Свободные отношения

Виктор пишет ему. Предлагает встретиться у них, Хоулеттов, и отпраздновать. Реми не из тех, кто празднует потерю, но день рождения его Джейми не может пропустить. Слишком стыдно ему потом будет, поэтому он спрашивает время. Открыв дверь, Лебо уже смело прошёл внутрь. Он знал, как устроен дом, знал свои обязанности и права. Между ними с Виктором были особые отношения, как ни странно, они могли понять друг друга без слов. Мелочи организации уже давно вошли в традицию. Когда о дверной косяк облокотились, Реми замер. Единственный, кто имел такую привычку — он сам, поэтому Джеймс ей заразился из-за постоянного контакта. Реми поднимает глаза, желая увидеть Виктора, но. Это не он. — Джеймс? Перед глазами всплывает их последняя встреча. Становится жарко и стыдно. — Ты ради меня приехал? — он не верит. Будто для него это редкость. Реми нервно кивает, и Джеймс улыбается. Слабо, удивлённо. — Я думал, что ты не захочешь меня видеть после этого, — Реми хотел бы спросить, чего конкретно, но итак знал. Отлично помнил, как снова опозорился. — Спасибо, малыш. Он выходит, а Реми остаётся один задыхаться. * Джеймс, как в танце, подводит его к ванной, целует в изгиб шеи, обжигает собой. Заставляет желать себя, как тогда, шесть лет назад и каждый из дней, когда они были рядом, вместе. Хочется почувствовать именно его член в себе, хочется ощутить именно его руки на своём теле, хочется именно его. — Будь послушным, я собираюсь не отставать от тебя весь день, — говорит. Томно, сладко. Смотрит своим непробиваемым взглядом. Реми почти ощущает вкус его языка у себя во рту. — И всю ночь, если будешь так на меня смотреть. Без лишних раздумий он толкается к Джеймсу и целует его, кусается, не слушается. Их зубы сталкиваются, больно отзываясь, зудя, но они не останавливаются. Зажимают нежно тонкую кожу губ, дразнят и отпускают. Джеймс его понимает — всегда понимал — и от этого внутри всё сжимается, а по позвоночнику прокатывается приятная боль предвкушения. Дверь ванной закрывается, и только тогда Реми чувствует, как сильно он соскучился. Наспех включает воду, снимает с себя одежду, как никогда раньше не снимал, и прижимается горячим телом к ледяной стене кабинки. Она обжигает, разница в температуре отрезвляет. Ты ведёшь себя, как шлюха, — думает. Как тебе не противно от самого себя, — думает. У тебя уже есть те, кем ты пользуешься, но тебе всё мало. Реми проводит по телу руками и становится ещё хуже. Он с Джеймсом — уже давно не его Джеймсом — где когда-то старался не заставлять о себе беспокоиться, в душе с горечью хороня того человека, которого любил, искренне и крепко, с которым хотел и мог создать семью. Когда к Джеймсу пришла сестра его бывшей любовницы с ребёнком на руках, Реми ничего не сказал. Лаура сидела у него на руках и не понимала, что происходит, что произойдёт потом. Даже когда она плакала и просилась к маме, хотела её увидеть, говорила, что у всех они есть, кроме неё, он обнимал её. И Джеймс был рядом. Что могло пойти не так? Чем он заслужил терпеть боль неразделенной любви со своим женихом? Что он сделал, чтобы сейчас стоять под душем, когда в комнате, буквально за дверью, стояло единственное его спасение? Воду он выключает. Но не спешит выходить. Капли медленно стекают по телу, разбиваясь о дно, смешиваясь и пропадая. Тело тяжелеет, хочется остаться в душевой. Ему страшно увидеть Джеймса, а не его Джейми. Страх, подобно детскому, когда слышишь шаги, приближающиеся к тебе, грыз изнутри. Хочется спрятаться от них, уйти. Но вряд ли он сможет. Пути назад уже нет. Но он толкает дверь. Всё тело окутывает холод, твердеют соски, становится так холодно и одиноко. Больно. — Реми? — Джеймс стоит у кровати, охраняя их гнездо. Белье нетронутое, красивое, кажется, только застеленное. От Джеймса пахнет хной и пылью, улицей и дикостью, что у Реми не возникает вопроса, хочет ли он продолжить. — Как всегда, притягиваешь всё внимание. — Возьми меня уже. Джеймсу больше слов не надо. Он в пару шагов приближается к нему, кладёт обе руки на талию, спрятанную за коротким халатом, и целует в шею. Горячо, сладко. Распаренное тело отлично чувствует его касания, жар от губ просвечивается как никогда. Недолго нужно ждать, чтобы эти ладони скользнули под халат, грубо хватая его. Его валят на постель, на фоне горячего Джеймса холодную, противную. Лебо принимает пальцы, разрешает себе стонать через зубы. Пальцы начинают хаотично двигаться, то замедляясь, то останавливаясь, то растрахивая его. Откидывает голову и подставляется под горячие губы. Когда он впивается зубами в его тело, свободное, лёгкое, хочется кричать. Первый засос выходит слабым. Второй отыгрывается за оба, получается огромным, больно покалывающим, запоминающимся. Совсем скоро, как неминуемое столкновение, Джеймс добирается до сосков, заламывает руки, не потерпев возражений, и оставляет на них засосы. Реми больно, а ещё Реми жутко приятно, и он выгибается, поднимает себя и прижимается телом к Джеймсу. Реми уверен, что Джеймсу нравится. Он чувствовал его взгляд на себе, видел, как тот пользуется моментом и разглядывает, что было в его поле зрения. Джеймс всегда был таким: тогда, в их первую встречу, Реми только и делал, что ловил голодный взгляд. Ему льстило чужое внимание, и он не мог не отплатить тем же. Это была такая удачная случайность. Его толкают, хватая за бедра. Лебо понимает, всегда понимал, какую позу от него требуют. Поэтому прогибается так, как может, дикое возбуждение само подавляет какую-либо скромность, и расставляет колени. Джеймс устраивается сзади, его пальцы получают вольность и вбиваются в него, сгибаются внутри. Сквозь одежду чувствует все изгибы и тепло. Наваливается целиком, двигая бедром. Ничего не замечая, не слыша, даже не желая слышать и замечать. Реми чувствует — это все, что ему остаётся. Сил терпеть нет, и он позорно стонет. От прилившей к лицу крови накатывают слезы. Ему нравится. То, что делает Джеймс, то, как он на это реагирует, то, как срывается и меняет темп. Кончает он вскоре. Чистые простыни пачкаются тёплой спермой, оставляя на себе мокрые пятна. Пальцы покидают его, и Лебо выдыхает. От резкой свободы, от накатывающей пустоты. Сзади или внутри — не важно. Он слышит, как Хоулетт слезает, встаёт на ноги и расстегивает ремень. Как он ударяется о пол. — Кровать скрипит, может, не стоит? — Реми никогда не отличался чувством стыда, просто смотреть в глаза Виктору ему придётся. — Мы не одни. — Плевать. Он отталкивается, но только чтобы расстегнуть джинсы. Возвращается обратно и вставляет. Реми узкий, но тёплый. Податливый. Начать быстро не получается, приходится в ожидании сжимать его зад и входить, медленно, больно. Хочется внимания, хочется тепла. Искусанные соски проезжают по простыням и пускают по телу заряды. Движение внутри плавит, наполняет жидким металлом. Это не бег к цели: кончить или доставить удовольствие. Это плаванье по течению. Движение по волнам. Без суши, без плота. Реми, довольный и заполненный, даже не замечает, как в него входят до основания и выходят, подставляясь и кончая. Он чувствует чужую сперму на себе, чувствует её тепло. И когда в него снова проникают, его подкидывает. Липкая и вязкая, она хорошо служила в роли смазки. Когда Реми скрывает руку под себя с явной целью, Джеймс улыбается. Его мальчик кончает второй раз с его членом в себе. Поцелуи в спину приятно согревают, пробуждая от сладкой пустоты в голове. Его Джейми нежно выходит, как всегда, держась за него. Грубо стискивая зад, оставляя полумесяцы от ногтей. Лебо даже не понимает, как падает на спину и громко дышит. Кажется, он не слышал собственных стонов, скрипа и звуков улицы. Не было ничего. Почему-то Джеймс открывает дверь и пропадает в коридоре. Конечно, чего он ожидал? Всё в прошлом. Но когда в дверях появляется Джеймс с пледом и второй подушкой, Реми вдыхает особенно глубоко. Смотрит, скорее следит, как он раскладывает всё по местам, поверх одеяла стелет плед и подзывает его к себе. «Нельзя быть таким», — думает. Корит себя за отсутствие гордости, когда с желанием переворачивается и запрыгивает к Джейми в объятья. Своему Джейми. * Просыпаются они ночью. Вернее, просыпается только Реми, Джеймс сидел около него и кому-то писал. — Мне холодно, — разрывает тишину он. Прошло меньше минуты, но ему было противно ревностно: всё внимание направлено не на него. Что его Джейми кому-то пишет, когда прямо около него лежит его мальчик. Если он хочет вернуть их отношения, пускай соблюдает их правила. — Я недостаточно тебя согрел? — спрашивает он, не отрываясь от телефона. Чувствует слабый пинок в бок и невероятно смеётся. Реми ничего смешного не видит, потому что если всё закончится сексом и одним утром с их серьёзным разговором, он не сможет жить дальше. Не в его силах терпеть эту боль. — Я не про секс. Мы все это время лежали, обнимаясь. Я даже окно не открывал, чтобы тебя не морозить. Если хочешь, я могу с тобой полежать. По телу проходит жар, что Реми сам не против продолжить то, чем они занимались пару часов назад. Когда Джейми ложится к нему и прижимает, разрешая обвить, Реми снова закрывает глаза. Становится чуть лучше. * Их отношения больше напоминают скачки. Когда Лебо позвонила Ванда, его держали за горло и грубо втрахивали в матрас. — Тебя ждать к выходным? — она что-то до этого говорила, вроде, что останется с Петром у неё дома, ведь Леншерр уехал к своему никому не известному Чарльзу. Большинство её слов тонуло в диких глазах Хоулетта, когда Реми поднимал на него взгляд. Всё буквально терялось, когда они сталкивались и смотрели друг на друга. — Как получится, дорогая, — говорит. Тихо, потому что в любой момент может сорваться и спалить, чем занимается. — Я перезвоню. — У тебя точно всё хорошо? — спрашивает напоследок. Реми задыхается, рука на его горле сжимается ещё сильнее, и хочется сказать так много пошлых слов, которые его девочка не должна слышать. Тем более сейчас. — Реми? — Да, просто отлично, — выдыхает. Держится, чтобы не закатить глаза, — до связи. Когда Джеймс видит, что он завершает звонок, срывается и заставляет выпадать из реальности, закрывать глаза, почти сжимать, кричать от удовольствия. * Приезжать обратно к Леншеррам противно. Хотелось остаться там, в семейном доме. Задержаться бы ещё, этих дней ему не хватило, но Джеймсу надо было ехать, да и Реми ждали для ночи кино. Открыла ему Ванда. В домашней одежде, свободной, но делающей её ещё более красивой. Она улыбалась, когда открывала, когда смотрела на него. Но после выражение её лица изменилось. Поводов для волнения у неё не было, тем не менее. — Реми? — она щурится. — Где ты был? — Ездил к Хоулеттам. Что-то её улыбнуло. — Джеймс там тоже был? — она чешет шею, у самого сгиба, и Реми выдаёт себя. Пугается, смущается — не важно. Он забыл, что его Джейми любит его метить. Вернее, совсем отвык от этого. — Хотя, можешь не отвечать. Она открывает дверь и пропускает его. Лебо проходит медленно, осторожно, выслеживая, не идёт ли кто. Думает, нужно ли отлучаться в ванную, чтобы замазать его засосы. Хотя бы посмотреть, как их много. Внутри почему-то всё протестует и хочет гордиться, что был со своим папиком. Но сейчас у него есть другие люди, и они должны быть ему ближе, чем Джейми. Наверное. — Малыш, — рядом оказывается Пётр. Так не вовремя. В его руках миска со вкусностями. Ванда их просто обожает, с чем Реми не может не согласиться. Видимо, он не опоздал. — Где ты пропадал? — Реми поднимает голову и случайно открывает вид на засосы. Понимает этом слишком поздно, чтобы как-то исправить ситуацию. — Чьи они? Лебо только нагибается, чтобы снять обувь — их семейная традиция. Эрик — человек прошлого, он не может по-другому. — Долгая история, поверь. Внутри всё сжимается от волнения. — Я умею слушать, — он кладёт миску на тумбу с обувью и скрещивает руки, облокотившись о стену. — У тебя был кто-то? Что он делал? Ситуация больше похожа на допрос. Будто Реми спалился перед своим отцом. Ему всегда было ревностно, когда Ванду отчитывал Эрик, ведь так он проявлял заботу, показывал свое волнение. Жану всегда было плевать на него. Жан никогда не искал Реми, когда тот убегал к ним, Леншеррам, играть. Не волновался, когда его сын не приходил домой по нескольку дней. О нём ходило множество слухов, и Эрик до сих пор надеется, что они лживы. Но видит его и думает, что вряд ли. Жан служил примером для Эрика — плохим, конечно. Сейчас ему хочется избежать эту ситуацию. — Понимаю, что тебе хочется посекретничать, но я имею полное право спать не только с вами, — он делает шаг вперёд, но ему преграждает путь рука, вставшая между ним и свободой. — Я серьёзен. Реми без желания поднимает глаза и сталкивается со стальным взглядом Петра. Он не врёт. Он действительно ждёт ответы. Но Реми не может сказать ему об этом. Слишком лично. Слишком подло. Осознание, что он повёл себя, как шлюха, накрывало с головой. Петра зовёт Ванда, и Реми ей очень благодарен. Потому что просто не готов признаваться, что сделал. Что натворил. Мог бы знать заранее, догадаться, что Пётр не примет его измену. Он знает, что ему сложно смириться. Руки затряслись, и захотелось уйти. Как можно дальше. * Фильм не особо интересный. Потому что начало Реми прослушал, и теперь ничего не понимает. Его девочка лежит почти что в самой середине, а сбоку Пётр никак не мог отлипнуть от него. Гладил его по спине, иногда спускаясь к бёдрам, но не разрешая себе большего. Ровно до тех пор, пока не началась романтичная сцена. Тогда-то Распутин начал сжимать его зад, проникать между ног и надавливать. Когда начались титры, Ванда легла на спину и потянулась. Реми тоже хотел встать, но Петра никак не остановило, что фильм закончился, и их могут увидеть. Наоборот: присоединил Ванду. — Ты бы постеснялся хотя бы, — смеётся Ванда. И Реми накрывает смущение. — Не в моих силах, — говорит он. Смеётся. Грозно, по-взрослому, как Джеймс. Они такие похожие, но разные. — Все вместе? Ванда поднимает бровь и улыбается, закусывая губу. Рука Петра активно шевелилась у неё под резинкой домашних штанов, вторая — гладит Реми по бедру. Не без взаимности. * Осознание, что он и есть шлюха, мешает уснуть, даже когда его обнимают.