***
Преподавание в кружке робототехники — классная штука. Умеренное количество учеников, каждый день — стабильно по три часа и чай с печеньками. В перерывах Джон делал домашку и писал СМС-ки Фредди. «хочу к тебе. мы так мало видим друг друга… возьмете меня в свой кружок?» «не хочу быть у тебя на иждивении. тебе другого преподавателя дадут, а я у школьников веду)» Занятия проводились в одноэтажном кирпичном здании, в относительно недалеком прошлом — бывшем бомжатнике. Подразумевалось, что сие строение будет складом, но стройку забросили и под натиском бездомных она стала… Ну, другое определение сложно подобрать. Бомжатник. С кучей битых кирпичей, бутылок, досок, дохлых собак и старых тряпок. Так бомжатник и стоял, пока не попал под крылышко какого-то благотворительного фонда — то ли продолжал замороженные стройки, то ли бездомным помогал и, по совместительству, домам, Джон как-то особо не интересовался… Сейчас это был вполне аккуратный «Не дом культуры*», как его называли, — без вони, битых бутылок и дохлых собак. Помимо кружка робототехники, там еще нашли место под солнцем юные кинологи, авиамоделисты и какие-то туристы. Последним здесь было лучше всех — «Не дом культуры» находился в жопе мира, то есть в старом полузаброшенном парке в районе Меркьюри, и ходить в этот парк на ориентирование или еще куда-то — милое дело. В этот раз Джон отпустил ребят чуть позже — очень уж интересный проект им попался — и медленно стал собираться. Медленно, потому что оставаться одному не хотелось: сегодня на остановке он чуть не попался Дикону-старшему, спас только так вовремя подошедший автобус, и все это время Дикон дергался и озирался по сторонам. Он никак не мог отделаться от ощущения, что за ним идет отец и шипит в ухо.***
…Вечером они шли по улице, отец и сын. Оба — в черном, худые и высокие. Только шарф у Дикона-старшего был бежевый, а у Дикона-младшего — черный в красную клеточку. — Я так понимаю, ты не намерен меня слышать, Джон, — подчеркнуто равнодушно говорил Дикон-старший. — Я понял твою точку зрения, но принимать ее — да, не намерен, — вяло отбрыкивался Джон. Он устал, замерз, проголодался и соскучился по Фредди, и, будь его воля, он бы давно срезал и пришел домой. Но отец нашел-таки «Не дом культуры», в котором Джон подрабатывал преподавателем робототехники, и вознамерился «проводить». И теперь они гуляли по улицам — отец и сын… — Ты просто человек… старой закалки. Время совсем другое, если раньше геев шпыняли по-всякому, то сейчас у них свобода и все такое… — Я просто пытаюсь понять, где мы прокололись в твоем воспитании, чтобы ты стал… таким. — Да хоть литературу почитай! Если тебе обязательно нужен виноватый, то вини в этом себя и мать — как вы только посмели дать жизнь такому, как я, — Джон не мог говорить с родителем нормально больше десяти минут. Потом он начинал раздражаться, острить и диалог перерастал в конфликт на весьма повышенных тонах. О чем ему сейчас любезно напомнил Дикон-старший: — На два тона ниже, сын. Этим людям абсолютно незачем быть в курсе наших с тобой терок… Джон остановился. — Знаешь, что скажу? Мы сремся из-за проблемы, на которую можно посмотреть с разных сторон. И каждая сторона будет права и не права по-своему. Как Базаров с Павлом Петровичем! — При чем тут Базаров? Ты скорее Аркадий — повторяешь все за своим непутевым другом. Ты считаешь, что у твоей непохожести может быть положительная сторона? — Да, считаю. Я в состоянии аргументировать свою точку зрения. А ты не в состоянии выслушать мои доводы… Дикон-старший вздохнул так, будто его заставили преподавать высшую математику умственно отсталому человеку. Коим являлся его сын. — Вырастили мы сыночка… Базаров, Страна Советов и гомосятина… Джон развернулся и пошел прочь. Пошел по длинному темному переулку мимо парка с бывшим бомжатником, к «Не дому культуры», от которого можно было срезать и выйти прямо к нужному дому. Зачем резать душу с таким человеком? Дикон только сейчас понял, насколько сильно ему холодно. И не только снаружи.***
Джон переступил порог квартиры и тут же был заключен в объятия художника. — Дики, да где же ты столько времени шлялся? — вопрошал тот. — Я уже хотел бежать тебя искать! Звоню — не отвечаешь! Ты где был? — Имел душещипательную беседу с моим батюшкой, — ядовито пояснил Дикон. — Батюшка заявился за мной на работу и капал всю дорогу мне на мозги… Меркьюри приложил палец ко рту Джона. Тот замолчал. Ругаться совершенно не хотелось. — Дики, ты иди ложись. Горишь весь, — прошептал ему на ухо Фред и нежно поцеловал в щеку. И Джон пошел. Сил не оставалось ни на что. Он, словно лунатик, дошел до кровати, кое-как стянул с себя одежду и плюхнулся на подушки и плед с карпами. Он чувствовал себя выжатым лимоном. Вернее, даже подсохшей шкуркой от этого лимона. В двери показалась лохматая голова: — Есть будешь? Ты хорошо себя чувствуешь? Дикон, не размыкая губ, извлек из себя два отрывистых звука «м». То есть «нет». Меркьюри улегся рядом и обнял любимого человека. Джон представил, что вокруг темнота, а они с Фредом — два маленьких светящихся шарика, соединенные будто тонкой стеклянной спицей. И от этого стало чуть-чуть легче. — Фред, — Джон устало поглядел на художника и улыбнулся, — я тебя люблю… Вместо ответа Фредди поцеловал его — без страсти, языков и слюней. Тепло и ободряюще. Джон дрожал под одеялом и никак не мог согреться, но сейчас его лишь слегка потряхивало. Он отстранился и приобнял художника, окунувшись во вселенских размеров любовь и нежность и уткнувшись лбом ему в грудь. Нет, не так. Волна любви, заботы и нежности была скорее всеквартирных размеров. Они же никогда не проявляли свои чувства на людях — не целовались в маршрутках и вроде того… Джон опять перекинул ногу через бедра Меркьюри и подтянул его к себе. — Я люблю тебя, Джон. Все будет хорошо. И физик сразу ему поверил. Фредди Меркьюри никогда не говорит: «Я тоже люблю тебя, Джон».