thirty shots

      Если Элин пойдёт направо, она окажется прямо в эпицентре гражданской войны. Налево — в лапах злобных даэдра, уже ухмыляющихся и потирающих ручки в предвкушении такой лакомой добычи. Прямо — затонет на каком-нибудь корабле. Остаётся только вертаться назад. Элин начинает всерьёз считать, что для неё не существует «если» и каких-либо альтернатив. Только уже начертанный кем-то путь. Этот кто-то, наверное, не умел держать в руках перо, поэтому путь — сплошные зигзаги.       Вайтран — город-мечта. Маленький, совсем непримечательный. Солнечный и тёплый по-особенному. Элин обожает эти крохотные улочки до ломоты в суставах и боли в сердце. Возвращаться после всего случившегося очень тяжело, невыносимо даже, но выхода другого нет. Либо вернуться, либо умереть. Последнее Элин в корне не устраивает, поэтому она выбирает первое. Накладывает на ногу очень плохую повязку из каких-то очень бесполезных растений и идёт, хромая и чуть ли не падая. Идёт домой. После стольких лет.       На подступах сил не остаётся совсем. Если бы с ней была Лидия… Элин обрывает мысль на половине, потому что никаких «если». Её нет рядом — это факт. Значит, по-другому быть не могло. Отчаянно хочется в это верить.       Спотыкается об очередной камень и падает навзничь. Не первый раз за всё шествие. После шестидесятого падения Элин перестала их считать. Колени защищены хорошими доспехами — иначе бы стёрлись в кровь от многочисленных столкновений с землёй и грунтовкой. Боль во всём теле почти невыносимая, но знание того, что может быть в разы хуже, её притупляет значительно. Элин вытерпела, когда Тёмное Братство отрезало от неё кожу по кусочку (во имя Матери, конечно же), так что парочка ссадин — пустяки да и только.       Прошло так много времени, а изменилось решительно ничего. Элин хочет улыбаться, но по щеке течёт непослушная слеза. Если бы она тогда не взяла тот заказ… Качает головой: всё было бы точно также. Судьба не меняется. Судьба выклеймена и начертана нестираемыми чернилами. Элин в это верит и ковыляет к храму, где, она уверена, ей помогут, не спросив имени. Залечат дыру в боку, сломанную в нескольких местах ногу и все-все царапины. Может, наивно, но надежда всегда умирает последней.       Когда она заходит в храм, одна из жриц ахает протяжно, тут же бросает невылеченного до конца больного с какой-нибудь наверняка простудой и чуть ли не вприпрыжку подбегает к Элин. Когда перед глазами уже начинают теряться и смазываться некоторые цвета — тело понимает, что можно расслабиться, — Элин будто бы видит в лице жрицы что-то очень знакомое. Она убеждает себя, что ей только кажется.       Просыпается она через пять дней. Живая чудом. На шестой уже может встать с кровати, а на седьмой — держать в руках меч и использовать слабые заклинания. Как обычно, смерти не удаётся приблизиться даже на расстояние вытянутой руки.       Жрица больше не появляется. Исчезает бесследно, а её место занимает какой-то нерасторопный новичок, у которого руки дрожат, когда он применяет лечащие заклинания. Элин смотрит на него с жалостью и начинает помогать иногда. Замечание сделает насчёт несвежих листьев в настое, предложит вылечить кого-то. У паренька глаза голубые, и они светятся синевой, когда он соглашается. Сначала чуть нехотя, дескать, не положено больным напрягаться. Потом — наоборот, с охотой. Через пару дней выясняется, что жреца зовут Калеб, а оказался он здесь только потому, что был спасён ещё мальчишкой одной женщиной. Она убила волков, которые хотели поужинать человеческим детёнышем, а за это потребовала, чтобы мальчик стал прислужником богов. Выбора у него не было, а условие ему даже нравилось.       Когда в руках появляется былая твёрдость, а ноги стоят на земле также, как и всегда, Элин решает остаться. — У вас лишних мантий нет случайно? — говорит она как-то мимоходом Калебу. — Всегда найдутся, — чеканит он своим весёлым голоском, детским почти. — Тогда подбери мне одну. Я остаюсь.       С тех пор в Вайтране всегда можно было найти умелую целительницу, прошлое которой повергало всех, его узнавших, в шок. Благо, что выведать его могли очень и очень немногие. Целительница мило улыбалась, вязала шарфики для детей, а иногда даже навещала кузню и давала советы о ковке особых доспехов. Имя её вскоре забылось, но те раненые, которые были ею спасены от смерти, всегда помнили её добрый взгляд и тихий голос, вещавший о том, что каждый человек может сам вершить свою судьбу.