– Как думаешь, будет ли мир, когда все закончится?
Во рту тает ложка сахара, а тонкие пальцы крепко прижимают к себе чашку чая. Сидеть вот так на подоконнике и наблюдать за тем, как апельсиновое солнце плавится, покрывая горизонт глазурью, – определенно то самое оно, то, что становится некой традицией. Конечно, не в те моменты, когда Даша до смерти зацеловывает губы Ильи, а Юлик молча отворачивается.
– Ты о чем? – роняет Романов. Коротко облизывает верхнюю губу, слизывая остатки сладости.
– Я о том, будем ли мы счастливы после всего?
Илья определенно будет счастлив. С Дашей. Любовь, брак, дети...
Юлика сейчас стошнит. Желудок вывернет на изнанку от безысходности.
У Даши мягкие волосы, пахнущие виноградом, и кожа рук такая нежная. Не то, что Ильи – воняет сигаретным дымом. А губы у нее что вишня. Не то, что у него – соль и металл.
Нет, Юлик не ревнует. Просто...
Руслан.
– Ты о том, будем ли мы способны на счастье, после того, как этот ад закончится? – облизывая алюминий ложки, поднимая взгляд карих глаз из-под ресниц на Илью.
– Когда-то же это закончится, так?
– Вероятно.
– Что бы ты сделал первым в том, новом, лучшем мире?
Юлик переводит взгляд на горизонт, чей яркий свет едва ли не разъедает сетчатку глаз. Пожимает плечами и ловит себя на мысли, что первым, что он сделает, это уедет от сюда куда подальше.
– Не знаю. – врет, как дышит.
– А я бы уехал...
– Что ж, Даша будет рада. – он усмехается.
– Я хочу, чтобы ты поехал с нами.
– Что? – едва ли не давясь чаем. Едва ли не проглатывая алюминиевую ложку целиком, чтобы она встала поперек горла. Илья просто смотрит ему в глаза – широко, открыто и искренне, – и уголки губ растягиваются в улыбке.
– Да.
Юлик знает, что Илье нравится, когда Даша его целует. Он сразу ощущает себя нормальным подростком, а не Робинзоном Крузо, у которого есть лишь ракушка.
– Но... Д-Даша и... ты...
– Заметь, за весь наш разговор я не сказал о ней ни слова, а ты только одно ее имя произнес более пяти раз, – усмехается. – Слушай, мы же с тобой друзья, так? – Юлик кивает. – А с Дашей у нас все прекрасно. Давай лучше поговорим о Нью-Йорке? Ты был в Нью-Йорке? Я нет, наверно, там красиво. Хочу туда на Рождество. Вот я и думаю пригласить тебя.
– Так... так, значит, Нью-Йорк? — выдыхает шумно, придя в себя.
– Именно.
– Что ж. Звучит как план, но... Нет.
– Нет? – он садится рядом и закуривает. Крутит в пальцах сигарету, затягивается и медленно выпускает сизое облачко дыма, неотрывно глядя в окно.
Юлик следит за его взглядом. Там голые кусты, а еще так холодно, что даже здесь, за окном, хочется закутаться в одеяло.
Илья потягивается, прогибаясь в спине, обнажая бледную полоску кожи над поясом брюк, и Юлик снова поворачивает голову к окну.
– Нет. Я, пожалуй, проведу это Рождество в России.
В общую комнату входит Даша и садится в кресло, еще не замечая их. Илья наспех тушит сигарету и подбегает к ней, встает сзади, обнимает за плечи.
– Ты знаешь, Дашуль, я где-то слышал, что в Нью-Йорке есть такая традиция: находясь на Таймс-Сквер, поцеловать незнакомого человека, как только стрелка часов пробьет двенадцать, и наступит Новый Год.
– Ну и зачем мне эта «важная» информация?
– Может, и нам так стоит попробовать? Я подкрадусь к тебе сзади, а ты сделаешь вид, что тебя от меня ломает впервые. Это будет наш с тобой новый, «первый» поцелуй. Как тебе?
– Ты где у нас в России откопал Таймс-Сквер? И с чего ты вообще решил, что меня от тебя ломает? Слишком много чести.
– А это что, вот, на твоей коже? Не мурашки ли? Я же знаю, что тебя словно прошибает, стоит мне произнести лишь одно только «Даша-а-а». Видишь? Я же прав.
– Илья, я не поеду с тобой в Нью-Йорк!
– И снова на твоей коже мурашки. А я всего-то просто дышу тебе в щеку. Видишь? Ты просто сама не понимаешь, малыш, как у тебя от меня крыша уезжает в закат.
– О, боже правый, – закатив глаза, Даша выходит из комнаты, а Илья, ухмыляясь, победно смотрит ей вслед.
Нынешнее их местонахождение – Тобольск. После того, как в Петрограде усиливалось революционное движение, и Временное правительство, опасаясь за жизнь царственных арестантов, решает перевести их вглубь России. После долгих дебатов определяют городом их поселения Тобольск. Туда и перевозят семью Романовых. Им разрешают взять из дворца необходимую мебель, личные вещи, а также предложить обслуживающему персоналу по желанию добровольно сопровождать их к месту нового размещения и дальнейшей службы.
Почти полгода они живут в специально отремонтированном к их приезду доме губернатора. Им разрешили ходить через улицу и бульвар на богослужение в церковь Благовещенья. Режим охраны здесь был гораздо более легкий, чем в Царском Селе. Они ведут спокойную, размеренную жизнь.
Только вот Руслана и Даню кое-что напрягало – немец, его вечный сопровождающий и человек, которому поручили охранять
(читать: следить) за царской семьей. Этим человеком был Юрий Хованский. Как только Руслан написал об этом в письме к Ларину, Дима прислал незамедлительный ответ, где подробно расписал всю биографию своего врага.
Впрочем, Хованский практически не выходил из своего кабинета, тем не менее, у девочек шутки про
хованщину проскальзывали только так.
Вернемся к немцу и его другу – правая рука Хованского и его помощник. Первого звали Денис Шмальц, что отличался крайним сходством с чем-то противным, что вызывает гримасу отвращения. Руслан, Даня и Илья даже между собой называли его крысой не только за внешность, но и за поступки: абсолютно все он докладывал Хованскому и вел себя крайне омерзительно – то бросит какую-то похабную фразу в сторону дочерей Николая, а что еще чаще – в сторону Юлика, – то как бы «нечаянно» толкнет кого-то из парней плечом, прекрасно понимая, что ему ничего не будет.
Друг же его был не то русский, не то украинец, не то поляк... Впрочем, было плевать. Звали его Пашей Ширяевым, и вел он себя куда более тихо: только поддакивал и таскался за Шмальцем хвостом. Абсолютно ничего из себя не представляет.
И эти мерзкие рожи им приходится лицезреть почти полгода...
Руслан не понимал, с чего Илья вообще решил, что сможет на Рождество уехать в Нью-Йорк. Мечта, конечно, нужна каждому, но когда они в таком положении уж лучше мечтать о спокойной свободной жизни.
До Рождества месяц, но отпускать их никто не спешит – все смотрят и смотрят, шепчутся, но при контакте все из охраны проявляют уважение даже к Илье.
Александра и Николай все реже выходили из своих покоев, видя детей лишь во время приема пищи и богослужения.
Руслан видел, что Юлик скучает по ним, и сам прекрасно понимает, каково это – не видеть своих родителей. Мать Тушенцова умерла, а вот отец отправлен на войну. Что самое обидное – не на их войну.
И ни слова, жив он, или нет.
И Руслан с каждым днем все больше и больше склоняется ко второму варианту.
***
Юлик натягивает рукава водолазки до кончиков пальцев, потому что знобит. Он вертит в пальцах вилку, тихо злясь на себя за то, что вообще приперся на ужин. Есть не хочется, а лицезреть все эти рожи... Правда, Даша как провалилась, наверное, опять жмется в пустом коридоре с Ильей, но кому какая...
Додумать не успевает, потому что слева на стул плюхается Паша, улыбается мило и как-то лукаво, что ли.
– Добрый вечер, Юлий. Что, кусок в горло не лезет?
Столько в этой фразе участия и одновременно веселья, что Юлик стискивает пальцы, лишь бы не воткнуть злосчастную вилку в руку этого мальчишки.
– Что тебе нужно?
Шестерка Шмальца за столом арестованной императорской семьи. Это вызвало маленькую сенсацию, учитывая, как прекратились разговоры, как звон приборов о посуду стал тише, сколько взглядов обратилось к ним – сразу от членов семьи и охраны.
«Какого беса, Ширяев?» – спросил бы Юлик, если бы не было настолько плевать. Просто насрать. Просто... да, делай, что хочешь, Паша. Подняться бы, уйти в свою спальню, отгородиться от всех...
Но Юлик не двигается с места, потому что в этот самый момент на пустующее место справа как ни в чем ни бывало опускается Шмальц и тянется к кувшину с яблочным соком. И тишина в столовой повисает такая, что Юлик явственно слышит грохот собственного сердца о ребра.
Соберись, размазня.
Юлик вздергивает бровь, делая вид, что не смотрит в сторону экс-врага. Накалывает на вилку что-то из собственной тарелки, закидывает в рот и тщательно жует, вообще не чувствуя вкуса. Словно кусок пергамента.
Денис ерзает рядом, пытаясь делать это незаметнее. Почему-то дышится легче, когда Юлик понимает: волнуется. Эта немецкая скотина волнуется?
Холодная ладонь касается колена под столом, и Юлик вздрагивает, роняя вилку. Оттолкнуть, отпихнуть, плюнуть в лицо.
Да что он о себе возомнил..?
Шмальц опускает руку, чтобы потихоньку осуществить задуманное.
– Что ты...
Юлик хотел вскрикнуть, но замолчал, как только почувствовал на своем бедре прикосновение остроконечного кинжала Паши.
– Шмальц...
– Молчать, – прошипел Денис. – Сейчас мы встаем и идем в коридор, ясно? И не вздумай рыпаться, я от нечего делать могу пустить в тебя пару пуль. Вставай и иди за нами.
Паша прячет кинжал, встает вслед за Денисом, и они покидают столовую. Поймав на себе несколько взглядов, Юлик выскакивает из-за стола и бежит прочь.
Как только он вышел, Денис прижал его к стене, приставив к горлу нож. А Паша, видимо, следил, чтобы посторонние глаза их не заметили.
– Что тебе нужно? – членораздельно повторяет Юлик, чувствуя, как Шмальц давит ножом все сильнее и сильнее.
– Грязный поганец, закрой рот! – прошипел он.
И, пользуясь тем, что он на мгновение повернулся к Ширяеву, Юлик резко поднял ногу, попав ему прямо в пах. Нож из его рук выпал, но он не растерялся – схватил Юлика за запястья и снова припечатал к стене.
– Не устаю подмечать, какой же ты все-таки идиот, Романов.
Стало даже чуточку интересно.
– Или, по-твоему, это дерьмо я должен совершать в одиночку?
– Что? – Юлик подпрыгнул на месте, напрочь забывая трижды данное себе обещание, что никогда и ни за что не поведется на его глупые провокации.
– Что? – передразнил он, чуть повышая тон и морща нос.
Да как он смеет?
– Пусти! – наконец выдавил Юлик, пытаясь освободиться.
– Сказочно информативно. И снова, Романов. До чего ты глуп. Просто, блядь, слов нет. И закрой свой рот. Мне мерзко. А теперь к делу...
– Мне, собственно, плевать, о чем ты. – Юлик равнодушно дернул плечами.
– Ты слышишь меня или нет?
– И все еще плевать. И ты постоянно цепляешься ко мне! Готов поспорить, ты просто влюблен в меня.
– Мне нет до тебя никакого дела, понял? – его голос резко сходит на угрожающее шипение, а темные глаза сужаются.
– Да что ты? Ни одного дня не проходит без твоего треклятого присутствия, – в тон ему отвечает Юлик, – ты целенаправленно меня изводишь!
– Интересно, – хмыкает он, – прям-таки целенаправленно? И ты ошибаешься, Романов.
– Так зачем тебе я? – Юлик выпрямил спину, всматриваясь в бледное лицо.
– Сказать? Тебе? Очень несмешная шутка.
– С Ширяевым уже не так весело, и ты решил поискать другое развлечение?
– Тебя в задницу трахнуть мало, Романов.
Он проглатывает оскорбление, отмахиваясь от ноющей обиды. Где-то внутри его саднило царское самолюбие или что-то еще, никогда раньше не дававшее о себе знать.
– Знаешь, тебя даже послать некуда, везде был, – задумчиво произнесл Юлик, ухмыльнувшись.
– Что?
– Да так, газеты, говорю, у нас хорошие. Все про всех знают.
– Повторяю еще раз для тупых: ты недоносок, Романов!
– Можешь хамить сколько душе угодно. Просто оставь меня в покое или скажи, что тебе от меня нужно.
– Я уже сказал про задн...
– Кхм. Прошу прощения.
Хованский стоит у распахнутой настежь двери, насмешливо выгибает брови, рассматривая их, и странно поджимает губы, будто боится вот-вот рассмеяться.
Денис отпрянул от него.
– Юрий?
– У вас сейчас ужин, или я что-то путаю? Брысь оба. Романов, Вашей королевской задницы это тоже касается, если не хотите вдруг стать расстрелянным. Шмальц, еще раз – и под трибунал.
– Я с тобой еще не закончил, Романов, – произносит Денис и вместе с Пашей уходит прочь.
Я с тобой тоже, Шмальц.
Мы не закончили этот разговор.
***
– Он что?
– Ну вот так...
– Юлий! Это же... это же вопиюще!
– Знаю... Стой! Куда ты?
Прорывается через охрану на улицу, но те не спешат его останавливать, знают, что Руслан в курсе правил – один шаг за территорию забора, и расстрел на месте.
Но ему нужно было не это.
На лавке, любуясь черным звездным небом и переливающимся снегом под ногами, покуривая, сидел Шмальц, что всегда так странно изъяснялся по-русски и иногда в речи неосознанно использовал немецкие словечки.
Денис совсем еще ребенок, думал Руслан,
но дети так похабно себя не ведут. Телосложение у него долговязое, он сошел бы за 18-летнего, если бы не его лицо.
Боже, его лицо.
Фу.
У Ларина и то поприятнее будет.
Денис криво усмехнулся в ответ на вызов на дуэль и незамедлительно дал согласие.
– Завтра утром, – вскинул голову Руслан, – в девять. – и удалился.
Денис, все еще тихо смеясь, покачал головой.
В дуэлях он профи. И черт знает, чем закончится эта.
