Город

Зимний Сент-Максвелл был похож на след от сапога в поле. Чёткие прочерченные линии подошвы — это улицы, прямые только, а по бокам — чистый нетронутый снег. Лишь разветвления железных дорог да трасс портили строгую симметрию города, а может, делали ее более гармоничной. Джон шагал от остановки к многоэтажке Меркьюри с огромным рюкзаком за спиной. Всё это время они встречались после учёбы и ходили то в кафе, то в кино, но чаще всего — просто гуляли. В гомошарфике или поменявшись обувью на одну ногу. Дикон поражался, насколько люди по-разному реагировали. В отдаленном районе, где жил Фредди, обычно их игнорировали (художник, должно быть, привил им иммунитет, ходя летом в красных трусах с подтяжками), а в центре города им как-то пришлось улепетывать со всех ног из книжного магазина под крики: «Пидорасы!», «Ну потрахайтесь здесь ещё!», «Че я должна на это смотреть?!», «А ничего что тут дети?» и все в таком роде. Они тогда забрались в лабиринт кривых улочек, и Джон разрыдался, уткнувшись в плечо художника, но уже не чувствуя желания прибить того. Наоборот, было странное ощущение, будто тебя никто не понимает, но есть человек, разделяющий твое чувство. И на душе становилось легче, словно падал кусок заплесневелой штукатурки, а в образовавшийся проем сквозь дырявый настил пробивался солнечный луч… И Фредди ничего не говорил, только приобнял и молча гладил по голове, словно котика. Джон поймал себя на мысли о том, что уже думает, как художник — фразеологизмы и речевые обороты потихоньку пробирались в его речь, обычно сухую и содержательную, как учебник по механике старого издательства. Скучную. Раньше. Физик нажал кнопку звонка. — Как хорошо, что ты пришел! — радуется Фред, тепло улыбаясь. — Я с ночевкой еще, — усмехнулся Дикон. — Все равно родители уехали в гости, так что им все равно, где я сплю — у себя, у Риверса или здесь.

«А мне не все равно, Дики…»

— Сегодня я буду тебя рисовать! Джон застыл с ботинком в руке. — Да-да, — закивал Меркьюри, отбирая ботинок гостя и ставя его — ботинок — в угол. — Пора же начинать. Так что ты проходи в комнату, не бойся, не съем. — Ну спасибо! Дикон зашел в комнату. Свет был выключен, лишь на столе горели лампа да пара торшеров около дивана, заполняя помещение мягким красноватым светом. Окно не было зашторено, и можно было видеть далекие огоньки электростанций и фонари около железнодорожных путей. Парень сел на краешек дивана и напрягся. Выглядело все как-то чересчур… интимно. Еще только музыки, каких-нибудь там пирожных да шампанского в ведерке со льдом не хватало, а так — ни дать ни взять, первая брачная ночь… А Меркьюри точно собрался его рисовать? — А ты точно собрался меня рисовать? — с иронией поинтересовался Дикон, как только хозяин квартиры зашел к нему и закрыл дверь. — А что ты думаешь? — Я думаю, что ты сейчас завалишь меня на кровать и будешь насиловать, — деревянным голосом ответил физик. Фредди расхохотался. — Дики, ты боишься? С чего ты вообще это взял? — Тут светильники. Фредди засмеялся еще громче. Джон заметил у него в руках какой-то не то сверток, не то мешок. — В противном случае, мне не будет видно тебя. Я не хочу портить глаза, я хочу вкушать краски этого мира… — В темноте ты их не испортишь, они просто устанут, — проворчал уязвленный гость. Меркьюри плюхнулся рядом, похохатывая, но, почувствовав настрой Джона, утих. — Дики, я ничего такого не собираюсь делать… Эта обстановка должна расслаблять, а не напрягать. Хочешь, музыку включу? — Фредди, не дожидаясь ответа, быстро схватил кассету из стоящего на полу ящика и вставил ее в старый магнитофон. Послышался треск. — И что это? «Oh! Darling, please believe me I'll never do you no harm. Believe me when I tell you I'll never do you no harm…» «Oh! Darling». А капелла. Вместо музыки — небольшое шипение, но так даже лучше. На втором куплете Джон придвинулся ближе к Фредди и медленно, будто спрашивая разрешения, положил голову тому на плечо. Меркьюри шумно вздохнул и резко, будто против своей воли, обнял Дикона одной рукой. Крепко прижал к себе. Джон почувствовал напряжение между ним и Меркьюри. Сильное. Очень. Как будто они — два шарика в электрофорной машине, между которыми возник заряд. И все не уходит, связывая их. И его невозможно разорвать. «Интересно, какова сила притяжения между нами как материальными точками?» — подумал Джон. — А какая формула? — хриплым голосом поинтересовался Фред. — Эф равно джи большое умножить на эм один и эм два и делить на эр в квадрате… — физик покраснел. Меркьюри промолчал, продолжая обнимать Джона.

***

— Руки на колени. Ага, вот так… А голову наклони чуть вперед. Смотри на меня! Джон сидел на диване и, не мигая, смотрел на лист, над которым колдовал художник. Вот он слегка опустил его, возвел острые черные глаза на Дикона и снова спрятался за лист. Ногу в красных, с синими вставками на коленях кожаных штанах он подогнул под себя. Сам же физик сидел в длинной, чуть ли не до колен, рубашке в черную и красную клеточку. Вещь была несколько велика, судя по длине и рукавам, из которых высовывались лишь пальцы, но на том настоял Меркьюри. — Ты сидишь в рубашке, а я в штанах. Мы как бы разделены, но все равно одно целое. Понимаешь? Джон не понял. Но кивнул. За окном светила луна, кружился снег и горели огни. Грохотал поезд. Периодически выли машины. Только Джон этого не видел. Вернее, сначала глянул в окно и увидел темноту. А около лампы сидел человек с растрепанными черными волосами, сосредоточенным взглядом и белым прямоугольником в руках, распространяя вокруг себя будто какой-то свет. Может, это Джон его облучил? Джон и облучил. Но он пока это не знает. А Фредди знает. Человек сидит, закинув нога на ногу и скрестив пальцы на коленях. Внимательный взгляд, прямая спина — вылитый серьезный работодатель. Если бы не черно-красная рубашка в клеточку, длинные голые ноги и лихорадочный блеск в глазах. Джон глядел на художника. Его художника.

***

Фредди сопел на диване. Джон ворочался с боку на бок на кровати, иногда смотрел в окно - на луну и на снег, вздыхал, засовывал руки под подушку, старался устроиться поудобнее и, в конце концов, улегся на бок, подложив согнутую в локте руку под голову, и, прикрыв глаза, с легкой улыбкой начал плавно скользить взглядом по художнику. Тот светился.