Ваза с фруктами

Граф неподвижно сидел на стуле перед расписным трюмо, разглядывая следы страсти, оставленные султаном, и медленно вспоминал произошедшие вчера события. Всё было как в пелене, головная боль усиливалась с каждой секундой. Всего минуту назад сиятельного графа тошнило так, что богато убранные покои калейдоскопом кружились перед глазами. Эдмон в полнейшей прострации туго дышал в золотой сосуд между позывами, недоумевая, когда это успел стать таким выпивохой. Он с самого детства видел пример нерадивого соседа-портного, которого то и дело находили спящим под лестницей, и никогда не пил больше положенного. Тонкие пальцы стиснули запотевший стакан с розовато-фиолетовой водой. Это уже шестой за каких-то жалких десять минут, но, кажется, становится легче, только неприятный привкус перманганата калия осел на нёбе. Можно постараться унять хаосное течение мыслей, выловить хоть какие-то обрывки воспоминаний из вчерашнего отравленного винными парами вечера. Вот они с Махмудом сидят на празднике, угощаясь вином. Падишах смотрит на него с каким-то вожделеющим ликованием и заставляет пить всё больше и больше. У напитка слишком пряный вкус, но графа это не сильно настораживает, он уверен в себе, ведь всё предусмотрел, приучив тело ко всевозможным ядам. Сначала происходящее было под контролем, но потом голова пошла кругом, а Махмуд безжалостно привлёк его к себе и страстно, насильно поцеловал, проникая меж сжатых губ. Затем какой-то провал. Вспоминались только горячие, настойчивые губы султана и глубокий неприятный поцелуй. От омерзения графа даже сейчас передернуло, а в горле образовался ком. Кажется, сосуд нужен снова… 
— Как он посмел? — севшим голосом прошептал Монте-Кристо. В его голове один за одним воскресали воспоминания. Безумное возбуждение, ласки Махмуда, отвратительные, но заставляющие кровь шуметь в ушах, и собственное, сладко-мерзкое бессилие. Что же ещё? «Думай, думай!» Сознание лихорадочно выхватило нечто необычное из потока мыслей: ощущение беспомощности, тело не слушается, кажется, он лежит на какой-то горизонтальной поверхности, рядом с которой мягко шелестят кружева постельного белья, а сверху склонился султан, прикасаясь губами к губам. Дальше почти ничего. Все на уровне ощущений. Страсть, сладость, горячие прикосновения, учащенное дыхание и томительная нега слияния… Как? Неужели он мог бы, потеряв власть над разумом, поделить постель с мужчиной?! Да ещё и с мужчиной, чьё самолюбие взлелеяно унижениями других? 
 Граф с низким рычанием сжал руками виски. Как, должно быть, упоительно счастлив был Махмуд выиграть это чертово пари! О, он заплатит за это ужасное унижение. Однако, если они провели ночь вместе, то почему проснулись в разных комнатах? И почему султан искал его по всему дворцу, спрашивая где и с кем он был? Но если делил постель не с падишахом, а с кем-то другим, то с кем? 
 — Ваше сиятельство, простите, я… Ай!
 Монте-Кристо едва успел поймать споткнувшуюся об порог Гайде. Невольница несла целую охапку вещей на вытянутых руках и, потому, вероятно, не заметила коварный выступ. Кто оставил дверь незапертой? Ах, да, он сам, ведь она должна была прийти… От резкого движения с плеч графа слетела простыня и медленно опустилась на пол. Гайде звонко вскрикнула, зажмурившись. Хоть она не особо смутилась, но все же сумела убедительно разыграть стыд от одной только неожиданности. Граф же в этот момент мысленно отмёл кандидатуру невольницы на свою партнершу в эту ночь. Слишком естественно она испугалась. — Всё хорошо? — Монте-Кристо спокойно замотался в свою простынь, — Можешь открыть глаза. 
 Гайде медленно отняла руки от лица. На ней уже было другое платье, пастельно оливковое, с драпировкой на груди. Про себя граф подметил, что такой оттенок добавляет ее округлому лицу болезненности, но шелковистый рельеф ткани все же изящно обрисовывает талию, крутой изгиб пышных бёдер и мягкий живот. Монте-Кристо насилу оторвался от бессовестного созерцания прелестей чужой невольницы.
 Нет, и как это могло произойти с мужчиной? Он же не испытывает с султаном ничего подобного! Албанка молчала, поражённая внешним видом своего возлюбленного. Она знала, что в благородном графе живет тот ещё бунтарь, но чтобы ходить в пусть роскошной, но простыне?! Зато при дневном свете во всей красе видны сильные руки, разлет костистых плеч, впадинки которых она так жарко целовала совсем недавно… Гайде резко подняла голову и с удивлением прочла в бархатных глазах желание, почти как ночью! Ее это приятно взволновало, но подать виду было нельзя, поэтому невольница стыдливо и чинно поклонилась, попутно рассмотрев стоящий в углу золотой округлый сосуд. О, верно, ему должно быть дурно после такого количества вина! Граф и албанка заговорили одновременно: — Я принесла вам ваши…
 — Я думал, что ты… Одновременно же и смолкли, чтобы тихо закончить: —…вещи. — … не придёшь. — Я всегда явлюсь на ваш зов, господин. Уголки его губ растроганно дрогнули, но он в один вдох вернул лицу привычное равнодушное выражение. — Мне бы хотелось обсудить с тобой кое-что. Если я выйду прогуляться в главный библиотечный зал через, скажем, четверть часа, смогу ли я там застать одну милую маленькую хатун? Гайде вспыхнула помимо собственной воли. Она хорошо осознавала, что ему нужно расспросить ее о произошедшем на ужине и после него, но удержаться от ликования не могла. Этот негодяй всегда такой очаровательный, когда чего-то хочет добиться! — Да, господин, я как раз собиралась заняться уборкой книжных полок. Знаете, вытереть пыль, полить растения… Монте-Кристо задумчиво накрутил смоляную прядь на палец и кончиком локона щекотно провёл по губам, с трудом скрывая безудержное желание улыбнуться в очередной раз. Как в пороке султанского гарема можно было остаться такой непосредственной? Это какое-то чудо, не иначе. — Хорошо, тогда ступай. Едва девушка легко поклонилась и вышла, как граф фыркнул, не удержавшись. Кажется, они отлично смотрелись бы в библиотеке, останься он в простыне, а она в том своём платье, без рукавов и бретелей. Просто верх нелепости! Интересно, откуда она его взяла, такое вызывающее? Мимолетной искрой пронёсся отголосок ощущения, будто бы он недавно рвал подобную ткань? Такого же цвета, текстуры, тонкую полоску или две, совсем как… — Бред! Я никогда больше не буду ничего нигде ни пить, ни есть! Всю дорогу до библиотечной залы Эдмона мучала память тела, которую он ошибочно принимал за остатки пьяного угара. К сожалению, на воле ему приходилось прикладывать куда больше усилий, дабы унять зов плоти, поэтому-то он и не обратил никакого внимания на эти навязчивые мысли о влажных зацелованных губах гречанки, о дивном вкусе ее прелестной юной груди и прочем. Пожалуй, стоило что-то придумать, как-то решить вопрос с этим аспектом жизни, дабы ничто не отвлекало его от по-настоящему важной цели… Жениться? Пф! Детей ему только не хватало! Мимолетные любовные связи? Да, и болезни, и скандалы, и ревнивые мужья… Гайде ещё с пролёта библиотечного балкона увидела, как мрачная высокая фигура выросла среди стеллажей. Ходил вельможа бесшумно и неспешно, словно кот, готовый к прыжку. Албанка замечталась, глядя на то, как статный мужчина нарезает круги меж бесконечных рядов книжных полок, явно пытаясь отыскать свою любимицу. В себя ее привёл плеск воды, лившейся из большого кувшина, который она неосторожно поставила на перила и наклонила. Жидкость расплескалась с высоты второго этажа прямо под ноги подошедшему графу. Тот осуждающе вскинул черноволосую макушку и заглянул в расширившиеся от страха глаза девушки. — Я не нарочно, клянусь Госп… Клянусь Аллахом! Монте-Кристо рассмеялся, все так же глядя на оконфуженную жительницу гарема. — Спускайся, Гайде-хатун! Это всего лишь вода, она просохнет. Так ты мусульманка? Где же тогда твоя фараджа? Этот вопрос выбил из легких несчастной рабыни весь воздух. Она поспешила к лестнице, сбивчиво тараторя: — Я поливала цветы, господин, а в моем кувшине осталось много воды, я хотела его поставить вон там, где-нибудь, или здесь, но он такой тяжелый, что… — Я помогу, — граф быстро взбежал по ступенькам навстречу выбивающейся из сил албанке и освободил ее от ноши. С такой же легкостью спустился обратно и поставил расписной глиняный сосуд туда, куда указывала ему маленькая пухлая ручка. Гайде в ответ радостно улыбнулась, надеясь, что чужестранец забудет о своём вопросе, но он был не таков. — Ты кажешься мне настоящей загадкой, невинное дитя, что все здесь величают хатун, то есть госпожой, но обращаются так, словно эта госпожа — пустое место. Скажи, за что падишах ненавидит тебя? — Надо думать за то, — Гайде медленно подняла глаза, — За то, что я ненавижу его, проклиная каждый день в своих молитвах. — Разве в молитвах можно проклинать? — он выглядел снова идеально. Расслабленный, чуть насмешливый. Но стоило албанке прикусить губу, глядя прямо в бархат его глаз, как он вдруг резко втянул носом воздух, безотчетно отпрянув, словно породистый скакун. «Он хочет меня! В самом деле, не меня, а женщину, нельзя забываться. Ему не хватило ночи? Как же он решился путешествовать без жены, такой ненасытный Шайтан?» — Я не готова говорить с вами ни о религии, ни о своём положении здесь, господин. Это слишком личное и слишком… Словом, я могу лишь сказать, что была рождена госпожой, а стала той, об кого принято вытирать ноги. Да, у меня есть своя комната, в отличие от многих других девушек, а также нянька, одна из калф гарема, ведь я здесь выросла. Все это милости султана за то, что он лишил меня семьи. Поэтому меня привыкли с издевкой называть «хатун», хоть я часто выполняю грязную работу и не имею больше никаких прав. Граф опустил взгляд, боясь, чтобы она не заметила в нем нежной жалости. — Мне не стоило тебя так называть? — тихо спросил, не доверяя и голосу. — О, вам можно все, мой господин! И снова эта сила ее настоящих, глубоких эмоций, как шквал, как ураган, а всего лишь несколько слов и одна улыбка… Они проникали сквозь его ледяную броню, словно она была из сахарной ваты. Гайде не замечала ни его демонстративной холодности, ни опасного огня в чёрных, как ночь, глазах. — Ты слишком доверчива, лучше поостеречься, мы знакомы слишком мало. Невольница дернула округлым плечом, безразлично вздохнув. Она выглядела уставшей и осунувшейся, ее обычно мягкий шаг отяжелел. Низ живота все ещё давал о себе знать, а от удара султана щека наливалась свинцовой тяжестью. Они с графом медленно шли между бесконечных рядов книжных полок. Иностранец настороженно всматривался в лицо своей спутницы. Он разрывался между желанием расспросить девушку и отпустить ее отдохнуть. В первую их встречу она была похожа на румяную аппетитную булочку со своими округлыми щечками, а теперь вот… — Ты знаешь, что произошло сегодня ночью, дитя?
 Вопрос прозвучал вполголоса, но княжне показалось, будто он выкрикнул его. Она вздрогнула. «Я больше не дитя, любимый, как ты мог забыть?» — обреченно подумала Гайде, грустно глядя на сходившего с ума от неизвестности Монте-Кристо.
 Не помнит, надо же, совсем ничего не помнит! Это промедление показалось графу подозрительным. Он вдруг резко остановился. И без того тонкие черты его красивого лица стали ещё острее. — Так знаешь? Ответь! 
 Гайде тяжело вздохнула. И как же все-таки саднит внутри, не мог он быть помягче, шайтан? — Я задам вам вопрос, господин. Правдиво ли вы мне ответите на него, если позже я поклянусь рассказать о том, что было в эту ночь?
 Граф уже стоял у письменного стола, облокотившись о него обеими руками. При последних словах невольницы он поднял голову и внимательно посмотрел на нее. Гайде с достоинством выдержала. Она бы очень хотела ему помочь, но сделать это было проблематично, никому не навредив. Наконец, Монте-Кристо обронил:
 — Что же, это честная сделка. Спрашивай.
 — Где ваша супруга? Граф медленно подошел к широкому окну, ни словом ни жестом не выразив удивления, лишь величественно кутаясь в своё чёрное одеяние. Шум, гам и суета, трепетавшие за окном, странно контрастировали с тишиной и размеренной величественностью, царившими в полутьме библиотеки. Монте-Кристо незаметно усмехнулся, глядя в даль. Когда он вновь вернулся к албанке, в его жгучих глазах появился игривый блеск: — Зачем тебе знать, где она, Гайде? Разве не шепчется весь свет о том, что я холост? — И всё же, — девушка не собиралась отступать, — Ваше сердце принадлежит кому-либо? Путешественник мгновенно изменился в лице. Губы сжались в злую нить, крылья точёного носа дрогнули: — Мы не будем это обсуждать, — хрипло проговорил он, — Это не твоё дело. Моё сердце принадлежит мне. И только мне. Оно никогда более не будет принадлежать женщине. У Гайде отнялись ноги. Она держалась только благодаря невесть откуда взявшемуся мужеству. «Не плачь, не плачь, не плачь, не смей!» — Вы не способны любить? — от страха албанка произнесла это едва слышно, но уже взявший себя в руки граф каким-то чудом услышал её и куда спокойнее ответил:
 — Нет, моя маленькая Гайде. Я путешественник без роду и племени, с одними лишь миллионами и ореолом светского лоска. Все это загубит любую, посмевшую пойти со мной. Бедная моя избранница сгинет бесследно, кем бы она не была. Я не советую тебе думать обо мне, — неожиданно мягко добавил он после небольшой паузы, — Я вовсе не благородный рыцарь на белом коне, что спасает невинных жертв. Я слышал твою историю, но все, чем я могу тебе помочь, это выкупить тебя и поселить где-нибудь в дивном и пустынном местечке. Но предпочтешь ли ты одинокую жизнь плену в роскошном дворце? Это ты должна решить сама. Гайде молчала. Кровь шумела в висках. А что она могла сказать? Что последует за ним на край света и ей абсолютно всё равно, через какие тернии им вместе придётся пройти? Но граф ясно дал понять, что не потерпит никого рядом с собой. Что любит его, что отдалась ему этой ночью? Но ему всё равно, он не хочет любить, да и не обязан. Он вдоволь насладился тем, что она смогла ему дать, теперь же просто откупится деньгами. — Эту ночь, господин, вы провели с Его высочеством падишахом Махмудом II, — гречанка сама удивилась, каким спокойным, размеренным голосом она произнесла столь ужасную фразу.
 У графа нервно дернулась верхняя губа, но в целом он выглядел довольно сносно.
 — Продолжай.
 — На вечере вы пили вместе, а потом Его Высочество, держа вас в своих объятиях, прошел в свои покои и… — тут Гайде смолкла. Как убедительнее описать то, что могло происходить дальше, она не знала. Невольница очень боялась, что граф станет выпытывать у неё подробности и раскусит весь план. Но Монте-Кристо оказался выше того, чтобы ставить девушку в щекотливое положение. Он красноречиво молчал, ожидая продолжения. Гайде тоже не говорила ни слова. Она решила, что до последнего будет держаться уверенно, не говоря ничего лишнего. — Мы… — видя, что невольница не собирается ничего пояснять, граф попытался правильно сформулировать вопрос, чтобы безопасно узнать как можно больше, правда, получилось это у него довольно неуклюже, — Мы были вместе? Как любовники? Султану удалось?.. Гайде многозначительно опустила голову. Врать о том, что Махмуд, с пелёнок уверенный в том, что ему принадлежит добрая половина мира, отдался власти другого человека, не было никакого смысла. Эта возможность отметалась сразу. А так, хотя бы не одна албанская княжна будет страдать. В этом Гайде находила какое-то особенное удовольствие мазохистического толка.
 Граф сосредоточенно смотрел в окно, прикусив нижнюю губу. Пару минут было тихо. Гайде напряженно ждала, как Монте-Кристо отреагирует на её не очень искусную, но аккуратную ложь. Поверит ли?
 — Что ж… Это ужасно, но не смертельно, — наконец будничным голосом произнес граф, — ты свободна, можешь идти.
 Гайде чинно поклонилась, постаравшись, чтобы на лице не выразился весь спектр эмоций, и быстро направилась к двери. Одна её часть свободно вздохнула, радуясь, что ложь удалась, а другая досадливо и огорчённо всхлипнула. Всё же Махмуд оказался сильнее. Не успела невольница сделать и пяти шагов, как Монте-Кристо вновь окликнул её. Содрогнувшись, она остановилась. Последовавшие после вопросы застали девушку врасплох: — Почему я спал не в покоях Махмуда, если ночь провёл с ним?
 И почему ты так уверена в нашей близости? Гайде судорожно пыталась что-нибудь придумать. К счастью, с импровизацией у дочери грозного паши Тепелинского было всё в порядке. 
 — Ну вы…
 — Со мной можно на «ты», — раздраженно перебил граф, глядя таким тяжёлым взглядом, что невольница чувствовала, как её пригибает к земле, — Меня раздражает это официальное обращение. — Ты сам ушёл из спальни Его Высочества… вот утром он вас и хватился. Тебя… тебя хватился.
 — Да, я что-то такое припоминаю, — пробормотал Монте-Кристо, нахмурившись. Затем резко вскрикнул, словно осенённый внезапной идеей, — Но ты! Ты ведь была со мной, Гайде! Верно?
 — Я… Я помогла тебе дойти сюда. В… Ты был пьян, и я решила помочь. Так получилось, что мне было поручено подать вам… тебе вино, а затем приготовить покои султана для вас обоих. Я сделала, как было велено, ну, а после осталась, как обычно, прибрать соседние комнаты и рабочий кабинет, оттуда все слышала. Как только падишах уснул, вы зачем-то решились уйти к себе, но самостоятельно сделать этого не могли. Я же могла провести вас… тебя только по гостевому этажу, расхаживать ночью между этажами дворца невольницам строго запрещено без особого разрешения, как и находиться в мужской половине, — не растерялась княжна.
 — У тебя было разрешение? — Да, но только для одного этажа, на котором и расположены несколько гостевых комнат и покои повелителя. Я провела вас, а сама… Гайде вдруг сильно покраснела, ощущая, что не сможет придумать правдоподобную ложь. Как объяснить растрёпанный вид, разорванное платье? В голове проносились непристойные сцены из ночного рандеву, в ушах прозвенел собственный бесстыдный стон, один из сотни. Пока граф собственнически разделывался с многострадальным платьем, она лежала на спине, покорная, влажная и манящая, как оазис в пустыне. «Господи, это же блуд! Что же теперь? Я ведь, если подумать, хотела этого, мне было с ним хорошо… Я отдалась человеку, которого едва знаю, он прав! Блудница!» Граф растолковал ее молчание и смущение по-своему. И то, о чем он подумал, заставило его скрипнуть зубами. — Ты воспользовалась случаем и уединилась с кем-то из паликаров или янычар? Приятно было слышать эту вымороженную ревность в люто спокойном голосе. И безумно больно признаваться себе в собственной легкодоступности. На глазах выступили слезы, но она сдержалась. — Да, я была с мужчиной, — тишайшее, на грани слышимости, будто взмах крыльев бабочки. Она буквально ощутила волну холода, когда Монте-Кристо просто сложил руки на груди. Поднять на него глаза было слишком мучительно. Тишина закладывала уши. — Меня это не касается, — невольница сжалась, не в силах сделать вдох от сильной душевной боли, глаза уже нестерпимо жгло, — Думаю, ты достаточно живешь в гареме, чтобы понимать, чем чревато безрассудство… Что такое? Ты плачешь? Насилу сдерживаемые рыдания потрясли Гайде, она не могла ответить. Он обнимал ее, гладил по волосам, пытался успокоить, но ничего не помогало, внутри словно что-то треснуло, выпуская на волю вихрь слез. — Тшш, моя маленькая госпожа… Тебе стыдно? Или кто-то посмел причинить тебе вред? Заставил?.. Когтистые лапы истерики постепенно отпускали бешено стучащее сердце. Бледные холодные пальцы ещё пару минут перебирали тёмные завитушки длинных волос, бережно баюкая хозяйку. С ним так уютно, так хорошо… Гайде осторожно кивнула, высвобождаясь. Граф с улыбкой вытер ее заплаканные щечки, чуть ущипнув за правую. «Какая хорошенькая… Даже пахнет чем-то сладким, как вкусная свежая выпечка». — Расскажи, если тебя кто-то пытался к чему-то склонить силой… — Не нужно, господин, — она взяла его руки в свои и поднесла к губам, — Ничего не произошло, я даже не знаю его настоящего имени. Да, он был… груб, порвал одеяние, я не ночевала у себя, но… сейчас со мной все хорошо. Ведь со мной вы, а вы никогда не причините мне вред, правда? Во мгновение ока Монте-Кристо потерялся в глубине широко распахнутых глаз, с трепетом глядящих на него снизу вверх. «Поцелуй… Я хочу поцеловать ее, целовать… Всю, от очаровательных пухлых губ до…» — Конечно, Гайде, — голос сел от вожделения, как глупо! С трудом прокашлявшись, граф вернулся к интересующему его вопросу: — Я был настолько… не в себе? Почему я решил уйти из покоев султана? — Я не знаю о душевном состоянии Вашего Сиятельства, вы мне не отчитывались, господин, — Гайде многозначительно опустила ещё мокрые ресницы, — Могу лишь предположить, что делить ложе с нашим султаном вам не очень понравилось? — Хорошо, — медленно произнес граф и тоже прикрыл глаза. Обсуждать что-либо дальше ему совершенно расхотелось, — Ступай, ты выглядишь уставшей, тебе нужно поспать. Библиотеку мы должны покинуть порознь, я побуду здесь какое-то время. Гайде быстро вышла. Ее трясло, низ живота тянуло, а ноги едва держали. «Я должна добраться до своей спальни и прилечь. Кошмар, как же болит! Сердце, нутро, щека! Аллах!» В конце длинного коридора, что вёл до невольничьих покоев, её ждал Махмуд, скрестив руки и прислонившись к стене. Увидев задумчиво-грустную девушку, быстрыми шагами идущую прочь от библиотечной залы, он довольно улыбнулся. Видно, девчонка хорошо постаралась. Теперь она ему не соперница. — Как успехи, моя прелесть? 
Гайде с обидой и ненавистью посмотрела на хозяина, собираясь молча пройти мимо и будь, что будет! Тогда падишах, даже не сходя с места, привлёк вскрикнувшую девушку к себе.
 — Отпустите, господин! — Что за строптивость, золотце моё? — глумливо зашептал мужчина, скользнув умелыми пальцами под тонкую ткань туники, — Ночью с этим чужестранцем ты была покладистее, да? Ты ведь соврала ему? Или тебе не жить, моя милая…
 Говоря это, Махмуд одной рукой провел по напрягшемуся животу и резко проник в горячее, болезненно сжавшееся лоно, другой, слегка сжав грудь, освободил её из тугого атласного плена. Как бы не хотела Гайде сопротивляться до последнего, но страстные мужские ласки сделали своё дело. Она обмякла в объятьях Махмуда и перестала вырываться, осознавая всю бесполезность сопротивления. Он мог сделать ей больно, очень больно. Султан быстро подхватил её на руки и занес в комнату, на дверь которой опирался ранее. Кажется, это были покои одного из евнухов, довольно бедные. Там он уложил Гайде на постель, несколькими резкими движениями окончательно избавляя её от одежды, заставил согнуть ноги в коленях, ловко подложил подушку под округлые ягодицы и грубым рывком притянул ее к себе. В таком положении она была полностью открыта перед ним и также беспомощна, как на осмотре у женского доктора. Пока албанка задыхалась, не в силах даже заплакать, опытный взгляд султана исследовал самые сокровенные уголки её тела. Такое он не мог доверить своему врачу, ведь тогда девушку сразу пришлось бы казнить, а она ему ещё была нужна. Когда же, не удовлетворившись простым осмотром, Махмуд решил собственноручно удостовериться в её грехопадении, Гайде застонала от осознания предстоящих страданий и гневно выкрикнула: — Прекрати, дьявол! Да, да, я была с ним! Слышишь, оставь меня! Или казни, только не трогай! Боль от новой пощёчины ослепила, ввела в подобие опьянения. Махмуд был зол, но все ещё в силах контролировать себя. По-настоящему он не бил, только делал легкие наброски, иначе вся эта сцена закончилась бы на первом же серьезном ударе. Несчастная албанская княжна едва доходила ему до середины груди. — Ты, неблагодарная змея! Ты вздумала встать на пути моего желания? Тягаться со мной? Со своим покровителем и господином? Думаешь, раздвинула ноги и победила, да, мерзавка? Я столько сделал для тебя. Подумать только, я ведь жалел бедную маленькую сироту! Сильные пальцы стиснули обласканные графом щеки, уродуя залитое слезами юное личико. Падишах медленно, но верно сатанел. — А она, тем временем, позорит весь гарем, дав себя отодрать в каком-то пыльном чулане, словно я мог приютить потаскуху! Скажи, тебе нравится ублажать незнакомцев? Скажи: «Да, я маленькая похотливая тварь!» Повтори! Невольница не почувствовала, как её перевернули на живот и беспощадно овладели в самой унизительной позе, заставив ткнуться горящей щекой в подушку. Гайде надеялась, что от телесной муки лишится чувств, но перед глазами только темнело, а кровь из прикушенной губы солёными каплями щекотала кончик языка. «И как я ночью находила в этом удовольствие? Как низко, как отвратительно!». Султан ласкал ее, заставляя доставлять ему удовольствие волнами судорог, проходящих по ее беспомощному телу. Казалось, этому омерзительно-сладостному кошмару не будет конца. Через полчаса разом успокоившийся Махмуд спокойно оделся, привел себя в порядок и, бросив напоследок:
 — Скажешь что-нибудь своему графу, тебе же хуже, — своей обычной вальяжной походкой вышел из комнаты. Пролежав с закрытыми глазами пару минут Гайде с трудом поднялась с постели и тоже попыталась натянуть на себя одежду. Она двигалась через силу, как двигается человек, которому мучительна сама мысль о действии, но который должен взять себя в руки и действовать, заглушая любую боль. С третьей попытки удалось застегнуть одеяние, и она, едва держась на ногах, покинула комнату, мимоходом отметив, что сегодня её кровью испачканы ещё одни шелка. В голове не было почти никаких мыслей. Только мимолётные и незначительные. Сознание цеплялось за всякие мелочи, вроде отломанного уголка рамы и начинало усердно думать о самых ненужных вещах. Например, кто испортил такую красивую лепнину вокруг картины? Или может она осыпалась сама, со временем? А что это за полотно? Кто мог его написать? Как бы ноги не подкашивались, Гайде упорно шла. Низко опустив голову, сжав волю в кулак, шла. Но куда? Зачем? Таких вопросов в голове не появлялось.
 В какой-то момент пути чья-то внушительная фигура преградила принцессе дорогу. Пару секунд Гайде глупо смотрела на широкую золотую ленту, поддерживающую грудь незнакомки. Незнакомки? Да это же… — Как ты? — тихо спросила Амина.
 Она была серьёзна и всё ещё немного бледна после грубого обращения Махмуда.
 Гайде медленно подняла на подругу взгляд и равнодушно передернула плечами. В данный момент ей всё было безразлично.
 — Тебе надо отдохнуть, — с беспокойством произнесла Амина и подхватив вялую кисть подруги повела её в невольничье крыло, — ты очень плохо выглядишь. Не спала полночи, еще и этот Махмуд… Жалкое подобие мужчины!
 — Да, — тускло ответила Гайде, — Он такой грубый…резкий… Любит причинять боль. 
 — И не говори, подруга! Он… — уже привычно громко принялась разглагольствовать Амина, но потом что-то в словах княжны показалось ей странным, и она внезапно осеклась, одновременно останавливаясь как вкопанная, — Подожди! Он сделал тебе больно? Был грубым, резким? Ведь ты говорила не о душевных страданиях, верно? — Нет, — спокойно и так же бесцветно обронила Гайде.
 Амина вопросительно посмотрела на неё. Озарение к догадливой невольнице пришло быстро. — Он овладел тобой? Насильно? — с тихим ужасом спросила девушка.
 Гайде посмотрела подруге прямо в глаза, затем медленно произнесла:
 — Нет.
 — Нет? Он тебя не тронул? — Нет, не насильно.
 — Гайде! Ты отдалась ему сама? Ты… ты в своём уме?! — невольно вырвалось у кареглазой наложницы. 
Принцесса отчаянно и устало прикрыла глаза. Она действительно считала, что сделала это добровольно. Никто бы так не сказал, ведь она — слабая бесправная рабыня, а он — сильный мужчина, могущественный правитель, но Гайде всё равно корила себя за то, что оказала недостаточный отпор. Один раз попробовав сладость от мужских ласк, пусть они и принесли ей боль, она почувствовала желание ощутить это ещё и ещё. Подкованный в таких делах падишах знал, как наказать девушку, недавно лишившуюся невинности с любимым человеком. Влюбить дочь Али в себя он даже не пытался, ибо интуитивно понимал, что у него ничего не выйдет. Он очернил ее привязанность, унизил и опошлил, надругался над тем, что теперь связывает ее с тем, кого она любит. Испачкал тело, поиздевался над душой. Всю глубину и жертвенность любви таких девушек, как Гайде, мог постичь не каждый. И Махмуд явно не входил в их число, зато он неплохо умел манипулировать сознанием людей. 
 Амина с недоумением посмотрела на подругу, затем, что-то осознав, молча обняла её. Девушки медленно продолжили путь. 
Уже в невольничьих покоях Гайде стало хуже. Она плакала и что-то говорила, говорила, говорила. Обо всем что чувствовала, что с ней произошло. Обо всем, что, скорее всего, произойдёт.
 Окончательно обессилев от слёз, Гайде свернулась калачиком на постели и крепко уснула, несмотря на то, что небольшая невольничья кровать была очень жёсткой и неудобной по сравнению с теми великолепными постелями, на которых она провела две последние ночи.
 Амина аккуратно укрыла подругу и вышла. На Константинополь опускался знойный слепящий полдень.