Spaceshit

21.10.2223 Роман притирается носом к холодной поверхности иллюминатора — и нет, сказать "к стеклу" нельзя, потому что там буквально ноль процентов стекла, и это не мелочи, это важно, окей? На той стороне всё примерно так же, как и пять, десять, пятнадцать минут назад — мучительно медленно удаляющаяся родная планета и россыпь далёких звезд по периметру. Прикольно было только первые полчаса после взлёта — после того, как Роман перестал чувствовать себя так, будто его запихнули под гидравлический пресс. Это, на самом деле, здорово — смотреть на то, что раньше казалось тебе целым миром, как бы со стороны. Вглядываться в таинственную темноту космоса и думать о мириаде таких же миров, что скрываются в ней. Это было здорово первые полчаса — дальше картинка практически не менялась, а в Романе всё-таки оказалось недостаточно страсти, чтобы залипнуть надолго. Что-то вспыхнуло внутри, яркое такое, стреляющее искрами, как бенгальские огни — "Я в космосе" — а потом прогорело так же быстро, не оставляя после себя ничего, кроме привычного равнодушия и лёгкого запаха гари. Отлично, они вылетели. И что теперь? Теперь — двое суток ползком до ближайшей кротовой норы, а потом ещё несколько часов ждать, пока она откроется. Это забавно — никто ведь до сих пор не знает, как работают эти кротовые норы, хотя, конечно, каждые пару лет находится учёный, который решает, что вот он-то точно разобрался. Проблема на проблеме, парадокс на парадоксе — и тем не менее, ими пользуются все подряд уже почти сотню лет. У большинства нор — или тоннелей, потому что с межпланетного оно дословно переводится всё-таки именно так — есть строгое расписание, в соответствии с которым они (почему-то) открываются и закрываются; на них держатся торговля и дипломатия. Роману всегда было интересно, что будет, если какой-нибудь тоннель закроется в неправильное время — если по никому не известным причинам эта периодичность его состояний вдруг собьётся. Если кто-то в этот момент будет внутри. Может быть, их с Ильёй ожидает именно такой коллапс, впервые в суперновой истории. Роман не удивится, с его-то удачей. Он шумно выдыхает, отстраняется от иллюминатора и переводит взгляд на своего напарника, развалившегося в кресле пилота. — Есть что-нибудь интересное? — Нет, — отзывается Илья, явно даже не собираясь поворачиваться. Роман ещё пытался отдышаться после взлёта — казалось, что его лёгкие просто смяло перегрузкой, как бумажный стаканчик — когда тот уже забегал длинными пальцами по панели управления, перескакивая с одного канала связи на другой. Сначала ответил на все запросы из штаба, а к тому моменту, когда Роман оказался в состоянии открепить свой скафандр от кресла, уже полез в какие-то личные переписки. Роман даже не представляет, каково это — иметь друзей из других концов вселенной. Он и к парням из Москвы выбирался далеко не каждые выходные, а так — ужас какой-то. Им вообще говорили, что на чужих планетах лучше по максимуму заниматься делом и по минимуму отвлекаться — иначе начинаешь привязываться к вещам и существам, которые никогда больше не увидишь, впускать в себя чужую политику и чужие проблемы, на которые никак не можешь повлиять, а это, в общем, чревато различными психологическими трудностями. Впрочем, Роман подозревает, что это не его случай: ему всё ещё плевать примерно на всё, что происходит вокруг. Пусть хоть массовые расстрелы устраивают, лишь бы его не трогали. Его вообще нельзя трогать: у него, во-первых, дела, а во-вторых, неприкосновенность третьего уровня. Илья, правда, успел порадовать его новостью о том, что в достаточно далёких квадратах всем плевать на неприкосновенность, а в тех, что поближе, как бы не плевать, но всегда можно сделать исключение, так что лучше особенно не выёбываться. Но сейчас они летят недалеко, в более чем цивилизованное место, да и миссия, на самом деле, по ерунде: забрать пару стажирующихся там земных учёных, прокатить их по нескольким планетам для сбора образцов и проследить за тем, чтобы с ними в процессе ничего не случилось — больше напоминает задание из какой-то компьютерной игрушки, чем серьёзное и увлекательное дело, ради которого стоило столько лет торчать в лётном. И вот на это он потратит пару месяцев своей жизни; только дорога на первую планету займёт две недели, просто потому, что один из тоннелей, через которые им надо проскочить, открывается только первого числа. Илья сказал, что столько торчать в открытом космосе — для лохов, поэтому где-то с неделю они проведут на небольшой земной колонии с гордым названием K2-231. Роман уверен, что делать там нечего, но Илья сказал, что ему понравится, потому что это, цитата, не город, а тусовка. Роман, честно говоря, не хочет даже знать, что это значит — и уж точно не собирается нигде тусоваться — но его потрясающий напарник отправил все необходимые запросы, пока он пялился в иллюминатор, так что насчёт их остановки уже всё решено. Ну, хоть разомнётся немного. Места на корабле, в принципе, достаточно, но две недели в замкнутом пространстве после двух недель в закрытом корпусе — такое себе. Неудивительно, что Илья, кроме тренировок, двигался по минимуму: явно привык к такому режиму. — У тебя новые сообщения, — объявляет Илья, бессовестно заглядывая в его половину экрана. Роман догадывается, кто это — если он окажется прав, то не будет даже читать. — Номер заканчивается на 43A8. Лучший друг? Девчонка? Мама спрашивает, не забыл ли ты поужинать? — Девчонка, — выдыхает Роман, не двигаясь с места; ну надо же, он угадал. Он не посылал Любе номер канала, но посылал его друзьям, у которых она, понятное дело, могла спросить. Разговаривать с ней всё ещё не хочется; такое чувство, что не захочется никогда. — Смахни её. — Зря ты так, Ромчик, — лениво тянет Илья, откидываясь на спинку кресла. Ему нравятся уменьшительно-ласкательные, а то, что Роман их ненавидит, нравится ещё больше. Бороться с ним бесполезно, это уже выяснили, поэтому остаётся только молча его ненавидеть. — Лучше пообщаться, никогда не знаешь, что будет — ниточка оборвётся, и всё. Роман не очень понимает, что конкретно его напарник имеет в виду, но вникать не хочет, вообще не хочет обсуждать это всё. Поэтому он решает радикально перевести тему: вспоминает один из вопросов, на которые в другой ситуации у него бы просто не хватило наглости. — Что случилось с твоим прошлым напарником? Кресло пилота плавно разворачивается, и они с Ильёй оказываются лицом к лицу. Тот совершенно не выглядит впечатлённым, разве что вопросительно вскидывает брови. В этом, правда, нет ничего удивительного: за две недели его ни разу ничего толком не вывело на эмоции. Ну, кроме шуток в интернете. Роман, который успел в его присутствии нормально так психануть аж трижды (дважды после тренировок и один раз после того, как не очень удачно пообщался с родителями, а потом ещё случайно смахнул со стола чашку, которая, конечно, разбилась — плевать на чашку, это просто стало последней каплей), считает, что это нечестно. Илья вроде как задумывается, рассеянно почёсывает щёку, всё так же глядя на Романа — словно ждёт, когда он передумает. Роман тоже ждёт, потому что ему действительно интересно и потому что обычно, если он решает обнаглеть, то потом уже не отступает даже после прямых угроз, это дело принципа. Пара секунд проходит в молчании. Уже возникает ощущение, что никто ничего не расскажет, но затем Илья звучно цокает языком, говорит: — Его звали Васёк. Роман на мгновение задумывается, а потом в его голове словно что-то щёлкает — он осознаёт, что на сто процентов знает, о ком пойдёт речь. Васёк поступил к ним после года на философском факультете МГУ — этого, в принципе, было достаточно, чтобы любой на потоке о нём что-то да слышал. Сам Роман уверен, что Васька с философского выгнали, потому что, серьёзно, он хуже всех. Вечный шум в общаге на младших курсах, взрывы где-то раз в неделю, убитые в мясо дешёвым крепким алкоголем студенты с других планет, слоняющиеся по коридорам — за все это отвечал Васёк, который жил, блять, сразу у него за стеной. Роман именно поэтому так рано начал снимать. Васёк спал на парах, травил совершенно безумные истории на переменах — Роман, к сожалению, вынужден признать, что практически все они были основаны на реальных событиях. Главные умники потока смотрели ему в рот и без проблем давали списывать вообще всё. Его физические кондиции по очевидным причинам находились в отвратительном состоянии — на самом деле, даже не совсем понятно, как он вообще умудрился поступить. Единственное, в чём он честно был впереди — это симуляции. Он говорил, мол, ребята, у меня есть глаза, окей? Говорил, я провел за игрушками столько часов, что меня можно хоть сейчас запускать в космос, всех нахуй перестреляю. Говорил, смеялся, предлагал ставить деньги на то, кто справится лучше — и всегда забирал кассу, каждый чёртов раз, пока желающие проверить себя на прочность не закончились совсем, в том числе на старших курсах. Андрей Сергеевич говорил, что это талант. Что Васёк "чувствует машину" и всё такое. Роман считал, что ему незаслуженно везёт, потому что он никогда не тренировался. Не учился толком, не давал учиться Роману — зато мог рассказать по сто интересных фактов про любую галактику из хорошо известных. Где-то два года назад его вызвали на первую миссию — Роман тогда ненавидел его, как ненавидел и всех остальных, кто приходил к успеху. Но знал, что Васёк может в таком же стиле облететь всю Вселенную. Не облетел, получается. И вот в это уже не верится — в то, что его больше нет, что в разговоре о нём теперь нужно использовать это пресловутое "был". Роман не понимает, как они не догадались сами — почему просто приняли тот факт, что вот, у него какая-то ебанутая миссия на другом конце известного космоса, и он больше не пишет. Не, самостоятельно с ним Роман никогда не переписывался, спасибо большое — кроме тех раз, когда у него выпрашивали домашнее. Это просто — про него всегда было что-то да слышно, одна ебанутая история за другой, это его безумие долетало до них даже из космоса. А потом это просто исчезло. И Роман не заметил. Он учился, жил с девчонкой и переживал кризис четверти жизни, или как это называется — когда тебе ничего не хочется уже в двадцать с копейками. Может быть, другие знали — может, только он не знал. Может, никто просто не посчитал нужным сообщить, потому что, ну. Ему же будет плевать. Ему было плевать примерно на всё вокруг уже где-то с полгода — во всяком случае, он так считал, и он так говорил другим. А сейчас — сейчас Васёк умудряется дотянуться до него даже с того света, сбить все эти внутренние установки. Роман растерянно моргает. Когда ему удаётся снова сфокусироваться на Илье, который за всё это время — сколько прошло времени? — не сказал ни слова, то видит, что того совершенно не задевает его шок. Так уже было, понимает он. С другими. Эта не та смерть, на новость о которой можно ответить вежливым "мне жаль", или там, смахнуть слезу — это та смерть, в которую не верится. Роману до сих пор не верится — даже сейчас, хотя перед ним сидит человек, который, наверное, видел, как Васёк умирал. — Как это... Роман давится неизвестно откуда взявшимся комом в горле, не узнаёт собственный голос — хриплый, растерянный. Прокашливается, пытаясь выгнать из него всю эту хуйню. Люди умирают. Так бывает. — Как это было? — ещё раз пробует он; в этот раз получается получше. С небольшой задержкой Роман осознаёт, что, возможно, он не хочет знать. Что смерть могла быть стрёмная. — Знаешь эти новые фотонные пушки? Не на корабль, а которые ручные. В F48 их раздали полиции. — Понял, — выдыхает Роман, очень ярко осознавая, что да, ему точно не нужны подробности. Он как-то видел видос, где эту пушку показывали в действии — она прожгла манекен насквозь, оставила такую идеально круглую дыру с оплавленными краями. С человеком, даже с учётом классной экипировки, произойдёт примерно то же самое. Воображение Романа тут же рисует ему слишком яркие, слишком отвратительные картинки, лепит на всё это довольное лицо Васька, дополняет этой его дурацкой причёской, как у древних рокеров. Девчонок у него было больше, чем Роман может сосчитать на всём, что у него есть. — Не хочешь даже узнать предысторию? — спрашивает Илья, когда Роман отворачивается обратно к иллюминатору, тщетно пытаясь сфокусироваться на всех этих, блять, звёздах. И он звучит так спокойно, так расслабленно, словно говорит о погоде — и Роман неожиданно ощущает очень яркое желание ударить его, качественно так съездить по челюсти, потому что так нельзя. Потому что это всё — слишком, и Илья ведь с ним летал, слушал все эти его байки, а теперь его больше нет, и об этом нельзя говорить вот так, о нём — точно нельзя. Роман чувствует, что он чертовски близок к тому, чтобы сорваться в четвёртый раз — но он стискивает зубы, заставляет себя покачать головой. В первый раз, когда он подрался на территории лётного, его оттащил Васёк — никто больше не решился. Он всегда любил лезть куда не просят — так и умер, наверное. Космос размывается перед глазами — Роман смаргивает влагу, вспоминает всю эту историю про психологию и чужие проблемы. В F48 всегда царил лютый тоталитаризм. Васёк бы нашёл, куда влезть. — А шоколадку хочешь? — интересуется Илья через какое-то время; он звучит примерно на полпроцента мягче, и Роман невольно усмехается, совершенно по-идиотски шмыгает носом. Позор. — Давай.