Неон

Для Рейеса шрамы – что-то личное. Особенно на спине и груди. В нем много плоти, почти весь пластик под кожей. Зато хорошо виден аккуратный разрез под левым ребром с точками от шелковой нити. Рваный рубец на спине. «Съеденная» мышца на бедре с впалыми блестящими краями. Джек не знает – поэтому лапает так нахально. Потому что это ему просто нравится. Одна из немногих вещей: внезапность, мнимый контроль и заряженное оружие в руках. Предупреждение – короткий несильный удар в бок – охлаждает крепче ледяной воды в лицо. – Больно? – Неприятно. Рейес скрещивает руки на груди, словно рефлекторно закрывая старый шрам. От него веет раздражением. Таким привычным и неопасным. Собирается одеяло – Джек садится напротив. – Не важно. Забудь. Приподнявшись, Гэбриэл притягивает к себе тяжелое тело и заваливает рядом. Смотрит сверху вниз, резко прижимается, собственнически целуя шею. У Джека в глазах непонимание, и его вечное: – Важно. Голос тихий и хриплый. Потому что он распарен, возбужден и не до обжиманий совсем. Завтра рано вставать. Завтра опять смотреть на трупы и заполнять отчеты. Но интерес превышает. – Ощущение, словно ты мое досье читаешь. Рейес остро усмехается. Жетоны можно снять, чипы – вырезать, а зубы – выбить. Но шрамы не вывести ничем, не иссечь и зашить заново, не перекрыть свежей кожей, только имплантами. Они записаны в их личных делах как опознавательные метки. Самые большие и уродливые, от травм и операций. Которые иногда отдают острой болью. И дело не в доверии – во вбитом в подкорку рефлексе. Джек вспоминает: как Рейес не трогает, отдергивает руки от его спины, от живота. Касается проверенных участков, растирая нагруженные мышцы, подцепляя зубами и поглаживая кончиками пальцев. Устало выдыхает: – Ты можешь касаться моих шрамов, Гейб. Если хочется. Рейес смотрит ошарашено, холодно и давит словно тяжелее. Секунду не двигается. А потом неуверенно заводит руку за шею и накрывает теплой ладонью. По свежим едва покрывшимся тонкой кожей рубцам, еще не огрубевшим и не натертым о воротник. И прижимает к себе, уткнувшись в светлые волосы. С каждым разом всё увереннее и увереннее. Что тот балдеет от прикосновений. – Всё нормально? Сквозит недоверием, как на допросе – всего на грамм, что способен услышать только Моррисон. – Да. Под его руками Джек мягкий и податливый. Легко пережать ток воздуха – до болезненного хрипа, приоткрытого рта. Рейес переворачивает на живот и раскладывает под собой влажно, горячо. Все еще неуверенно скользит по позвонкам – переплетенному металлу и керамике. И рубцам по краям. Испещренных полосками усиленных ребер. Покрытый жесткой искусственной кожей живот, идеально срощенной с живой, настоящей. Быстро раскатывает резинку по члену. Обильно льет смазку. Потому что Моррисон чертовски узкий, только для него. Прихватывает за шею и тянет – контролирует, держит рядом, тяжело дыша в затылок. До чего ему нравится трогать и ощущать. Чтобы грудь скребла керамика. Джек жесткий и пластичный одновременно, словно такое бывает. – И что ты там себе напредставлял? – Тише. Грубо прикрывает, запуская пальцы в рот. Глубже, чтобы мог сосать, наслаждаться, до рвотного позыва. Его голос позади как бархат и металл: – Тебе нравится? Да, сэр, – одними губами. Нравится. И, когда Рейес заканчивает, тяжело плюхается рядом, вытирая испачканные слюной и спермой руки о простынь, он позволяет себя щупать-трогать. Словно равноценным обменом. Теперь Джек осознает, сколько у его напарника рубцов. – А тебе нравится? Гэбриэл уязвленно буркает: – Нравится… …И пугает, насколько красиво смотрятся на нем импланты и шрамы.