***
В последние дни Илья все чаще крутится вокруг Руслана, словно маленький радостный щенок, за что тот ему очень благодарен. Он заливисто смеется, запрокидывая голову назад, а Илья легонько приобнимает Дашу за талию, пока их не видят взрослые. Юлик в такие минуты старается не смотреть в их сторону, отвернется к окну или куда угодно, лишь бы не бить себя прицельно в голову. Руслан кажется ему счастливым. Довольным. Ему комфортно рядом с Ильей, и эти мысли для Юлика невыносимы. Потому что Юлик знает – его любовь к Руслану гораздо сильнее. Он знает, что мог бы дать ему больше, чем этот самовлюбленный мальчишка. Знает, что его забота была бы куда приятней, чем объятия Ильи, чем его взгляд, смех, прикосновения. Юлик знает, что отдавал бы всего себя и не просил ничего в ответ. Но так же он знает, что однажды одно событие перечеркнет все это. Какое? Неизвестно. Ужасное? Совершенно точно. И самое обидное здесь то, что Юлик не виноват. Таков выбор его отца. Таковым и останется впредь. Единственное, что Юлик может, это отгородиться и смотреть, как Руслан счастлив. Без него. Юлик избегает Руслана ровно столько, чтобы тот успел сойти с ума. Чтобы это безумие успело съесть его изнутри, прожрать огромную дыру ровно между ребер. Чтобы оно свернулось там колючим комком нервов и страха, что впивается острыми краями, вгрызается, срывает с костей плоть неровными кусками и заставляет его сердце перемалывать густой пепел, что теперь течет по венам. Край – это обессиленно ползти вниз по стене, пряча голову в сгиб локтя, сжимая зубы до скрипа и чувствуя, как сердце вот-вот разорвется. Тем временем правительство фактически прекратило свое существование. Временный комитет Государственной думы самочинно объявил, что берет власть в свои руки ввиду прекращения правительством князя Голицына своей деятельности. Беспорядки фактически закончились победой восставших, подавивших оба центра прежней власти – Совет министров и штаб Петроградского военного округа. Мариинский дворец, в котором ранее заседало правительство, захвачен, а остатки войск, сохранявшие верность правительству, были распущены из здания Адмиралтейства по казармам. Дверь резко отворяется, бьется о стену и чуть ли не трещит. На пороге стоит перепуганный Илья. Руслан поднимает брови, и Илья, пытаясь отдышаться и хватаясь пальцами за дверной проем, чтобы не упасть, выдыхает: – Он отрекся. Это был конец всему.***
– Нет, нет, нет, нет... – Успокойся! – крикнула Даша, из-за чего сидящая рядом с ней на кровати Юлика Лиза вздрогнула. Сам парень продолжал расхаживать туда-сюда. – Юль, остановись! Голова кругом идет! – А у меня, думаешь, не идет? – огрызнулся Юлик, на мгновение остановившись, а потом снова заходил по комнате, что-то судорожно и панически обдумывая. – Отец отрекся в мою пользу, ты понимаешь?! В мою! Ты понимаешь, что это значит, Дашенька? Даша печально покачала головой и закрыла лицо руками. Лиза вздохнула, успокаивающе поглаживая сестру по спине. Не постучав, в комнату влетел Илья, который уже из стражника превратился в посла – он, охраняя покои Александры, слышал все ее разговоры и передавал их царским детям. Вслед за ним появился Руслан. Юлик остановился, не в силах взглянуть на Тушенцова. Махнул рукой, чтобы они закрыли дверь, и сел в кресло. – Узнав, что после его отречения в твою пользу, скорее всего, тебе придется жить в семье регента, Николай отрекся и за тебя, чтобы оставить тебя с собой. Манифест об отречении уже передан. – И кто займет престол? – напряженно спросил Юлик, с раздражением разглядывая пол. – Ну, Михаил, – кивнул Илья, положив руку на плечо Даши, чтобы та хоть немного пришла в себя. – Но Родзянко заявил, что в случае принятия им престола немедленно разразится новое восстание, и следует передать рассмотрение вопроса о монархии Учредительному собранию. Михаил тоже отрекся. – Черт пойми что, – испуганно проговорила Лиза. Руслан согласно поджал губы. – Мы больше не имеем права находиться здесь... Что же с нами будет? Руслан! Я обязана увидеться с Данилой. Чувствую, это будет последний раз. – Не делайте поспешных выводов, царевна, – попросил Руслан, отчаянно глядя на Юлика, что активно игнорировал его присутствие. – Я сию же минуту поеду за ним и привезу к Вам. – Но как? – нахмурился Илья. – Стража везде. Еще и протестующие... – Я не Романов, – заявил Руслан, на что Юлик тихо усмехнулся и покачал головой, но ничего не сказал. – Есть тайные входы и выходы. Все будет нормально. – Я буду ждать его у себя. – в голосе Лизы слышались слезы, к горлу подступила ком, а страх сковал легкие. Ее грудь тяжело вздымалась и опускалась. Руслан осторожно кивнул, покидая комнату.***
– Любви все возрасты покорны, – со вздохом в комнате появился Данила. – Но юным, девственным сердцам Ее порывы благотворны, Как бури вешние полям: В дожде страстей они свежеют, И обновляются, и зреют – И жизнь могущая дает И пышный цвет и сладкий плод. Лиза краснеет как полагается, смущается, робеет, а потом привыкает и начинает дерзить, как всегда. Видеть, как просыпается дерзкая Лиза Романова слишком соблазнительно, чтобы отказываться от такой интересной затеи. Лиза естественно пытается вырваться, когда Данила целует ее в первый раз (закон жанра). Она смыкает тонкие губы, опускает взгляд и боится посмотреть на него. Только вся застенчивость испаряется, когда его губы второй раз касаются ее, когда его язык проникает в рот, когда они целуются второй раз – стеснение уходит. Данила улыбается ей привычно, берет ее руку в свою и нежно касается молочной кожи. Лиза неизменно прячет лицо, но все-таки улыбается (и зачем, спрашивается, прятать?).***
Он опять сидит на холодном полу, и, кажется, именно сегодня исчезает надежда (стыдливо спрятанная, до сих пор живая), что Юлик может вернуться. Прийти сюда в полночь, как много раз до этого, войти в комнату, увидеть, что Руслан, как всегда, не спит. Он может часами вспоминать каждую из, брошенную им, фраз. Чувствовать, как вертит от этого кишки, как впиваются иглы под кожу, как с хрустом ломает позвоночник. И продолжать лелеять каждое слово. Болеть ими, заучивать наизусть, шептать себе под нос, распарывать раны, которыми он награждал Руслана так щедро, так упоительно, а потом скулить до самого утра, представлять, как касаются лба его руки, как заползают под ребра, в самое сердце. Даша замирает у порога с поднятой рукой, что лишь слегка касается двери кончиками дрожащих пальцев. Она еще не понимает, но уже дрожит всем телом, потому что где-то глубоко, где-то под самой коркой, она уже знает, что именно услышит за дверью. В этой комнате. В той самой, где кожа к коже. Где первое «Ты мне нужен», где сквозь зубы «Я люблю тебя, Русь». Где впервые скрывал лицо ладонями, жмурился, слушал звенящую тишину и его рваное дыхание в самую макушку, когда «Люблю тебя, Романов». Дверь тихонько открывается, впуская в комнату тусклый свет свечи. Руслан дернулся, утирая влагу с щек. – Русь... – Да, свет моих очей? – шмыгнув, он встал с кровати и остановился напротив зашуганной Даши. – Что такое? Все в порядке? – У меня – да, – хрипло и робко произнесла она, прижимаясь боком к дверному проему. – А вот у Юлика – нет. – Понял, – кивнул он и покинул комнату вслед за девушкой.***
Юлик уже больше недели почти не выходил из своей комнаты и буквально существовал в четырех стенах, никого к себе не подпуская. Каждый день его обнимал лишь заношенный черный свитер. На парня смотрели лишь кривые ветви дерева. Всякий раз, когда Даша пыталась поддержать его, лезла из кожи вон, получалось у нее не особо хорошо. И хоть Юлик натягивал на себя легкую улыбку, сдавливающие грудь чувства никаким магическим образом не исчезали. Его карие глаза на четыреста двадцать восемь оттенков темнее положенного. Укрытые тонкой вуалью боли, они горько блестят от невыплаканных слез, разукрашенные разводами черной туши. Если глаза – зеркало души, то у Юлика оно давно разбито. Осколки в окровавленных ладонях предвещают семь лет несчастий. Кажется, время пошло. А теперь резко зажимает уши руками, сгибается резко пополам, распахивая рот до хруста и почти кричит, почти хватает сил на это. Но крика нет. А потом дикое рычание. Бьет под дых, срывает кожу с населенных костей. Рычание, что узнает, услышу в полубреду, в беспамятстве, при смерти. Юлик его узнает. Он изучил его до каждого полутона, до малейших вибраций голоса, до того самого хрипа, что впивается в память и обещает преследовать каждую ночь. Юлик шатается, больно опадая на стену позади, сползает вниз, продолжая прижимать руки к ушам. – Нет, нет нет, все хорошо. Руслан хватает его на руки, относит на кровать, а Даша тихонько закрывает дверь с той стороны. – Тише, тише. Прижимает мягкое податливое тело к себе, поглаживая по содрогающимся плечам и спине. Разбитые от крика стекла и в третий-четвертый-сотый раз порванные связки не тревожат помутневшее сознание, а теплые руки Руслана укрывают мягким пледом с любовью и лаской. Засыпает, зажмурив почти до боли в покрасневших глазах, лишь бы не видеть лица отца. Картинка вполне ясная, будто перед ним, потому что всплывает в подсознании не первый раз (читать: двухсотый). Юлик до искусанных в кровь губ уже знает каждую черточку на этом лице, каждый мягкий волосок каштановых волос. Не спасает ровным счетом ничего. Отец отрекся, а ему, Юлику, с этим жить. Похуже любого проклятья, он уверен. Голоса в голове пугают своей тишиной, в то время как истощенный мозг генерирует последние здравые мысли. Если завтра его найдут мертвым, то так тому и быть. – Зачем ты пришел? – звучит как-то отчаянно, по-детски, а Руслан осторожно улыбается, поглаживая Юлика по волосам. – Соскучился. Вы же от меня бегаете. Юлик невесело усмехнулся, уткнувшись носом в ткань брюк Руслана. Голова Романова покоилась на его коленях. – «Вы»... – с усмешкой повторил он. – Я уже никто. – Не говори так. – И здесь я никто. – Так давай же сбежим, – предложил Руслан, кинув взгляд на одно из окон. В эту ночь шел сильный дождь, несмотря на зиму. Небо затмили тяжелые дождевые тучи, и над городом нависла темнота и сырость. – Куда, если не в Россию? – с грустью спросил Юлик. – Где же лучше? Руслан улыбнулся. – Где нас нет. Юлик сел на кровати, заглянув в глаза старшему. По щекам Романова медленно расползается румянец, он ощущает, как он теплом рвется выше и выше от самой шеи. – Я понял тебя, – сказал он и осторожно приблизился, делая то, о чем думал последнюю неделю в разлуке. Руслан отметил, что губы Юлика холодные, как и он. Холодные, как покрывшееся коркой льда озеро, как закончившийся ровно к пяти утра ливень. На вкус – освежающая мята, которую ему добавляли в чай, когда он болел; а пахли они, как февральский таящий снег, на котором аккуратными асимметричными бутонами начали цвести редкие цветы. Несмотря на всю холодность, которой он обладал, Руслан чувствовал жар, исходящий от него, и поддавался его легкой полуухмылке. Тушенцов чувствовал, как его руки крепко придерживали к себе, а обожаемые губы оттягивали его нижнюю. Но Руслан никогда не возражал изредка проскальзывающим отметинам на губах. Оторваться их заставил резкий треск и грохот, затем, в комнате появились Даша и Илья. – Что случилось?! – вскрикнул Руслан, вскакивая на ноги и хватая Юлика за руку. – Арест, – выпалил Илья. – Вас хотят арестовать.