Город

Обстановка за столом была накалена. Казалось, что и так горячий чай в чашках закипит и обдаст всех сидящих за столом, вилки и ножи яростно сверкали, как глаза родителей Джона, особенно отца, а сам Джон сидел красный, как флаг СССР, что висел у него в комнате. В своей тарелке была только румяная аппетитная курочка*. — И как давно вы… вместе? — выдавил из себя отец, вперев взгляд в курицу. — Ну встретились мы в лагере, продолжили общение в октябре, а вот аккурат в последние минуты старого года ваш сын признался мне в любви, — медленно ответил Меркьюри, держа под столом руку физика. Рука была ледяная. — Вы тоже… увлекаетесь физикой? — Нет, я художник. Я на последнем курсе ГИКиСИ. Неприязнь к этому зубастому увеличивалась в геометрической прогрессии. Вот что у них может быть общего? Мать и поинтересовалась. — Нам интересно вместе, — раздул ноздри Джон. Не нравился ему тон родителей. — Но должны же быть точки соприкосновения. — Вот эти? — Меркьюри дотронулся пальцами до щеки Джона. — Я смотрю, вы шутник, — ледяным тоном произнес мужчина. — Не кажется ли вам, что вы много себе позволяете? — Нет, наоборот, это ничтожно мало! — воскликнул художник. — Если бы я много себе позволял, то мы бы не пришли! — Фред, — пискнул Джон, но его никто не услышал. — И какие же у вас планы насчет нашего сына? — Дикон-старший еле сдерживался, чтобы не выкинуть взашей этого грязного обольстителя. — Я хочу жениться на вашем сыне! — выпалил Фредди, глядя в глаза взбешенному отцу будущего мужа. — Вот как? — сощурилась мать. — Не рано ли? Ему еще четыре года учиться. Хотя как там у вас это, не считается? Джон сжался в комочек. — Не думайте, пожалуйста, про меня плохо, — склонил голову Фредди. — Я пообещал, что не трону Джона, пока он не даст четкого согласия. — А как нам про вас думать? — гаркнул отец и разговорившийся Меркьюри подлетел на стуле от неожиданности. — Вы Джону всю голову забили своей грязью! Он уже ни учиться не может, ни разговаривать нормально! — Ваш сын и мой парень — воспитаннейший человек, которого я знаю, — возразил Меркьюри. В его голосе послышалось явные металлические нотки. — Если вы думаете о Дики плохо, то вы очень ошибаетесь… — Хотите сказать, мы не знаем, чем вы там занимаетесь? — Да на автобусе мы ездим по городу! — рассердился Джон. — Музыку слушаем! И он меня рисует! Навыки совершенствует! Очевидно, Джон отличался неспособностью видеть скрытый смысл, потому что Дикон-старший злобно заметил: — С такими друзьями совершенствуют обычно не навыки рисования… — Мне жаль, что я не могу до Вас достучаться, мистер Дикон, — грустно произнес художник, вставая. — Мне лучше уйти. — Я с тобой! — вскинулся Джон. — Ты остаешься! — рявкнул на сына Дикон-старший. — Джон пойдет со мной, — иронично заметил Меркьюри, — и не только потому, что любит меня, а потому, что с такими несовременными людьми он точно не станет инженером… Вашим инженером, — выделил он. — Мерзавец! — перегородил дверь Дикон-старший. — Я не пущу! — Вы ведете себя как наседка, порхая над взрослым и самостоятельным юношей и решая все за него, уж простите мне эту резкость, — обнял художник своего парня за плечи. — Если не пустите, то я останусь с вами и еще побеседую, но на Дики я наговаривать не дам! Фредди чувствовал изощренное удовольствие от того, что вывел из себя это ископаемое и вник в суть, поняв, чего Джон так шугался в начале их отношений. И ярость. Он ненавидел этого мужчину, считавшего, что семья — это непременно традиционный, патриархальный и подавляющий все неправильное коллектив. Он не собирался оставлять физика одного — он и так весь дрожит — и судорожно продумывал дальнейшие ходы. Он подошел к отцу Джона и протянул руку: — Вам не следует сердиться на сына. В любом случае, будет плохо в первую очередь Вам, — склонил он голову набок, как всегда, в моменты сильного гнева. — Если Вы добьетесь моего ухода без Джона, то получите черную ненависть и полную непредсказуемость, если же Джон уйдет со мной — Вы будете страдать от слепого страха, ведь Вы уверены, что Ваш сын — гетеросексуал, попавший в гейскую секту и развращающийся там на все триста шестьдесят градусов. — А ты не решай за него, засранец! — прошипел Дикон-старший. — Пусть он сам решит! А то я смотрю, ты слишком уж ловко водишь всех нас за нос и вешаешь лапшу на уши! Откуда такая уверенность? — Сам проходил через такое, — грустно бросил Меркьюри и спокойно сел на стул. — Я бы попросила… Фредди, выйди отсюда, пожалуйста, — севшим голосом произнесла женщина. — Мы поговорим. — Хорошо, — кивнул художник. — Я уйду. За дверь. Он вышел, бросив напоследок ласковый и ободряющий взгляд физику. Сердце болело и на душе было мутно.

***

В гостиной шел разговор на повышенных тонах. В другой ситуации Джон бы задумался над децибелами… Но не сейчас. — Будь добр, объясни, что тут происходит! — возмущался Дикон-старший. — Что тебя угораздило влюбиться… в вот этого вот… Джон вздыхал. — Чувства невозможно вычислить по формуле, — внешне спокойно произнес он. — Значит, ты все это время был ненормальный, как и он. Латентный гей, — презрительно выплюнул отец. У Джона из глаз закапали слезы — то ли от обиды, то ли от злости. — Почему, если не такой, то обязательно плохой? — дрожащий голосом поинтересовался он. — Почему вы думаете, что я теперь недочеловек? — А кто еще? — развел руками Дикон-старший, шагая из угла в угол. — А кто еще, Джон? Ты же парень! Ты должен продолжать род, а не… Аргумент этот вызвал смешок у Джона. — В этом нет моей вины! — иронично, как Фредди, воскликнул физик. — В таком случае, я тоже могу обвинить вас в том, что вы родили меня таким. Гей, недочеловек… Какие еще подберете синонимы? Вы не будете меня любить из-за этого? А что, — разошелся Джон, — если бы я был смертельно болен? Вы бы и тогда отвернулись от меня? — Не драматизируй. Это разные вещи, — отчеканила мать, прежде сидевшая на стуле. Теперь она поднялась и, скрестив руки, смотрела в окно, на постепенно темнеющую улицу. — Вы не сможете ничего поделать, — всхлипнул Джон. — Да, я мог бы соврать, что это мой друг или что он реально искуситель, да хоть сказать, что меня прокляли! Но смысл? Мне очень хорошо с ним. — А если мне на диване хорошо? — ядовито спросил отец. — Тогда, по-твоему, я в диван влюблен, да? — Пожалуйста, давайте не будем ссориться вот так, в начале года. В конце концов, это моя жизнь… — Я не допущу, чтобы ты стал моральным уродом, Джон Ричард Дикон! Джона словно кнутом хлестнуло его полное имя. Он понял, что крупно попал. — И что ты собираешься делать? — осторожно спросил он, холодея от страха. — Прежде всего — оградить тебя от этого пидораса. А там и до психбольницы недал… Дикон-старший не успел договорить, как его щеку огрела чья-то ладонь. Он медленно развернулся. Джон, пригнув голову, стоял и смотрел на отца тяжелым, немигающим взглядом, раздувая ноздри и сжимая дрожащие пальцы на руках в кулаки. Казалось, что какая-то темная энергия исходит из этого хрупкого тела и из темных серо-зеленых глаз, казалось, что это не прежний ласковый и послушный, лишь иногда упрямый, здравомыслящий физик Джон, все свободное время проводивший за книгами по биофизике и ядерной энергетике. — Ты можешь. Ненавидеть. Меня, — процедил любимый сын, смотревший, не мигая, на держащегося за красную щеку отца. — Но оскорблять Фредди я тебе не позволю. Я люблю его и ты с этим ничего поделать не сможешь. Поэтому даже не пытайся, прошу. Все еще напоминая проснувшийся вулкан, Джон покинул гостиную, оставив ошарашенных родителей наедине с блядской курицей, все еще красиво лежащей на блюде в центре стола и источавшей густой приятный запах. Парень свернул на лестницу и поднялся в свою комнату. Схватил рюкзак и принялся складывать туда вещи, учебники, документы, да не забыть бы деньги и укулеле… В тот момент, когда отец назвал Фредди пидорасом, Джону словно дали пощечину. Он понял, что не сможет оставаться в этом доме, ведь если даже незнакомый парень вызвал такую реакцию, то что уж говорить про Джона, являющегося сыном своих отца и матери, знающих его как облупленного, а потому имеющих большое преимущество, ведь если знать, куда надавить, то человеком манипулировать — раз плюнуть. В замке повернулся ключ. Если бы про жизнь Джона Дикона снимали фильм, то на этом месте или пронзительно запели бы скрипки, или полилась бы мелодия, вызывающая такой ужас, какой испытал пятилетний Джон, когда проводилась учебная тревога и сирена завыла в шесть часов вечера. Мальчик тогда решил, что началась война, и, когда родители вернулись домой — на счастье, через пять минут после начала учений — они нашли сына, рыдающего в туалете в обнимку с иконой и его любимой книгой про Советский Союз. Джон усмехнулся и, вырвав листик из тетради, торопливо что-то написал. Затем открыл окно, сбросил рюкзак и, примерившись, аккуратно вылез сам, кое-как прикрыв его. «это я. встречай» Джон вышел за забор и через минуту его уже обнимал Меркьюри, обнимал так, словно пытался запихнуть физика в свое сердце, дабы никто его не нашел и не обидел. — Возьми мои ботинки, — торопливо зашептал Фредди. Спорить сил не оставалось. Джон, дрожа, нырнул в высокие черные сапоги и выудил телефон. — Пришлите, пожалуйста, машину. С Новым годом…

***

Они ехали на такси. Молодой водитель ничего не сказал по поводу двух странных парней — один в пальто, другой в сапогах. Джон устало полулежал, прислонившись к плечу Меркьюри. Тот аккуратно держал физика за руку, равнодушным взглядом скользя по пустым огням центра города. Они подъехали к дому Фредди в восемь вечера. — Иди домой, — шепнул художник, доставая деньги. Но Дикон вцепился в рукав его пальто хваткой утопающего, и не отпускал до момента переступания порога квартиры Меркьюри. Раздевшись, Джон обессиленно опустился на диван и зарыдал, растирая слезы по лицу кулаками, как маленький. Фредди сел рядышком. Джон стиснул его в объятиях, не прекращая плакать. — Фред, Фред, — повторял он между всхлипами, — ну неужели теперь все так плохо будет?.. Я же теперь не смогу к ним вернуться! Они же меня теперь ненавидят… — Однозначно нет, — покачал головой художник. Ему тоже было не по себе от знакомства с родителями: — Мне тоже не следовало было так расходиться… Джон не ответил, все продолжая заливать слезами лицо и воротник рубашки Меркьюри. — Ты поплачь. Легче будет, — пробормотал Фредди. Потом поправился: — Все будет хорошо, Дики, просто прекрасно. Обещаю. Так они просидели в темноте еще полчаса. Джон наконец успокоился, сполз на пол и положил голову любимому на колени. — Сегодня я сплю с тобой. — А обнимать можно? — Да. — А целовать? — Тоже. — А сейчас можно? — Можно.