Скажи «даттэбайо», и я скажу, кто ты

В мертвой тишине расползается глухое биение сердец. С ветвей Древа свисают человеческие коконы. Их покидают огни чакры. Под пробирающую музыку хрипло звучит молитва Зецу: «Сосчитай бесчисленные ночи, Когда чакра была рассеяна среди искони не владеющих ею существ. Сорвана печать позора, существующая предолгими веками, А саваны направит в путь бесконечный лунный свет, Сделай меня, ничтожного, своим проводником в юдоли живых, И будем же мы вновь едины. Раскрой очи! О ставшая у истоков чакры Богиня всего сущего!» Тонкие потоки чакры стекаются к изголодавшим корням. Мир пробирает невиданной прежде мощью: «здесь вершится история воскрешения». Хрупкая земная корка взрывается бешеной энергией. В агонии последних секунд орет Мадара. Его тело пульсирует и набухает, превращаясь в уродливый ком тьмы. Распахивается алый риннешаринган на лбу прекрасной женщины — и вот она, Богиня и Мать шиноби, вся в белом. …она плавно движется к не помнящим себя от шока людишкам и задумчиво молвит: — Два сих типца… Хагоромо и Хамура? О, нет… Индра и Ашура…? Итак, кажется, мы поняли, откуда взялось то смачное несочетаемое сочетание хамства и поэтического архаизма в речи шиноби — они просто пошли в прамамку. Кагуя так же использует простые формы и может обращаться грубовато (Наруто и Саске для нее — «yatsu»), но грубость ее строится на высокомерии по отношению к населяющим нарутоверс насекомым, в то время как грубость ниндзя порождается скорее солдафонской неотесанностью. Базово Богиня использует труднопонятный для пролетариев древнеяпонский. Похожие грамматические формы можно встретить в реальных литературных памятниках XI века. Если кто решит разбавить свой фанфик чем-то древним и экзотическим вроде Кагуи, советую обратить внимание на пару вещей. Вещь № 1. Без фанатизма Зецу — фанатик. И в состоянии экстаза говорит он как буддийский сектант в состоянии экстаза. Перевод «молитвы» сверху практически буквален. В то же время у Кагуи нет настолько развитого литературного дара и общается она как… как не обремененная актуальным образованием богиня общается с простыми смертными. Да, вместо «парня» она скажет «отрок», но хайку из ничего лепить не станет. И вообще она немногословна. Вещь № 2. Нет феминизму и эмансипации! Или, постойте… Несмотря на относительную простоту форм, ее речь довольно женственна. В древние времена ЧСВ было исключительно мужским качеством, и потому даже в разговоре с земными тараканами она… нет, не уважительна — но, как и любая древняя женщина, открыто ЧСВ не проявляет. Из бросающихся в глаза особенностей: Кагуя называет себя скромно-эпистолярным «warawa» — древнейший вариант «я», подходящий исключительно для женщин. Да и детей она зовет детьми, а не пиздюками. Что, разумеется, не помешало ей попытаться убить собственных пиздюков и вырастить еще огород зелененьких, чтобы противостоять родичам на космическом уровне. Вещь № 3. Семейные традиции Главная фишка любого Оцуцуки — называть Землю «своей грядкой» («naedoko»). Похоже, что в космосе давно и надолго разведены их клановые плантации. …если техпрогресс при Седьмом дойдет до уровня космических полетов, местного чуунина Гагарина ждет неприятный сюрприз. С точки зрения речи ее старшенький куда интереснее. Я отлично понимаю Наруто, которого трясло при первой встрече с Рикудо. А потому понимаю, что… Причина геморроя № 1. Ты шо, китаец? В японском есть четкая градация уровней сложности, а чего нет — так это понимания границ разумного. У одного иероглифа может быть десяток чтений и пятнадцать толкований, которые в сочетании с чтениями и толкованиями других иероглифов порождают бездонное филологическое болото. И среднестатистический двоечник непременно в нем утопнет, если выберется за пределы привычного социального круга и обиходной речи. По речи Рикудо создается впечатление, что он знает все иероглифы и спокойно выстреливает их сочетаниями, даже если сочетания эти использовались только один раз, в свитке номер двадцать четыре двести тридцать восьмого дополнительного тома, написанного рукою неизвестного монаха в храме на отшибе страны Снега и тут же сожженного им самим. И если представить японский Наруто как лужицу во дворе за домом, то японский Рикудо занимает соседний континент. Причина геморроя № 2. Лучше б ты был китаец Не то чтобы пониманию Рикудо недоступна лужица во дворе за домом Наруто. Но когда он наступает в эту лужу, то смотрится как римский император на Ладе Приоре. В качестве case study приведу известнейшую сцену: Звон падающей капли. Наруто лежит на водной глади и бессмысленно пялится в темные своды. — Я что, умер? — Что держишь ты за душой, полагая, что умер? — отвечает низкий спокойный голос. Наруто резко подрывается. — Свойственная искони натуре твоей точка зрения в отношении экзистенциальности отлична от той, что распространена была в мою стариковскую эпоху. Беспечно облекать собственную участь в слово «гибель» может лишь муж, что содержит в себе дух истинного стоицизма! — Ты кто? — лаконично выдает Наруто, наморщив бровь. — Ты вопрошаешь вещи, что следует вопрошать в этом месте, однако же живет во мне незначительная тревога: заслышав мое имя, сумеешь ли ты сопоставить его воедино с понятием предтечи и основоположника? — с эффектным шорохом старик оборачивается лицом к Наруто. — Я — тот, что несет суть порядка во тьме, и имя мне — Хагоромо. Молчание затягивается. Наруто кривит лицо в бесплодных попытках что-нибудь понять. — И все же узрел я заранее зачатки сей ситуации, — загадочно припечатывает Отшельник. «Ой, — мысленно паникует Наруто. От когнитивного напряжения по его вискам течет пот. — Что-то я не всекаю, о чем он. Ох, и существуют же такие проблемные деданы…!»

<…>

— А-а-а-а! — орет он, выпячивая в старика указательный палец. — Да ты задрал! Да я, да мне сейчас вообще не до того, чтоб выслушивать какого-то стремного деда!!! — Обнаружить нужные слова… — кивает Хагоромо. — Если по причине смятения и хаоса в понятиях, вызванного смутой, что порождается общим образовательным фоном, мы не сможем слить воедино наши воли, то остается мне лишь испробовать простой говор, пестуя в себе идеалистические медитативные практики и материалистические взгляды. — Ты там что вообще такое, пришелец… — скептично бормочет Наруто. — Так, — аккуратно пробуя речь на вкус, перебивает Хагоромо. — Ты не охренел часом? Че за «пришелец»? А-ха-ха-ха. — Э? — …не, ну мы, конеш, с разных краев… Если бы Рикудо был преподом, на его лекциях бы спали или жрали борщ на последней парте (как вам идея для AU?). В отличие от мамки, у Хагоромо есть литературная жилка, и распоряжается он ей весьма бесчеловечно. Впрочем, по итогам разговора с Наруто ему удалось прощупать нужный баланс. Если Кагуя не отказывалась от своего архаико-снисходительного стиля, то Рикудо при случае может разговаривать как среднестатистический шиноби из первой главы, так что его речь зависит от собеседника. Юный Хагоромо общается не так сложно, как Хагоромо-старик, но грамматические формы и словечки использует древние, что на нашем языке может отражаться в том числе простой перестановкой слов: не «мой рассказ», а «рассказ мой» и т.п.