожащее от горя тельце и притянули к себе. — Не плачь, прошу, ты не должна плакать. Слышишь? Так бывает всегда, но потом это приносит наслаждение. Тшш, тише, тише, ты самое прелестное создание, какое мне доводилось встречать. Не плачь, милая Гайде. Этот голос во тьме казался обнаженным, близким, теплым. Он не походил на голос богатого вельможи, властного и высокомерного, каким его обладатель виделся всем без исключения. Неожиданно для себя албанка отогрелась от легких поглаживаний по плечам и от этих слов. Он совсем не хотел делать ей больно, верно? — У меня нет никакого «потом», господин, — эти слова вырвались, минуя сознание, — Я должна умереть на рассвете, едва султан узнает о произошедшем. «Но умереть счастливой, если ты ещё раз поцелуешь меня». Словно прочитав отчаянные мысли несчастной, граф наклонился, теперь уже неторопливо, по-настоящему нежно целуя припухшие губы. «Хорошо, — прикрывая глаза, думала Гайде, — хорошо, пусть так будет до самого конца». — Я не позволю тебе умереть. Ни на рассвете, ни когда-либо, пока это в моих силах. В этот раз боли не было, только легкий дискомфорт и тянущая наполненность, отдающая эхом наслаждения. — Как?.. — Хорошо… Она не врала, это и правда было приятно. Необычайно медленно, ритмично, глубоко… В какой-то момент он осторожно подложил под полукружия ее ягодиц одну из многочисленных подушек, и она тихо застонала, ещё не веря тому удовольствию, что испытывала. Он целовал напряженные плечи, зарывался носом в завитки непослушных волос у самого ушка, ни на мгновение не переставая ласкать ее внизу. Они снова сливались губами, языками, телами, ловя ритм друг друга, будто в древнем танце. «Какой он красивый, разве Господь мог создать такую порочную красоту?» Она мягко лохматила его густые, кудрявые локоны, мешая ему сосредоточиться, заставляя хмурить идеальные дуги чёрных бровей: — Маленькая негодница, я сейчас накажу тебя. Убыстряющийся ритм отнял вдох, но заставил Гайде закусить губу и выгнуться навстречу владеющего ею мужчине. — Да, это прекрасное наказание, граф… продолжай, прошу! — Слушаюсь, моя маленькая принцесса. И вновь соитие стало быстрым, судорожно жадным, громкие стоны Гайде перемежались со вздохами находящегося на грани Монте-Кристо. Ей не хотелось, чтобы эта пытка усладой заканчивалась, чтобы он отстранялся, дозволяя ночной прохладе остужать ее разгоряченное тело, но это было неизбежно. Кажется, она кричала, вжимаясь в него, царапая его спину от переизбытка ощущений. Возможно, он тоже, но она не слышала. Ее будто швырнули в котёл с тёплым молоком: невольница не могла видеть, слышать, говорить, только плыть по волнам блаженства и жаркой неги, пришедшей за пиком их слияния. Спустя несколько минут Гайде с трудом повернула голову, пытаясь сглотнуть пересохшим горлом. Он лежал рядом, блаженно уткнувшись носом в ее разметавшиеся по подушке волосы. Красивый плавный прогиб поясницы и крепкие ягодицы притягательно блестели от пота, купаясь в тёплом сиянии свеч и ледяном свете луны. Его кожа такая белая, как это возможно? Албанка нежно погладила любовника по широкой спине, все ещё не веря тому, что между ними произошло. Ее светлая рука оказалась на несколько тонов темнее… Удивительно… Он с трудом приоткрыл глаза, сонно щурясь. — Как ты? — вопрос прозвучал глухо, в перину подушки, у Эдмона не было сил даже повернуть голову. — Я люблю тебя. — Нет, меня нельзя любить… Ты заслуживаешь счастье, ты должна быть с кем-то… с кем-то, кто не вызывает у людей ненависть, кто не рушит чужие жизни, — его голос слабел, но оставался изумительно четким, со стальным холодком в глубине чуть насмешливого тембра. Сон брал свое, как и суматошный день с алкоголем и дурманом, и граф уже медленно проваливался в объятия Морфея, хоть и пытался это скрыть. — Спи, любимый, — теперь уже Гайде склонилась над ним, ловя губами кончики слабеющих пальцев, ласкавших щеку, — Моя любовь укроет тебя от любых кошмаров. Мы заслужили друг друга этой ночью. Черные глаза удивленно приоткрылись, как-то странно глядя на ее румяное от недавней услады юное лицо: — Что же, мне действительно о многом нужно забыть. Пусть будет так, — он с невероятной нежностью заглянул в самую глубину доверчиво-распахнутых глаз, тепло улыбаясь, — Будь моим ангелом, Гайде. Она улыбнулась в ответ, и он почти тут же уснул, все ещё держа её руки в своих. Албанка свернулась в клубочек у него под боком, предаваясь совсем уж несбыточным нынче мечтам и забывая о жестокой реальности. Через несколько минут оба мирно спали, тесно прижавшись друг к другу.