***
Парис намотал на пальцы темную роскошную прядь, яростно отдернул руку, чувствуя тянущую боль в волосяных луковицах. Внутри сидело необъяснимое чувство тревоги. Оно неприятно горело в его груди, медленно протирая дыру в плоти. Неловко ухмыльнувшись, он перевел взгляд на грубого деревянного коня, которого солдаты с трудом втащили в городские стены. Подарок. Конечно нет. Ахиллес предпочел бы убить свою мать, чем признать поражение, и Агамемнон отправил бы всех до единого своих солдат на беспощадную смерть, прежде чем бежать. Так в чем же смысл этого фарса? Конечно же, греки что-то замышляли. Последний живой троянский царевич глубоко вздохнул, отчаянно вспоминая мудрые советы Гектора. Он много раз использовал своего старшего брата в личных целях, грубил и не слушал, но теперь, когда Парис более всего нуждался в его поддержке, Боги сочли нужным наказать его… нет, наказать Гектора. Горькие слезы выступили у него на глазах, и он быстро сморгнул их. Нет, он не разочарует Гектора. Он ощутил твердую рукоять золотого меча Трои, опоясывающего талию — Парис собрался с силами. Царь Приам не слушал голос разума, он настоял на том, чтобы затащить коня за черту стены города, позволил своему народу насладиться этим ложным чувством безопасности. Парис надеялся, что еще не слишком поздно, чтобы развеять эту иллюзию. Спрыгнув с перил балкона, Парис покинул свои покои и оказался в прохладной зале. Он лишь проверит эту вражескую лошадь. Отчаянно уверял себя Парис. Если не страх за свой народ, то, конечно, внутреннее душевное спокойствие двигало им. Он кивнул самому себе, его шаги стали уверенными, бессознательно имитирующими уверенную походку Гектора. Видимо плащи Гектора, которые Парис носил последние дни, дарили больше уверенности. Он колебался, в голове бушевала страшная мысль, беспокойство снова разъедало грудь. Аполлон, Тартар его побери, он был трусом; он позволил Гектору сражаться в личных битвах, но не смог защитить брата в нужный момент, отомстив Парису за Елену. А теперь Гектора больше нет… а что сталось с Андромахой и маленьким Астианаксом? Парис мельком видел их... Хотя это было лукавством. Он боялся тех страшных эмоций, которые увидел бы в глазах Андромахи. Возможно, горе, возможно, гнев или, может быть, то, чего Пэрис боялся больше всего: прощение. Немую жалость. Когда он бежал мимо царских покоев, уши его пронзил резкий плачущий вопль. Без сомнения, зная, что означал этот крик, Парис быстро вбежал в комнаты и увидел деревянную кроватку, спрятанную в венке развевающихся оборок и завесей. Его племянник жалобно плакал, и Парис понял, что настал час попросить у ребенка прощения. Ошеломленный и испуганный, он рискнул пройти дальше. К манящему балдахину, занавеси которого медленно веял ветерок. Солнечный свет пятнисто и весело плясал на мрамору пола. Плач продолжался, все громче и громче, пока не превратился в резкий вой в его ухе. Парис шел дальше, словно крики младенца могли обратиться в обвинения взрослого племянника. Парис почти желал этого. Он хотел, чтобы кто-то кричал и орал на него, бил до крови, чтобы он мог быть наказан за смерть брата. Не его вина. Так успокаивали. Ведь Ахиллес был тем, кто убил великого троянского мужа, но кто привел убийцу к этим желтым берегам? Чья рука двигала рукой Ахиллеса? Кто украл жену другого мужчины и взял с собой ее невинную сестру? Мысли улетели, стоило ему взглянуть на племянника. Астианакс немного успокоился: возможно, он ощутил знакомое присутствие или просто хотел увидеть убийцу своего отца. Парис не знал. Все, что он мог видеть — это те невероятные королевские голубые глаза, которые смотрели на него из под вороха тряпок и шелка. Все еще опухшие и красные от слез, в которых отражалось собственное изможденное лицо и глубокая печаль, лежавшая в его душе. Ему виделся Гектор. И голубые глаза брата. Сколько раз Парис видел радость и смех, силу и пламя в этих глубоких очах? Сколько раз Парис завидовал этим глазам, ибо сам унаследовал грязные серые, а не эти царские очи. Он осторожно протянул руку и обнял маленького мальчика вокруг крохотного тела, его рука потрепала буйные черные кудри, так напоминающие отцовские. С трогательной хрупкостью маленький Астианакс наклонился в объятия дяди, всей силой протягиваясь к сильному мужскому началу, которое ушло из его жизни. На глазах Париса навернулись слезы. Боги, что он сделал с этим младенцем, какой ужас он навлек на всех вокруг, забрав Елену и Гермиону из Спарты? Нет... Он затряс головой, утыкаясь лбом к маленькую фигуру племянника. Елена стоила того и он никогда о ней не пожалеет. Он будет любить ее до самой смерти и никогда не извинится за это. Независимо от того, во что верил мир, Парис любил красоту... любил глубже, чем могло казаться. — Парис. Он вздрогнул и обернулся. Взгляд его разбился о глаза Андромахи, чье прекрасное лицо было подчеркнуто усталостью и каким-то неизвестным выражением серости, которое преследовало Париса, даже когда он отрывал взгляд. — Что привело тебя сюда, брат? — мягко спросила она, и в ее голосе не было упреков. Проглотив внезапное чувство вины, которое угрожало топить его до самой смерти, Парис нежно протянул ей племянника, рассеянно поглаживая руками волосы ребенка, прежде чем окончательно передать его Андромахе. — Я слышал плач. Просто хотел... возможно, он проголодался или замерз... — Он скучает по отцу. — хрипло прошептала Андромаха. Парис отказывался слышать. — Хорошо, что пришел ты, он, должно быть, соскучился и по тебе тоже. Внезапно он не выдержал. Захлебнувшись, Парис упал на колени, на покрытый шелками мрамор, его руки запутались в ее платье, и столь долго сдерживаемые слезы потекли рекою, выходящей из берегов. — Аполлон, прости меня, Андромаха… Мне жаль… Я все это навлек на наши головы и… — НЕТ! Женщина яростно выплюнула эту фразу, в глазах заблестели ее собственные слезы. В темных теплых радужках Парис не увидел порицания или гнева. Вместо этого он встретил почти злобную жестокость, которая охладила его и очаровала. — Только Ахиллес. Он пришел на эти земли во имя славы, убивая и грабя, как ему заблагорассудится, не обращая внимания на живых людей, которых он обижает. Вы не виноваты. Ты не виноват. Она глубоко вздохнула, успокаивая сына, который заерзал в ее объятиях. — Пойми и ты, Парис. Обвинять себя бесполезно; либо сражайся, либо забудь о нас. Молодой царевич успокоился, погружаясь в дрему на руках матери. — Брисеида… — прошептал Парис. Андромаха кивнула. — Да. Он тоже обидел ее. Оба вспомнили о молодой женщине, все еще томящуюся даже в лоне родной семьи. Было заметно, что она скучает по нему, хотя именно он был монстром, убивающим людей. Вздохнув, Андромаха покачала головой. — Где Елена? Я думала, она ищет тебя. Праздник и вино, кажется, всем ударили в головы… Увидев, что мрачное мгновение рассеялось, Парис поднялся на ноги и робко улыбнулся своей сестре. — Мы все пьяны, Андромаха. Клянусь тебе, отныне я буду любить Астианакса так, как если бы он был моим родным сыном. Она кивнула и нежно передала своего маленького сына дяде. Парис наклонился вперед, нежно поцеловал темные кудри и прикрыл глаза. Я отомщу за твоего отца, мальчик. Его разум шептал обещание, глаза сосредоточены на младенце, и все мысли о зловещей деревянной лошади были забыты.***
У нее раскалывалась голова... горло горело, в носу стоял едкий запах жженых людских тел. И Аполлон ей помог, она упала в обморок и ... Проснувшись от беспокойных снов, Гермиона задохнулась от чистого воздуха. Веки все еще жгло, текли слезы. Она сморгнула, сбрасывая тяжесть сна, и снова вздохнула. Что-то было не так... мгновенно насторожившись, она огляделась и приметила ужасающее оранжевое сияние, исходящее с улицы. Гермиона сбросила с изящного тела простыни и бросилась на балкон. Когда она увидела кровавую бойню прямо внизу, то кровь застыла в жилах, и внезапно отчаянные крики наполнили ее комнату звуками преисподней. В воздухе витала боль, разрывая мирную ночь мучительной печалью. Ворота дворца казались плотно запертыми, слуги метались взад и вперед, туша поток горящих стрел. Даже из того, что она могла видеть в мерцающей темноте, дворец казался целым и невредимым, но внутри горел город, крошечные группки обезумевших людей бежали из города... Их гнали греческие воины. Аполлон, помилуй! Как же это случилось! Как они проникли за крепкие городские стены? Ветер нес облака дыма прямо в ее лицо. Гермиона поспешно отвернулась, закашлявшись, глаза заслезились. Сглотнув желчь в горле, она отвернулась и заставила себя разомкнуть веки. Прищурившись, сквозь внезапное облако мутно-серого цвета, окутавшее ее мирное убежище. Гермиона бросилась вон из покоев. В задымленных залах дышалось легче, несмотря на отчетливый едкий привкус смрадного пепла на языке. — Брисеида! — она задохнулась. — Брисеида! Брисеида иди скорее, мы должны найти… Гермиона растерянно остановилась. Кровать подруги была холодна, простыни все еще были спутаны и сброшены в сторону. Гермиона думала обо всех вариантах. Неужели юную жрицу похитил один из греков? Нет, конечно же, нет, ворота дворца казались защищенными, а стены непроницаемыми. Нет, это было не совсем так. То были главные ворота. Но были и другие проходы: для слуг, боевых припасов и входы для охраны... но, конечно... Нет! Инстинктивно Гермиона подняла голову, и холодная дрожь пробежала по ее спине. Нет, Троя пала. Греки победили. Парис был прав: что-то не так было с этим конем. В порыве страха Гермиона выскочила из устрашающе пустой комнаты и побежала. Животные инстинкты кричали бежать... но Гермиона знала, что ей нужно оружие, что-то, что угодно… она не могла бежать в осажденный город без оружия. Даже если она и не могла владеть мечом с таким умением, как Гектор, он все равно стоил того, чтобы задержаться. Помня о смерти, охватившей город, она сумела успокоиться. Босые шаги Гермионы тихо шлепались о роскошные мраморные полы, когда она вбежала в свои комнаты. Она срывала дорогую обивку и причудливые мозаики, отчаянно ища украшенный драгоценными камнями кинжал, который подарил для защиты Парис... Холодная сильная рука обвила ее талию, а мозолистая рука обняла ее шею. — Мой котенок… — послышалось бархатное мурлыканье. — Ты скучала по мне? Гермиона мгновенно узнала, кому принадлежит этот голос. Ей не нужно было повторять дважды. Боги... как этот человек оказался тут, как он нашел ее? Паника мгновенно проглотила ее спокойствие, и Гермиона рванулась вперед, пытаясь оторвать свое тело от его. Хватка мгновенно усилилась, рука сжала горло, перекрывая ей воздух.***
— Теперь существуют новые способы поприветствовать твоего возлюбленного? — пробормотал Драко: его голос был грубым, когда он склонил голову к ее горлу. Небо и тартар: она была невероятной, от нее пахло восхитительной смесью тепла и меда, нетронутой невинностью, просто умоляющей о его внимании. Словно в подтверждении его мыслей, она извивалась в его руках, терлась об него, и Драко зашипел от мучительного удовольствия. Зарычав, он укусил ее, сильнее прижимая к своему телу. Удовлетворение прожигало его, когда ее тело вздрогнуло, и пронзительный вопль сорвался с нежных, пухлых губ. Она была такой хрупкой: удивительно миниатюрное тело контрастировало с его гибкой мускулистой фигурой. Она была создана для него, подарок ждал его, подобно священному обещанию, данному за священными стенами. Это чудесно изящное тело снова выгнулось, а его пальцы судорожно сжались. Чудные чувственные крики лихорадили. Карие радужки расширились, а пальцы оцарапали его руки. Едва ли это помешало ему: она была слишком маленькой, чтобы делать что-то, но восхитительные движения только разогревали его тело. Судорожно вздрагивая, Драко позволил своим пальцам расслабиться и отпустил ее горло, но не мог прекратить вжиматься бедрами к ее сладкой плоти. Его рука прекратила захватывать горло и скользнула ниже к мягкой груди, собирая ткань ночной рубашки. Ее дыхание было сбивчивым, грудь опадала и поднималась. Она задыхалась, тело трепетало. — Теперь мы попробуем это еще раз, котенок? — пробормотал Драко, его язык скользнул к укусам, которые он собственнически оставил на ее коже. — Ты разрешишь мне. Гермиона закашлялась и сломлено вскрикнула. — Не прикасайся ко мне. Я царевна, а ты шлюхин сын! Ты…! Драко хрипло рассмеялся. — Да… моя мать была шлюхой. Продала меня работорговцам за опиум… не совсем знала, бедняжка, какое чудовище она создаст, не так ли? — Ты хочешь сочувствия? — Гермиона задохнулась, ее голос был хриплым и избитым синяками, ровно как и ее кожа. — Ты хочешь меня? — спросил он, игнорируя ее возражение, его горячее дыхание шептало ей в шею, снова приближаясь. Он уткнулся лицом в дикие кудри. Ему ответило яростное проклятие, и Драко оскалился в дикой усмешке. Вокруг ее горла снова сомкнулись пальцы, и он грубо встряхнул ее. В отчаянии Гермиона оцарапала его руку, впиваясь ногтями в его кожу пока… она остановилась, рука соскользнула по его руке в бессилии мягкой плетью, заставив Драко застонать от ее тепла. — Вот и все, моя красавица. В ту же минуту гребень с острыми зубцами, усыпанный драгоценными камнями, прижался в ответ к его горлу. Пальцы Гермионы отчаянной хваткой сжимали рукоятку. Рука, обнимавшая ее, мгновенно исчезла, он поймал ее опускающееся запястье в костяную хватку. Не задумываясь, Драко ударил ее рукой о стену, заставив болезненный протяжный крик вырваться из сдавленного горла. Гребень выпал из побелевших пальцев, со звоном упав на мрамор. Грохот угрожающе раздался эхом по комнате, отражаясь о звуки умирающей Трои. — О, моя красавица, это было очень глупо, — невероятно спокойно сказал Драко. — Для тебя будет намного лучше, если ты решишь пойти на встречу… Он позволил своему голосу звучать многозначительно, его твердое тело прижало ее к стене сильнее. Гермиона хранила решительное молчание, хрустальные слезы блестели в лунном свете, а ее глаза смотрели на него невидящим взглядом, щекой она прижалась к стене. Драко почувствовал неожиданный прилив гордости, когда его блеклые серебряные глаза окинули ее взглядом, замечая непокорное вызывающее выражение ее лица, ее милое мягкое тело, напряженное до предела, и руки, мстительно сжавшиеся по бокам. — О, это моя девочка… мой котенок. Как я люблю тебя… Она издала сдавленный звук. Ее грудь опала, прежде чем ледяное презрение снова окутало ее черты. Драко перестал уделять внимания этим эмоциям, он стряхнул с глаз светлые волосы, прижимая ее к себе сильнее. Постепенно по мере того, как воздуха становилось все меньше, нежное тело Гермионы ослабло. И эта потеря избавила ее от ледяного равнодушия. Нехотя ее тело начало оседать на пол, пока его тело не давало никакой свободы действий: Драко крепко продолжал захватывать ее шею. За считанные секунды пелена поглотила ее разум. Она теряла сознание. Драко отпустил шею и нежно прижал ее обмякшее тело к своему твердому. — Теперь это больше похоже на правильный ход событий…будь хорошей девочкой, котенок. Я покажу тебе, что такое эйфория… научу тебя единственному способу, которым смертный может познать божественный уровень неба. Словно нежный любовник он переместил ее в свои объятия и поднял ее, перенося ее тело в соседнюю спальню. Он уложил неподвижную Гермиону на скрученные простыни. Она была золотой богиней в бледном лунном свете, вся золотая: кожа и волосы, похожие на пряжу из шелка. Только один темный синяк омрачал ее совершенство. Он расцвел у нее на шее, и отметины в форме чужих пальцев резко выделялись на совершенном фоне, что заставило Драко недовольно нахмуриться. — Совершенство его жены никогда не должно быть ущербным из-за чего-то столь человечного, — шептал ему разум. Она была богиней, и с ней будут обращаться как с богиней… как только она примет свою судьбу. Выпрямившись, Драко начал освобождаться от доспехов, снимая тяжелые металлические пластины со своей мускулистой груди, прежде чем опуститься на ее ложе. За доспехами последовала обветренная кожаная набивка, сандалии были небрежно выброшены, а его туника была грубо разорвана. Когда он шел обратно к ней, его мускулы дрожали под грубой алебастровой кожей. Драко облизнул губы при дразнящем виде ее прекрасного тела и прыжком оказался подле нее. Он разорвал тонкую ночную тунику Гермионы. Потрясающе… так идеально… сделано специально для него… непорочно и совершенно неотразимо. С рыком желания его губы прижались к ее груди, грубо посасывая и терзая заостренный сосок зубами, прежде чем он выпустил темный ореол и покусал изгиб мягкой плоти. — Проснись, мой котенок… Грубые руки скользнули вниз по мягкой женской коже, по узкой талии и хрупким бедрам. С удовлетворенным бормотанием на кончике языка Драко дотронулся до ее прекрасных бедер и соблазнительного холмика кудрей на их вершине. Длинные мозолистые пальцы достигли сладких бедер и раздвинули податливую плоть… он издал шипение неудовольствия, обнаружив теплую сухость там, где его должна была поджидать расплавленная гладь. Хрипло выругавшись, Драко грубо погладил свой твердый член и собрал влажный осадок кончиками пальцев. Он протянул руку и снова раздвинул ее складки, покрывая ее гибкие нижние губы своей собственной жидкостью, прежде чем найти этот столь неуловимый пучок нервов и сжать его между пальцами. Даже в бессознательном состоянии что-то, казалось, ощущалось в ее теле, когда она слегка подергивалась, приближая свое тело к его настойчивым рукам. — Хороший котенок, проснись для своего мужа… Он погладил ее снова, грубее, сильнее, щипал и тянул, пока не вырвал из ее охрипшего горла легкий и бессмысленный стон. Она начинала тянуться к нему: он знал это, не его она смогла бы обмануть. Драко поднес средний палец к ее губам, покрывая его влажной слюной, прежде чем снова потянуться к ней. Он медленно опустил палец в эту невинную плоть, встречая лишь небольшое сопротивление, и двинулся дальше. Какой же она была великолепной, мягкой, плотной и теперь… горячей… Она начинала сгорать. Нежные бедра чуть дернулись, а под золотыми веками начинала теплиться жизнь. — Моя дорогая невеста… будь моей… И она была. Его маленькая красотка была теперь такой горячей, обжигающей и влажной, а его пальцы продолжали дразнить и играть, растягивая прелестную девственную плоть, его большой палец все еще поглаживал этот чудесный комочек настойчивыми кругами. Теперь плоть добровольно раздвинулась, а мускусный аромат возбуждения достиг носа Драко, заставив его хрипло засмеяться. Он вытащил пальцы из ее мокрой промежности, изнывая от звериного желания, в то время как ее тело жадно прижималось к его отступающим пальцам, пытаясь втянуть их обратно в манящий жар. Боги, она была искушением, и Драко чуть не уступил этим необоснованным желаниям женского тела. Он наполнит ее, но не пальцами. Драко поднялся к ее телу, снова наваливаясь и нежно целуя неподвижные губы Гермионы. Он почувствовал, что неровное дыхание коснулось его лица в ответ. И вновь прижался губами к ее губам, оттягивая распухшие губы зубами. Он увидел дикий ответ собственным чувствам в согретом похотью взгляде. Он потерся об нее. Головка члена погрузилась в эту захватывающую незаконную сочность, и Драко не входил дальше, насмехаясь и соблазняя ее, пока сам не оказался на грани рассудка и потери реальности. Свирепые стоны исказили его лик, когда напряженное тело, сильное, как тетива лука, двинулось вперед. Его рот открылся в беззвучном крике. Боги… вы создали это существо ради порока. Всего один неистовый толчок… это все, что потребовалось… чтобы познать чистое небо, испытать грязную смерть. Драко никогда не подозревал о существовании этих чувств.***
Гермиона поняла, что что-то не так, как только распахнула глаза. Обморок рассеялся. Но ее саму придавило могучее серебряное тело, которое входило в нее с ритмической плавностью, этот темп был первобытным и старым, как время. Мгновение Гермиона не могла понять, что происходит… а затем все ушло, и луч предрассветного солнца ударил в его лицо, освещая звериные черты. — Боги… — неразборчиво пробормотала Гермиона. — Нет… Она была неуклюжа в своих попытках уклониться от натиска. Сразу осознала свою ошибку. Ее бедра были крепко прижаты к ложу, но стоило гречанке рвануться вперед, как волна ослепляющего удовольствия прокатилась по неизвестным ей нервам. Пронзительный вопль желания вырвался из ее горла, еще более хриплый из-за ушибленных и сорванных голосовых связок. — Нет. — она пыталась вырваться, осознавая, что происходит, когда Драко в очередной раз толкнулся внутрь. — Почему бы и нет, моя милая? — он гортанно промурлыкал. — Тебе что-то не нравится? Может, тебе так лучше… Драко ускорился, его член с сильной жестокостью погрузился в нее. Снова и снова его толстый член ласкал ее пропитанную похотью плоть, снова и снова она чувствовала, как ее стенки растягиваются до боли и разрываются, ранено сжимаясь и не выпуская его. Боги на небесах… как он делал это с ее телом? Она кричала теперь, и бесполезные звуки превратились в вопли ужаса… — Драко… — прошипела она. Он открыл глаза, затемненные удовольствием. — Да… — толчок. — Моя сладкая… — толчок. — Я искушаю тебя? — толчок. Гермиона не хотела его хотеть, но тело не сдавалось, не переставало гореть для него, даже когда разум содрогался и вздрагивал от его слов в немом ужасе, ее тело горело еще сильнее, становясь более гладким. Воин улыбался ей. — Или, может быть… ты предпочла бы нежного любовника… Толчки Драко мгновенно замедлились, пока не превратились в неторопливое движение, медленно позволяющее ощутить каждую жилку и пульсацию в этом великолепном акте, медленно приближая ее к грани безумия. Боги! Ее тело начало сжиматься с неумолимой жестокостью, больше не подчиняясь ей, разум затуманился, мысли ускользнули. Восхитительный огонь распространялся по ее венам, бежал по сердцу, заражая разум. Удовольствие… мучительное удовольствие начало захлестывать ее волнами и потоками, она сорвалась. Чувствуя это сладкое завершение, Драко прекратил нежные движения и яростно двинулся до самого предела, касаясь чего-то глубоко внутри, твердея до лимита боли. отказался от нежных толчков и яростно двинулся по рукоять, подталкивая ее матку, когда он затвердел до предела боли. — Девочка… Гермиона… иди ко мне… Теперь из ее глаз текли слезы от желания или страха, Гермиона больше не была уверена в завтрашнем дне. Все, что она знала наверняка, это то, что удовольствие еще никогда не причиняло ей столько боли… Неохотно, отчаянно цепляясь за последние остатки своего воздержания и потерянной невинности, Гермиона сопротивлялась тому неизвестному шторму, обрушившемуся на ее тело, и сжалась, пытаясь, противиться примитивному инстинкту удовольствия. — Нет… нет… нет… что ты со мной делаешь? — она умоляла, не сводя глаз с его восторженного лица. — Шш… шшш… отпусти себя, моя милая. Все будет замечательно, когда ты отпустишь свои мысли… — Нет! — Гермиона всхлипнула, ее плоть сжалась в тисках, сильнее охватывая его член, и он зашипел от усилившейся похоти. Она хотела, чтобы он перестал двигаться, чтобы это непрекращающееся пламя исчезло. — Стой! Нет, пожалуйста, стой! Даже несмотря на ее потуги, Драко смог вытащить себя и резко вернуться внутрь. Гермиона разбилась. Разбилась в дребезги от чувств. Резкий безжалостный крик вылетел из ее рта, и пламя сожгло плоть и лишило ее сил. Глубоко внутри ее органы сразили конвульсия сладострастия. Сама того не желая, она лишь помогла Драко, он вновь ворвался в нее, заливая матку потоками горящего семени, а его тело продолжало двигаться вперед в безжалостных толчках до полного истощения. Ее тело начало расслабляться, уставшее от пережитого. Она с ужасом поняла, что железные сильные руки собственнически сомкнулись вокруг ее изможденного тела. — Моя невеста. — он мрачно и удовлетворенно прошептал. — Завтра мы уезжаем домой. Гермиона подавила отчаянный крик. — Зачем? — Чтобы делать это снова, снова и снова… — Драко встретился с ней глазами. Серебро плавилось, смешивалось и погружалось в золото. — До тех пор, пока ты не родишь мне дюжину сыновей и дюжину дочерей.