Закаленная сталь

После приема, встреченного им у двоюродных братьев, Финдекано больше не опасался враждебности со стороны их народа. Но все-таки он оказался не готов к обрушившейся на него волне шума, едва он, бок о бок с Майтимо, вошел в большой зал. Они топали ногами, хлопали в ладоши, стучали по столам, издавали возгласы. Финдекано заморгал. После подавленности, долгое время царившей в отцовском лагере, он отвык от подобного шума. Не было никаких сомнений в том, что кричал народ, кого он все еще считал врагами: они приветствовали Майтимо («Наш король, наш король!»), но не меньше слышалось «Отважный Финдекано! Ура храброму Финдекано!» Среди этого ликования и буйства красок - все кроме него и Руссандола были в праздничных одеждах - Финдекано вовсе не чувствовал себя храбрым. У него возникло желание втянуть голову в плечи и скрыться в толпе. Ему пришлось идти по проходу между скамьями, меж рядов хлопающих в ладоши эльфов, на виду у всех, пока они с Руссандолом не достигли помоста, на котором их уже ждали все братья Феанорионы и Тьелпэринквар. Они выглядели до крайности довольными собой, гордо улыбались, поднимали подбородки; глаза их сияли. Финдекано пока еще не злило их торжество. Когда они взошли на помост, Руссандол изящно повернулся, так что он смог взять его за правую руку своей левой рукой, поднимая ее, точно руку бойца-победителя. Финдекано казалось, что восторги не могли уже быть громче, но на какое-то мгновение они были. Потом вдруг они замерли, когда все собравшиеся, включая братьев Майтимо, низко склонились в знак приветствия. Финдекано почувствовал, как вспыхнули его щеки, и посмотрел на лицо Майтимо, чтобы понять, как тот реагирует. Майтимо стоял, выпрямившись; он кивнул в ответ на почтительный поклон своего народа, снисходительно, с какой-то кривоватой улыбкой. Когда все выпрямились, Майтимо отпустил руку Финдекано. Собравшиеся не садились, не сводя с них глаз и, очевидно, ожидая речи. Майтимо медленно прошел к своему креслу в центре высокого стола и взял кубок, но не стал подносить его к губам. Он спокойно оглядывал собравшихся, точно ища кого-то. По залу прошелестел шепот. Финдекано нахмурился, и заметил, что и некоторые из его двоюродных братьев тоже как будто смутились и даже занервничали. Потом Майтимо снова улыбнулся. - Мой добрый народ, - сказал он громким и ясным голосом, - друзья мои. Прошли месяцы с тех пор, как я пообещал, что буду пировать и праздновать с вами. Понадобилось время, чтобы я мог исполнить то, что сказал. Вы все понимали и ждали, за что я вам очень признателен. Я благодарю вас также за прием, который вы оказали мне и моему отважному спасителю. – Тут его прервали крики «Отважный Финдекано!», но тишина наступила сразу же, едва он поднял свою правую, лишенную кисти, руку. Финдекано прикусил губу, чтобы не рассмеяться от вида некоторых, враз ставших испуганными, лиц. - Благодарю вас за теплый прием, - повторил Майтимо, - и за то, что вы пришли на это торжество. Теперь - будем же праздновать! Это наш вечер. Ешьте, пейте, пойте и танцуйте, веселитесь! Грядет новый год; будем же приветствовать его. За будущее! – Он поднял кубок. Послышался шум: все потянулись за кубками. - За будущее! – откликнулись они, а многие - громче - добавили: - За Майтимо! За короля! Майтимо отпил вина, затем еще раз кивнул, почти поклонился, своему народу. Затем он сел. Все остальные последовали его примеру. - Надеюсь, ты тоже приготовил речь, - сказал Куруфинвэ, слегка наклоняясь через стол в сторону Финдекано.- Наверно, это хорошая речь - твой отец ведь такой замечательный оратор. Финдекано, насупившись, посмотрел двоюродному брату в лицо. Говорил ли Куруфинвэ искренне или издевался? В чем именно? Финдекано не знал, и знать не хотел. - Пытаешься напугать меня? - Отважный брат, я уверен, что напугать тебя невозможно. Определенно издевается, решил Финдекано, или затевает какую-то гадость. Он усмехнулся Куруфинвэ в лицо. - Не стоит сейчас обо мне беспокоиться, коль ты не беспокоился раньше. Куруфинвэ сжал губы и, ничего больше не сказав, откинулся на спинку кресла. Конечно, никакой речи Финдекано не готовил; у него и в мыслях не было, что ему придется ее произносить. Но теперь он готов был постыдить Куруфинвэ - как и любого другого, кто так легко забыл свое предательство. Но пока речь произносить было не надо. Служители начали разносить чаши и блюда с яствами. Теперь вчерашний обед показался и вправду скромным, по сравнению с обещанными Тьелкормо оленем и кабаном, которых несли с кухни, а с ними птицу и рыбу, пироги и выпечку, пудинги и салаты, тарелки с печеными, вареными, жареными овощами, сушеными и засахаренными фруктами – все, что только было в кладовых, было приготовлено для пира. Финдекано все с большим изумлением и аппетитом смотрел, как стол на помосте, а затем и все длинные столы в зале, заполнялись едой. Он глянул по сторонам, пытаясь понять, как все остальные реагируют на великолепные блюда. Его двоюродные братья, как и Тьелперинквар, казалось, были довольны, но особого впечатления еда на них не производила; казалось, меньшего они и не ждали. Остальные, как понял Финдекано, тоже не были особенно потрясены. Они казались ему достаточно упитанными, и это еще усугубило горечь лежавшей на сердце обиды. Однако ел он с отменным аппетитом; в то время как сидевший рядом Майтимо съел лишь немного мяса, которое нарезал для него Варнаканьо, Тьелкормо уплетал за троих, так что Финдекано вовсе не стоило беспокоиться, что его сочтут жадным или изголодавшимся. На какое-то время зал наполнился стуком столовых приборов и звоном бокалов. Единственные слова, которые произносились, были просьбы передать блюдо, благодарности и, изредка, тосты. Только когда значительная часть угощения была уничтожена, снова послышался шум беседы. Финдекано бросил взгляд на двоюродных братьев. Тьелкормо подкладывал себе еще мяса; по наблюдениям Финдекано, это была уже не то третья, не то четвертая добавка. Он подивился, что можно съесть так много без передышки. Куруфинвэ неодобрительно покачал головой, когда Тьелкормо попросил его передать тарелку сальсифи * во фритюре, но блюдо, тем не менее, передал. Тут он заметил пристальный взгляд Финдекано и поднял брови, точно с вызовом. Финдекано пристально посмотрел на тарелку Карнистира, который едва ли вообще что-то ел, а потом на измазанную соусом тарелку Тьелкормо, которая снова быстро опустошалась. Он в ответ тоже поднял брови, точно спрашивая: «Как же мне на это не смотреть?» В ответ Куруфинвэ весело усмехнулся. Когда служители начали убирать посуду, приготовляя столы для десерта, Финдекано почувствовал, что слишком много съел и выпил. С желудком, отяжелевшим от восхитительной трапезы и головой, затуманившейся от вина, он точно прилип к мягкому креслу. В глазах зарябило, то ли от ярких цветов и сотен свечей, то ли просто от того, что он мало спал. Он и сам не знал. В этой сытости, тепле и удобстве, он хотел закрыть глаза лишь на миг, но, видимо, задремал, потому что вдруг, точно во сне, услышал собственное имя. Он резко выпрямился и понял, что это не сон: перед ним был зал, полный народа, восклицавшего: «Фин-де-ка-но! Фин-де-ка-но» снова и снова. Руссандол наклонился к нему. - Если ты не хочешь говорить речь, лучший из двоюродных братьев, я скажу им, чтобы они тебе не докучали, - проговорил он. Финдекано тряхнул головой, чтобы заставить ее проясниться. -Нет, нет, - прошептал он в ответ, - будет им речь. Он сделал глубокий вдох и поднялся, отчего толпа перестала скандировать его имя, и разразилась рукоплесканиями и радостными криками. Финдекано прокашлялся, и все замолчали. Он видел, что все глаза смотрят на него с ожиданием и восторгом. Как ни странно, он больше не чувствовал себя беззащитным - он должен был признать, что этот опыт ему нравился. - Последователи Дома Феанаро, - начал он, и увидел, что некоторые при этом вздрогнули, а некоторые насупились. Слушатели были явно смущены. – Благодарю вас за радушный прием и за превосходный пир. - На лицах появились улыбки. Слишком любезно, подумал Финдекано. - Мне кажется странным, что мой собственный народ смотрит на меня едва ли не как на предателя, - произнес он и увидел, как снова потухли улыбки, - в то время, как те, кто предал нас, кажется, считают меня героем. Он увидел, как у некоторых заходили желваки на скулах; как скоро, подумал Финдекано, они тоже сочтут меня предателем? Он продолжал: - А я ни то, и ни другое. То, что я сделал, я сделал не для того, чтобы отвратить от себя свой народ, и не для того, чтобы вызвать восхищение. Я сделал это, потому что ваш владыка и я – друзья и близкие родичи. Меня воспитали в убеждении, что друзья не бросают друзей, а родичи не оставляют родичей. Вот и все. Он быстро сел, бросив вызывающий взгляд на тех, что недавно чествовали его, а теперь выглядели смущенными, разозленными - или виноватыми. Никто не произнес ни слова. Тогда, опираясь рукой о стол, поднялся Майтимо. Он посмотрел на притихшую, недовольную толпу, а потом на Финдекано, который продолжал смотреть прямо перед собой. Майтимо поднял золоченый кубок и протянул его навстречу собравшимся. - За друзей и родичей, - произнес он. Народ повторил его тост, хотя и как-то приглушенно: - За друзей и родичей. Десерт был встречен с гораздо меньшей радостью. Хотя большие пироги выглядели очень заманчиво, любовно покрытые глазурью, разукрашенные, с воткнутыми в них искрящими свечами, которые горели зелеными, синим или пурпурным, особого энтузиазма они не вызвали. Финдекано знал, что это он стал причиной общей подавленности, но виноватым себя не чувствовал. Ему казалось очевидным, что Феанорионы благополучно забыли о своем позорном деянии; очевидно, напоминание вышло удачным. - А позорят ли родичи родичей перед их народом? - тихо спросил Куруфинвэ, решительным движением разрезая торт. Финдекано поднял бровь. - А ты ожидал чего-то другого? Да, брат, позорят - если того требует справедливость. Куруфинвэ уронил кусок торта на тарелку. - И ты полагаешь, что справедливость требует портить нам праздник таким образом? - Вы сожгли корабли, - сладчайшим голосом напомнил Финдекано. – Теперь ты мне будешь говорить о справедливости? Майтимо успел вмешаться раньше, чем Куруфинвэ успел ответить – несомненно, это был бы весьма едкий ответ. - Пожалуйста, ради меня, - сказал он, бросая на обоих страдальческий взгляд, - мир. К удивлению Финдекано, Курво лишь еще раз свирепо глянул на него и повиновался. Однако по тому, как он начал терзать свой кусок торта, можно было предположить, что вопрос был далеко не разрешен. Остатки торта вскоре убрали. Их заменили небольшие вазы с орехами в глазури, на случай, если кто-то, вопреки очевидности, все еще был голоден. Кивнув самому себе, Макалаурэ поднялся со своего места по левую руку от Майтимо. Как и остальные, он был в великолепном наряде - огненно-красных цветов своего дома. Властности ему прибавляла корона на голове – не изящная корона нолдорской работы, которую в Тирионе сделал для отца Феанаро, а древняя, сделанная Махтаном в Куивиенен. Это был простой широкий обруч с тиснеными краями, гладко отполированный и украшенный драгоценными камнями-кабошонами (**). По нолдорским меркам, это была примитивная работа, какую начинающий ювелир мог сделать в самом начале своего обучения. Тем не менее, именно эту корону Макалаурэ – а до него Феанаро – предпочел другой, которая была произведением искусства. Финдекано понимал, почему - ведь именно она, помимо всего прочего, утверждала законность царствования, установленного еще у Куивиенен. На миг Финдекано задумался, что же сталось со второй короной. Неужели ее оставили в Тирионе? Финдекано не мог себе этого представить. У него не было времени обдумать этой вопрос, поскольку Макалаурэ обогнул стол и встал за ним перед Майтимо. Он прошел медленно, так что у каждого было время заметить и присмотреться. Финдекано увидел, что лицо Майтимо было неестественно спокойно, точно это была маска, скрывающая его мысли. Макалаурэ повернулся к толпе, которая замолкла на этот раз без всякого понуждения. - Друзья не бросают друзей, - начал Макалаурэ. В его прекрасном баритоне проскользнула легкая дрожь, - и братьям не следует оставлять братьев. Но королям иногда приходится делать тяжкий выбор, даже вопреки простым инстинктам. Надеюсь, что брату моему не придется делать такого выбора, а правление его будет долгим и счастливым. Теперь голос его звучал сильно и ясно; дрожь исчезла. Он повернулся, снял с головы древнюю корону и, держа ее в руках, опустился на одно колено. - Брат мой - мой возлюбленный король – твой регент оставляет свою должность. Стулья и скамьи заскребли по полу, зашуршали парча и тафта – народ поднялся. Майтимо тихо вздохнул. - Пожалуйста, встань, Макалаурэ, - сказал он с оттенком родственного неодобрения, который странно не соответствовал торжественности момента. Только когда Макалаурэ подчинился, Майтимо взял из его рук корону. Макалаурэ сразу сделал шаг в сторону, так что бы собравшиеся могли беспрепятственно видеть своего короля, который некоторое время неторопливо осматривал золотой обруч. Через мгновение Финдекано осознал, что корону одной рукой надеть не так легко. Казалось, никто из братьев этого не понял, или, во всяком случае, не предложил помощи. Финдекано ее тоже не предложил. Хоть он и сожалел о затруднении, с которым встретился Руссандол, о том, чтобы возложить на его голову Корону Нолдор, не могло быть и речи - это было бы совершенно неправильно. Так что Финдекано спрятал руки за спину, и ограничил свою помощь тем, что старался, чтобы его губы не дергались, пока Майтимо, наконец, возложил на себя корону - одной рукой, прищурившись, когда водружал тяжелый венец на место. Всему этому процессу несколько недоставало торжественности, но, если кто-то и был недоволен королем, который даже корону не может надеть без затруднений, он оставил это при себе. Народ поклонился (кроме нескольких неисправимых, которые все-таки решили встать на колени). Когда все выпрямились, Макалаурэ повел их в старинной клятве верности, произнося слова, которые дошли с дней Куивиенен, и повторялись во дни Амана: - Здесь и сейчас приношу я клятву верности и служения тебе, мой король. Обещаю говорить и молчать, делать и способствовать, приходить и уходить, в нужде и изобилии, свете и тьме, мире и войне, жизни и смерти, от сего часа и до конца мира (1). Финдекано был единственным, кто продолжал сидеть и не присоединился к общему хору. Майтимо смотрел на происходящее без улыбки. Потом он склонил свою коронованную голову в ответ на присягу народа. - Я слышу вас, - со всей серьезностью сказал он. – Да будет так (2). - Да здравствует Нэльяфинвэ Майтимо, наш король! - воскликнул Макалаурэ. И снова Финдекано, единственный, промолчал. Когда шум стих, Майтимо сделал знак Макалаурэ снова подойти. - Брат мой, - проговорил он с улыбкой, - мой возлюбленный регент. Воистину, королям приходится совершать тяжкий выбор, и тебе достался один из самых тяжких. Пусть все знают, что я убежден, что ты выбрал правильно - единственно правильно. Ты доказал свою мудрость и уравновешенность, и я рад, что на то и другое я смогу полагаться в совете. Я глубоко благодарен за то, что ты сберег наших братьев и наш народ. Лучшего регента я не мог и желать. Он протянул руку, и Макалаурэ пожал ее, после мгновенного колебания, под общие аплодисменты. Похоже, это было завершение церемониальной части пира, так как Макалаурэ не вернулся на свое место. Он сел за большую арфу и заиграл. Финдекано ощутил резкий толчок в груди, когда он узнал мелодию, которую он последний раз слышал в исполнении гораздо менее адекватном - расстроенная, потрепанная арфа, ноющие пальцы, его собственный неверный голос и мучительный хрип Руссандола. Встревоженный Финдекано повернулся, чтобы посмотреть на брата, но Руссандол казался совершенно невозмутимым. Он безмятежно улыбался, чуть откинув голову назад и полузакрыв глаза. Он открыл их, заметив взгляд слегка нахмурившегося Финдекано. - Я попросил его сыграть эту песню, Финдо. Надеюсь, ты ничего не имеешь против? - Нет, если ты ничего не имеешь против, - ответил Финдекано. – Просто удивился. Потом он умолк. Макалаурэ закончил играть вступление и запел. Финдекано много раз слышал его пение, но это было давно, и ему показалось, что он никогда прежде не слышал, чтобы Макалаурэ пел с такой силой и искренностью. То ли он почувствовал такое облегчение, передав Майтимо корону, что превзошел самого себя, то ли смятение, скорбь и бремя ответственности прошедших лет дали ему что-то, чего ему не хватало прежде – голос его звучал глубже и прекраснее, чем когда-либо, оживляя слова древней песни Румила. Финдекано, закрыв глаза, почти ощущал прикосновение нетронутых вод Куивиенен, чувствовал, как ноют ноги от усталости в Великом Походе, испытывал смесь страха и восторга; мысленно он снова видел чистый свет Древ. Его сердце замирало и трепетало с песней Макалаурэ, мучительной и совершенной. Очевидно, на остальных она тоже подействовала, и, когда Макалаурэ закончил петь, воцарилось потрясенное молчание. Не было аплодисментов; никто не сказал ни слова, даже не пошевелился. Макалаурэ остался равнодушен и к молчанию, и к пристальному вниманию, направленному на него; он сделал глоток воды и снова заиграл. На этот раз мелодия была Финдекано незнакома, и, когда Макалаурэ запел, он понял почему: это была новая песня, очевидно, написанная уже после ухода из Амана, посвященная смерти Финвэ, Тьме над Валинором и ее последствиях. Финдекано не приходилось слышать изложения событий со стороны Феанорионов, и он никогда не стремился его услышать, но он не мог противостоять могуществу этой песни. Она перенесла его в холодный Форменос, когда пала Тьма, и врата были сломаны; он ощущал слепой ужас, заставлявший бежать в лес, и мужество, которое заставило деда остаться и встретиться лицом к лицу с Моринготто, чтобы умереть от его удара. Глаза Финдекано наполнились слезами, и он не стыдился их. Против своей воли, он жалел двоюродных братьев, которые нашли окровавленного Финвэ, первого эльфа, убитого в Блаженном Краю - как жестоко, как непостижимо это было для них! Финдекано слушал, не дыша, о том, как Майтимо, не медля, поскакал в Маханаксар, чтобы принести весть отцу; слушал с изумлением о том, как Феанаро узнал о смерти Финвэ, и как он пал на землю в отчаянии, а затем проклял Моринготто и скрылся в ночи. Многие из деталей были неизвестны Финдекано, хотя он напоминал себе, что сыновья Феанаро, естественно, были пристрастны, и, очевидно, представляли своего отца в благоприятном свете, он не мог не признать, что в повести Макалаурэ события имели гораздо больше смысла, чем ему казалось раньше. Финдекано не был уверен, что этот новый взгляд ему нравится, но он не мог не слушать. Потом повесть дошла до известных ему событий: Феанаро оставил свое изгнание и направился в Тирион, собирая Нолдор и побуждая их к восстанию. Сейчас, как и тогда, Финдекано не мог отрицать, что чувствует облегчение. Тьма, бездействие и неуверенность лишали сил, и слишком соблазнительна была иллюзия, что есть кто-то, кто знает, как этому противостоять. Макалаурэ смог передать тревогу и волнение того дня пронзительным перебором стаккато, чуть диссонирующим; он пел голосом теплым, ясным, полным обещания, произнося слова, которыми Феанаро внушал Нолдор желание покинуть Валинор, искать счастья в Эндоре, самим сражаться с Моринготто; он переносил на них всех свое желание славы и возмездия. Слова эти не потеряли своей силы; даже сейчас, зная, что за этим последует, Финдекано едва мог противостоять их соблазну. Невольная мысль пришла ему в голову: тому, кто был свидетелем убийства и разрушения в Форменосе, кто чувствовал себя оставленным и преданным Валар, кто был разочарован медлительностью их действий - тот мог принять осторожность Нолофинвэ за неверие. В этом свете - или, скорее, в этой Тьме – решение Феанаро сжечь корабли становилось объяснимым. Финдекано тряхнул головой, отбрасывая эту мысль, и сжал губы, заметив, что двоюродные браться бросают на него вопросительные взгляды. Пусть считают, что это неодобрение - это лучше, чем объясняться, о чем он подумал! Наконец, песня достигла высшей точки в роковой клятве, которую Макалаурэ произнес без всяких колебаний. Финдекано видел, что у некоторых из двоюродных братьев зашевелились губы. У Майтимо губы были неподвижны, но он приложил культю к сердцу. На этот раз Финдекано поборол желание тряхнуть головой. Принести такую клятву с самого начала казалось ему глупостью; повторять ее хладнокровно, без давления обстоятельств, в которых она была впервые произнесена, было совершенным идиотизмом, не говоря уж о том, что это доказывало полное отсутствие раскаяния. С последним словом клятвы Макалаурэ взял эффектный аккорд. К глубочайшему удивлению Финдекано, на этот раз последовали аплодисменты. Так они одобряют, в замешательстве осознал Финдекано - одобряют даже сейчас! А Макалаурэ уже играл вступительные ноты третьей темы, снова незнакомой Финдекано, хотя он узнал некоторые музыкальные обороты мелодии, которую он только что слышал. Песня рассказывала историю битвы, которая произошла, когда народ Нолофинвэ направился в Хэлкараксэ. Это была, должен был признать Финдекано, захватывающая героическая повесть, по крайней мере, до тех пор, как Феанаро не пустился в свою одинокую погоню за бегущими орками. Даже Макалаурэ не мог удержаться от таких слов, как «безрассудный» или даже «неразумный», повествуя о последнем бое своего отца, окруженного кольцом врагов, что Финдекано едва мог представить. Наконец, он пал, хотя сыновья пришли ему на выручку (где они раньше-то были, подумал Финдекано), они могли лишь отнести отца к лагерю, прежде чем он умер, сгорев, когда дух покинул его. Финдекано, отношение которого к дяде было непримиримым, конец показался вполне подходящим, даже поэтичным. Но он мог себе представить, что воспоминания были тяжелы для его двоюродных братьев. Он повернулся, чтобы взглянуть на Майтимо, который смотрел прямо перед собой с каменным лицом; посмотрел на Тьелкормо и Куруфинвэ, которые открыто плакали, и на Амбаруссу, у которого тоже были глаза на мокром месте. Карнистир скрежетал зубами. Финдекано несколько растерялся, чувствуя себе камнем посреди тающего льда, единственным, кто не поддался скорби. Он опустил голову, чтобы выразить некоторое сочувствие. В конце концов, они ведь действительно потеряли отца. Из зала тоже доносились приглушенные всхлипывания, и лишь спустя некоторое время послышались аплодисменты, когда Макалаурэ, наконец, поднялся. Майтимо тоже встал, чтобы обнять брата, когда тот вернулся к столу. Затем он обратился к собравшимся. - Будем же хранить память о прошедшем, чтобы учиться из него, - произнес он, - но не позволим ему тяготить наши души вечно. Довольно печали! Сегодня день поминовения, но и день праздника. Стряхните с себя печаль, и приготовьте место для танцев! Прошлое нельзя изменить; но мы не должны падать духом в настоящем. - За настоящее! - провозгласил Тьелкормо, поднимая кубок. Куруфинвэ высморкался. Столы с середины зала отодвинули к стенам, освобождая место для танцующих, на помост поднялись музыканты, расселись вокруг арфы Макалаурэ и начали настраивать лютни, виолы и флейты. Макалаурэ оставался за высоким столом, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Он казался усталым, точно выступление полностью лишило его сил. И не удивительно, подумал Финдекано: три долгих и сложных песни, и две из них касающиеся лично для него болезненной темы - как бы Макалаурэ ни владел инструментом, как бы ни силен был его голос, это должна была быть трудная работа. Финдекано преодолел свою злость и перегнулся через стол. - Знаю, что мог бы и не говорить этого, - сказал он Макалаурэ, - но это было прекрасно. Макалаурэ открыл глаза, потускневшие и усталые, и слабо, но довольно улыбнулся. - С учетом того, о чем я пел, то тебе надо было сказать , - ответил он. - Благодарю тебя. Макалаурэ, как и Майтимо, остался сидеть. Остальные же, как только начались танцы, присоединились к толпе. Даже Карнистир, которого Финдекано всегда считал крайне непривлекательным, нашел себе партнершу для танцев. Выражение его лица почти что могло сойти за оживленное. У Тьелперинквара каждый новый танец была новая партнерша, а его отец сидел рядом с широкоплечими мастерами и говорил с ними на профессиональные темы. Финдекано крутил в руках чашу с вином и смотрел на танцующих, разрываясь между досадой - досадовал ли он больше на себя или на присутствующих, он и сам не знал - и завистью. Песни Макалаурэ были для них очищением. А Финдекано находился в еще большем смятении, чем прежде. Через некоторое время Макалаурэ вернулся к арфе, чтобы аккомпанировать танцам. Про себя Финдекано подумал, что это не подобает его одаренному родичу, но Макалаурэ, может быть, хотел показать, что не ставит себя выше обычных музыкантов. А может быть, он просто не мог слышать, как другие играют, и не присоединиться. Увидев, что Финдекано не весел, Майтимо обратился к нему: - Если хочешь танцевать, пожалуйста, не считай, что обязан составлять мне здесь компанию. Я с удовольствием посмотрю. Уверен, что как только ты изъявишь желание танцевать, недостатка в партнершах у тебя не будет. Финдекано вздохнул. - Не уверен, что мне следует танцевать. Майтимо наклонил голову. - Боишься, что тебя увидят те, кто считает тебя предателем? Не думаю, что кто-то из них сегодня здесь. Или ты просто не хочешь танцевать вместе с отцовским… с моим народом? - Есть разница? - Конечно, - небрежно махнув рукой, Майтимо пояснил: - Если ты не танцуешь потому, что боишься, что кто-то увидит и не так поймет, я думаю, тебе надо перестать думать об этой чепухе и делать то, что ты хочешь. Но если ты не танцуешь потому, что действительно не хочешь оказаться бок о бок с моим народом, это твое решение, и я буду уважать его. Вздохнув, Финдекано сказал: - Думаю, и то, и другое. Я не хочу, чтобы меня видели танцующим с твоим народом, и сам не хочу делать этого. - Прости, - сказал Майтимо. – Я думал, ты будешь больше веселиться. - Я и веселюсь, насколько я могу себе это позволить. - Так значит, танцевать ты не хочешь. - Не возражал бы против танцев, но с ними танцевать не буду, - уточнил Финдекано. - Понятно. – Майтимо сделал большой глоток вина, его глаза заблестели и он спросил: - Так, может быть, ты потанцуешь со мной? Я соберусь с силами, если это заставит тебя улыбнуться. Финдекано закатил глаза. - Ты рехнулся - или пьян. - Я могу танцевать за даму. - Да, вот это было бы зрелище. Что подумает твой народ? - Что я весьма неглуп, потому что от дамы требуется гораздо меньше использовать правую руку. - Руссандол! Тут не над чем смеяться. Майтимо со злостью в глазах откинулся на спинку кресла. - Лучший из двоюродных братьев, ну не могу же я все время плакать. Как я сказал, прошлое изменить нельзя, но мы не должны в настоящем падать духом. – Он пожал плечами. – Если ты вдруг передумаешь, предложение остается в силе… Да, Фумелла, пожалуйста, подойди! – Перед помостом стояла юная эльфийка, которая, очевидно, не могла решиться прервать их беседу. – Боюсь, я разочарую тебя, если ты желаешь танцевать, - продолжал Майтимо. – Я пока не могу полагаться на свою ногу, а мой благородный родич не расположен к танцам. - По правде говоря, я хотела задать несколько вопросов, если принц Финдекано будет настолько любезен, что ответит на них, - сказала Фумелла. Майтимо поднял бровь, посмотрев на Финдекано, у которого любопытство на какое-то время пересилило возмущение. - Сколько угодно, - ответил он. Поклонившись, Фумелла сказала: - Прежде всего, позволь мне лично поблагодарить тебя за твое смелое деяние. Финдекано воздержался от резкого ответа, и кивнул. - А затем, если ты можешь рассказать мне… как тебе удалось найти короля в Ангамандо? Озадаченный Финдекано отвернулся от Фумеллы и мрачно посмотрел на Майтимо. - Я мало рассказывал им об обстоятельствах моего спасения, - проговорил Майтимо каким-то отстраненным голосом. – Только то, что ты нашел меня в темнице после того, как Моринготто искалечил меня, - в подтверждение, он поднял правую руку, - и что я молил о смерти, но ты решил, что меня стоит спасти. - Но… - начал было возражать Финдекано, но потом заметил пристальный взгляд Майтимо. Да, подумал он, это объясняет, почему никто из двоюродных братьев не проявил по отношению к нему ни малейшего негодования; они не знали, что это он отрубил руку их брату. – Так ты предпочел бы, чтобы я не отвечал на вопрос? – Финдекано посмотрел на Фумеллу, которая сделала осторожный шаг назад. Пожав плечами, Майтимо ответил: - Расскажи ей столько, сколько захочешь, - и, почти неслышно, добавил: - только не говори им правды про руку, прошу - пока не надо. Финдекано кивнул и повернулся к Фумелле. - Надо сказать, я удивлен, что ты не знаешь. Я нашел его по песне. - По песне? - Она смотрела на него непонимающе. - Да, я запел песню - ту самую песню о Великом Походе, которую сегодня пел Макалаурэ. Я думал, вы знаете, и поэтому Русс… поэтому ваш король и просил спеть ее. Он услышал, как я пою, и тоже запел, и так я понял, где его искать. Фумелла заулыбалась широчайшей улыбкой. - Как прекрасно и трогательно! А могу я также спросить, как тебе удалось доставить его в безопасное место, вдали от Ангамандо? - Манвэ,по своей милости, послал Соронтара, и тот перенес нас в безопасное место. - Правда? - глаза Фумеллы широко распахнулись и засияли от восторга. Майтимо кивнул, подтверждая слова Финдекано. - О, как это величественно! - воскликнула Фумелла. – Благодарю тебя покорно. Она еще раз поклонилась и исчезла в толпе. Финдекано посмотрел ей вслед, качая головой. - Что это было? - О, - сказал Майтимо, разглядывая свой пустой кубок, - она - поэт. Ладно, учится, чтобы стать поэтом. Возможно, она сочинит об этом песню. - Что?! - вырвалось у Финдекано. - Песню. Знаешь, такую прекрасную историю, вроде тех, которые поет Макалаурэ. Думаю, этой песни хватит, чтобы сделать ее мастерицей в ее искусстве, если, конечно, она все не переврет. - Ты должен был мне сказать! Майтимо снова склонил голову набок. - Что я им солгал? Ты прав, должен был. Я не подумал об этом вовремя. Прости меня. Финдекано рассвирепел. - Не это, Руссандол! Ты должен был сказать мне, что она поэт. - Почему? Разве хуже рассказать поэту, чем, рассказать, скажем, повару? - Да, хуже! Она сделает из этого песню, потом будет ее петь, и все услышат! - Все так или иначе услышат! Повар скажет другим поварам, те поставщикам, так и разойдется повсюду. У поэта это будет хотя бы звучать… как она там выразилась? «Величественно». - Там нет ничего величественного. - Это для нас с тобой. В смерти деда не было ничего величественного, и в смерти отца, и в переходе твоего народа через Хелкараксэ. Это был полный хаос и, будь оно проклято, утрата жизней и возможностей. А в песнях все это звучит величественно. Не знаю, как это получается, но получается. Финдекано покачал головой. Он глотнул вина и поморщился: оно показалось ему отвратительным, горчило. - С меня хватит, - сказал он. – Думаю, я пойду, пока не стало хуже. – Он быстро встал, чтобы обида в глазах брата не заставила его передумать. Майтимо быстро отвернулся. - Хорошо, дорогой брат. Но пожалуйста, подожди минуту. Он махнул рукой Варнаканьо, который тут же подбежал. - Еще вина, мой господин… мой король? - Не сейчас. Пожалуйста, проводи Принца Финдекано наверх – мне кажется, он желает избежать встречи с толпой. Майтимо бросил на Финдекано вопросительный взгляд. Тот неохотно кивнул. - Хорошо, мой король. Я проведу его через кухню. Последуешь за мной, Принц Финдекано? - Сейчас, благодарю тебя, - ответил Финдекано. - Доброй ночи, Руссандол. - Доброй ночи, Финдо. Я скоро присоединюсь к тебе. Прошло довольно много времени, прежде чем Майтимо смог освободиться от общества братьев и почитателей, тем более, что ему пришлось объяснять отсутствие Финдекано и выслушивать от всех поздравления. К тому моменту, как он добрался до спальни, гнев Финдекано почти выдохся. Он сидел на подоконнике и смотрел в темноту, ощущая больше сожаление, нежели возмущение. - Прости, если я испортил тебе праздник, - сказал он Майтимо, и обратился к Варнаканьо, который готовился массировать Майтимо спину: - Я это сделаю. Майтимо согласно кивнул. - Благодарю тебя, Варнаканьо. Отдохни - ты сегодня много потрудился. - Как пожелаешь, мой король, - ответил Варнаканьо, слегка обеспокоенно посматривая то на одного, то на другого. – Спокойной ночи. Финдекано взял склянку с притиранием, вдохнул сладкий аромат мирра и розмарина, налил маслянистую жидкость в ладонь. - Я не хотел тебя огорчить, - продолжал он. - Я не думал, что это тебя так огорчит, - сказал Майтимо. – А то бы я все сделал иначе. Финдекано, втирающий масло в покрытую шрамами кожу Майтимо, поморщился. - Не думаю, что ты мог бы сделать что-то иначе - если только не приглашать меня. А я рад, что ты меня пригласил. Просто… не знаю. Гнев приходит и уходит. Все так запутанно. - Это верно, - Майтимо вздохнул, нагибаясь вперед. – Как же, как же мне это исправить? - Если кто-то вообще способен это исправить, это ты, - мягко сказал Финдекано. - Какое доверие, - сухо отозвался Майтимо. – А я бы сказал, что именно ты мог бы это сделать. Но нет, ты и так сделал очень многое, и теперь моя очередь. – Он снова вздохнул, одним пальцем ткнув корону, которая лежала на столе перед ним. – Король Нолдор. Да, к этому придется еще привыкнуть. - Уверен, ты будешь прекрасным королем. Майтимо закинул голову назад, чтобы посмотреть Финдекано в глаза. - Но не твоим королем. Финдекано покачал головой. - Нет, не моим. Зачем? Неужели тебе так хочется, чтобы я присягнул тебе в верности? - Едва ли мне нужна клятва, когда ты уже так явно доказал свою верность, - сказал Майтимо. – Но если даже ты, кому я дорог, не принимает меня как короля, как я смогу объединить Нолдор? Финдекано не нашелся, что ответить. ________________________________________ Примечания автора (1). Как вы, возможно, заметили, нолдорская присяга основана мною в основном на гондорской присяге, какой мы ее видим в « Возвращении короля». Мы можем предположить, что она дошла (с незначительными изменениями) через Гил-Галада, а затем через королей Нуменора. (2). «Я слышу тебя. Да будет так» - ответ Феанора на своего рода «клятву» Финголфина. Я рискнула предположить, что это могла быть обычная формула того, что присяга принята, у Нолдор и даже вообще у Эльдар. (Поскольку Маэдрос обращается ко всему народу, он, соответственно, использует «вы».) * Сальсифи - козлобородник, «овсяной корень» (поварское название — «сальсифи»). Ради съедобных белых корней его выращивают как овощную культуру во многих странах мира. Корни употребляют в варёном, жареном и тушёном виде, а также добавляют в супы (из «Википедии»). (Прим. Пер). ** Кабошон (от фр. caboche — голова) — способ обработки драгоценного или полудрагоценного камня, при котором он приобретает гладкую выпуклую отполированную поверхность без граней, в отличие от фасетной огранки; также кабошоном называют обработанный таким образом камень. Обычно отшлифованный кабошон имеет овальную или шаровидную форму, плоский с одной стороны (из «Википедии»). (Прим. Пер).