Ведьма

Привыкшая к раннему подъёму мисс Флэтчер не изменила себе и в этот раз. Проснувшись в чужом доме, она спросонья не поняла, где именно находится, но затем сложила дважды два. Привычно для её тела день начинался с физической активности для поддержания мышечной крепости, но не то место и не те условия, поэтому, поругав себя заранее, женщина кое-как привела себя в порядок, воспользовавшись средствами, которые ей были оставленные прислугой дома Соломонса, и покинула любезно предоставленный ей ночлег. Она неспешно спустилась с массивной лестницы исполненной из камня и кованых элементов. Этот короткий путь привёл женщину в большой зал, где перед ней открылся ясный вид на большой камин выполненный из тех же материалов, что и лестница, а над местом для разжигания очага висели семейные портреты, на которые падало слабое освещение от настенных ламп. Элизабет решила, что молодая женщина на первой картине была покойной хозяйкой дома и матерью Альфреда, потому что женат он не был, а сестры так же не имел. Формально, по крайней мере. Отец его совершал легендарные походы по барышням и своим священным долгом этот человек считал многим из них оставить своё семя. Одна единственная женщина только умудрилась его на себе женить, да только кольцо прелюбодействующего не остановило от новых подвигов. С внебрачными детьми своего отца Алфи не водился и не знался. Так что можно сказать, что «формально» близко к «буквально». Следующий портрет изображал ту же женщину, но уже гораздо старше и в компании с молодым, но уже мужественным и крепким мужчиной, коим был недавно пересёкший грань совершеннолетия Алфи. Она сидела в полуобороте на стуле, грациозно удерживая осанку и подпирая изящный совсем немного приподнятый подбородок костяшками двух пальчиков, а за ней был её сын, её опора, её щит. Она всем своим видом показывала то, как гордится быть матерью этого человека. Последний портрет был уже с одним только Соломонсом в капитанском кителе британской армии. Строгий взгляд будто смотрел в душу и ни капли в нём не было ни задорности, ни радости, ни гордости, только неприкрытая тоска. Исходя из нехитрых наблюдений, гостья сделала вывод, что отец семейства памятного места над камином не удостоился, а значит и уважения от сына не заслужил. Известные Элизабет факты об этой семье сошлись, как через копирующую кальку, просто после лицезрения трёх глубоко исполненных картин. — Мисс, доброе утро. Мне велено встретить Вас, когда Вы проснётесь и сделать всё, что попросите, — гостью нашла одна из служанок этого дома и очень вовремя. — Доброе утро, так уж и всё? — украдкой улыбнулась Флэтчер и кивнула женщине; вопрос ответа не требовал. — Мистер Соломонс ещё отдыхает? — Нет, хозяин около часа назад отправился рыбачить на лодочную пристань. Я как раз собралась отнести ему корзину с завтраком. Можете подождать его здесь или последовать за мной, если это не требует отлагательств. — Нет-нет. Положите, пожалуйста, туда ещё два ломтика хлеба, два кусочка козьего сыра и вареное куриное яйцо. Я сама доставлю Альфреду эту корзину, Вы только путь укажите. Прислужница учтиво кивнула и отправилась выполнять просьбу достопочтенной гостьи, пока та проверяла на месте ли собака. В каморке животного не оказалось, но лекарь его догадывалась, что пёс прямо сейчас с хозяином, всё ещё страдает от последствий отравления мышьяком и слушает его утреннее ворчание. И это ещё не понятно, от чего несчастный Капитан страдал больше. Забрав укомплектованную продуктами корзину, женщина отправилась по указанному пути. Ноги через приоткрытые носки туфелек нежно холодила утренняя прохлада и холодные капли росы. Тёплый верхний элемент одежды не давал замёрзнуть, пока преодолевая извилистые улочки, Элизабет не добралась до указанного служанкой места, где обычно рыбачил Алфи Соломонс. Она сразу его узнала. То ли по тому, как он сгорбленный с зачёсанными назад волосами тихонько напевал песню своим голосом брюзжащего старикашки, то ли по тому, что рядом неподвижно сидел Капитан, дожидаясь улова. Мужчина удобно устроился на деревянной кладке, опустив ноги в воду, и держал в руках длинную удочку. Рядом стояло вместительное цинковое ведро, а на его дне активно подпрыгивала, чем только создавала лишний шум, всего одна маленькая рыбёшка. — Ведьма, наколдуй мне рыбы, — пошутил Алфи, когда женщина разулась, поставила свои туфли рядом с его ботинками и, подражая, присела рядом, опуская ноги в речную воду. Для Элизабет вода оказалась слишком холодной, даже с тем учётом, что по дороге к берегу уже успела прохладиться, поэтому эта идея ей перестала нравиться сразу же и женщина достала ноги из воды под хриплые еврейские насмешки. — Избалованная девчонка. — Я не… — хотела было возразить мисс Флэтчер, но махнула рукой, а затем достала из корзины завёрнутую в газету копчёную рыбу по заказу. — Кстати, со времени нашего совместного ужина в «Риджентс» и выяснения неких обстоятельств мы уже виделись несколько раз, но Вы ни разу не назвали меня по имени. Почему? — Почему… — Алфи забрал предложенную рыбу, и часть её сразу отдал собаке. — Потому что имя краденое, а я брезгую пользоваться краденым. Я ж тебе не ебаный цыган какой-то, а честный и добропорядочный еврей. — Да-да, конечно, — женщина иронично ухмыльнулась. Её рука быстро скользнула в ведро, забирая оттуда «грандиозный» улов. Женщина поцеловала рыбёшку и выпустила её обратно в Темзу под немое возмущение поймавшего её рыбака. После этого поступка Соломонс решил, что уже обречён вернуться домой с пустым ведром, поэтому сложил удочку и убрал её позади себя, принимаясь за завтрак. Почему-то прямо сейчас ему казалось это всё таким обыденным, но ощущение не было похоже на привычное дежавю. Всё было так, будто они вдвоём каждое утро вот так сидят на лодочной пристани и препираются друг с другом. Помолчав какое-то время и подставляя лицо под ласки лучей поднимающегося из своей золотой колыбели солнца, барышня достала из корзины свой завтрак и перед тем, как набить им рот, тихо произнесла, будто боялась своего голоса: — Розали. Альфред аж чавкать перестал, когда она вслух произнесла своё имя и совсем немного приоткрыла завесу тайны. «Розали», — повторил он про себя, будто смакуя имя в собственном подсознании. Для себя Соломонс сделал вывод, что настоящее имя ей очень идёт, потому что это цветок, у которого нежный бутон и колючий стебель. Сплошное противоречие, как и эта женщина в целом. Шло это имя ей гораздо больше похищенного, это очевидно, и он как-то посмотрел на её профиль по-новому, будто только что познакомился с этой женщиной. — Роза, — сократил озвученное имя Соломонс, и ему понравилось, как это звучит. — Нет, оно не сокращается, — лже-Элизабет запротестовала, будто у неё отбирали что-то очень ценное. — «Розали» или же «Розалия», если полное имя. — Розой будешь, — мужчина стоял на своём. — Не буду. И Розалией тоже не буду, потому что мне нельзя, — женщина с досадой опустила взгляд к волнующейся воде, наблюдая в ней своё теряющее чёткость отражение. В этот момент под её ладонь подполз пёс, и Флэтчер отвлеклась от самолюбования. — Было приятно вспомнить о том, кем я есть на самом деле, но это просто воспоминание лучше будет оставить на этой пристани. — От своей тени не набегаешься, — вкраплением философии подытожил Соломонс и тут же поддразнил ведьму. — Правда, Роза? Они уже закончили трапезничать и, не торопясь, отправились к дому. На одно утро она снова стала той молодой, местами даже инфантильной, но неизменно амбициозной женщиной, которая ещё не познала вкус войны и не утратила там личность. Но момент радости был коротким, и ему было пора отправляться вниз по течению. Она ещё не знает, но теперь Соломонс при каждом удобном случае будет срывать её дешевые маски и напоминать о том, кем она есть на самом деле. Они изначально были обречены сблизиться, но кто знал? Кто же знал? — Вы отвезёте меня домой? — спросила гостья, впуская в дом собаку, но сама на порог не ступила. Пора было возвращаться в свою реальность и к своим заботам. — Хотя, с Вашим талантом к вождению мне стоит быть осторожнее с просьбами. — Отвезу, дорогуша, только ты же всё равно остаёшься передо мной в долгу. — Я с радостью верну сторицей за то, что Вы сделали для меня, — Флэтчер добродушно и благодарно улыбнулась еврею, а затем поспешила добавить: — разумеется, в разумных пределах. Я знаю, что у Вас их нет, но как-то уже постарайтесь проявить гибкость, я ведь спасла жизнь Вашему другу. — Приготовь мне собственноручно гуся с яблоками. Только, знаешь, люблю, чтобы птица была жестковата. — Я не умею готовить, Вы же знаете об этом, Альфред! Выдумайте надо мной какое-то другое издевательство, — одновременно с тем, как говорил мужчина, завела спор Розалия. — Обязательно жестковата, — он продолжил, игнорируя её тонкий возмущённый голосок, который так же не замолкал. — А яблоки кислые не бери, поганая птица получится. Бери сладкие. — Альфред! — не унималась барышня. — И корочка хрустящая такая, сладковатая чуть-чуть. — Я же сожгу дом в процессе. Пощадите Гретту, где она будет жить? — Я хочу гуся, — растягивая каждое слово командирским тоном, Алфи заставил непокорную заткнуться на несколько секунд. — Принеси мне долбанного, блять, гуся, Роза. — Противный, сквернословный, упрямый, старый и хромой медв…— полились щедрые эпитеты в сторону еврея, но тот и глазом не повёл, только легко ткнул ей пальцем немного ниже ключиц. — Ладно! Известная как мисс Флэтчер особа поморщила нос, будто её снова окуривали табачным дымом, а затем поджала губы в тонкую линию и подняла руки вверх, принимая поражение. Раз Соломонс хочет гуся, будет ему гусь. Жестковатый гусь. Давно Алфи не чувствовал такого триумфа. Прошло около недели с её возвращения домой, и теперь Элизабет могла сказать, что всё в медленном темпе налаживается и возвращается в привычный монотонно вертящийся круг. Женщина никогда не считала однообразие проклятьем. Повторяющихся моментов её новой жизни были по большей части приятными, либо нейтральными, но дискомфорта они ей точно не приносили. Это называется «стабильность», это было в радость. В её кабинете затеялся ремонт, ресторанное дело процветало, а одним ранним утром на открытом окне в её спальню Флэтчер находит розу прорастающую из почвы в глиняном горшке, как напоминание и знак внимания. Некто знает, что барышня не любит срезанные цветы. Элизабет уже начала подумывать о том, что этот хитрющий еврей за ней ухаживает. Но он ей не нравился, как потенциальный партнёр на всю жизнь. Вовсе не нравился. Женщина всегда была падка на педантичных и статных мужчин одетых с иголочки, следящих за своими манерами, выражающихся лаконично и красиво, смотрящих на мир с высоты птичьего полёта. А что собой представлял Альфред Соломонс? Бурый медведь, у которого когда лапа в банке для мёда застрянет, сквернословие разлетается по всему Кэмдену. Неопрятный вспыльчивый мужлан с нестриженой бородой и неглаженой рубахой, скверным характером, грубыми руками рабочего, да и по локти в чужой крови, пусть и украшенные высокопробным золотом. Это был не тот человек, о котором она мечтала для роли мужа, когда без страха отзывалась на собственное имя. Только вот при размышлениях об этом человеке у Элизабет внутри возникал конфликт. Он действовал ей на нервы, но она нуждалась в этом. Ей хотелось исправить всё в нём, но тогда он не будет вызывать в ней должного уважения. Он коверкал её имя, называя «Розочка», когда никто не слышит, и она показательно бесилась в ответ. Но от этого всегда пахнущего ромом, табаком и войной мужчины это звучало так нежно и ласкового, что ей в этом обращении не хватало только единственного «моя». Между ними образовывалась какая-то энергия за гранью общего понимая и это пугало Лиз до глубины души. — Нет, это какой-то бред. Просто минутное помешательство, — она отложила на прикроватную тумбу книгу, ведь всё равно не могла поспеть читать её за смеющимися бесами в подсознании, и выключила настольный светильник. В своей винокурне Алфи выдерживал строгую армейскую дисциплину. Производство было отлажено, как дорогие часики на дамской ручке, начиная от переработки тростниковой патоки и заканчивая переправкой хлеба в булочные почти по всей Европе. С этим днём пошло что-то не так. И только одному человеку в этом мире было заведомо известно что именно. Соломонс что-то сосредоточено записывал в книге учёта и бегал пальцами по деревянным счётам, а рядом из чашки поднималась струйка ароматного пара со свежезаваренного кофе, в который мужчина собирался добавить на четверть белого хлеба. Работа с цифрами требовала тишины, а эту тишину у него почему-то прямо в тот момент нагло и бесцеремонно выдирали из рук, как хулиганьё конфету у ребёнка. — Да что за галдёж в вашем ебаном стаде? Ну, сучьи вылупки… — Альфред взял из верхнего ящика стола револьвер и, опираясь на трость, поднялся с места, чтобы наподдать тем, кто нарушает дисциплину на его производстве. Медвежьей походкой мужчина поспешил покинуть своё логово, крепко сжимая одной рукой готовую тронуть чей-то зубной состав трость, на случай, если это устроили рабочие, а второй — ствол револьвера, если это кто-то пожаловал извне. У него на многие предусмотренные случаи имелось два решения и чаще всего они были противоположны друг другу. Кладовщики всё так же трудились, не реагируя на балаган, как и несколько пекарей, а вот в другом помещении, куда ресурс отправлялся бродить, была какая-то несанкционированная руководством беготня. Совершенно внезапно навстречу еврею побежал мужчина, который гнал клокочущего и перепуганного десятком здоровых мужиков упитанного гуся. Человек упал к хозяину практически под ноги в попытках ухватить птицу, но только хлопнул руками, когда как животина побежала дальше. — Это ещё что за нахуй? — Алфи проморгался, поставил одну руку на бок, а затем тростью указал в сторону удирающего нежданного гостя. — Это гусь, сэр, — выдал поднимающийся и отряхивающийся работничек фабрики. — Я вижу, что это гусь, гений. Я спрашиваю, что за нахуй здесь происходит? — Он ниоткуда появился, — влез в разговор другой рабочий. — Здесь поблизости никто не пасёт гусей, вряд ли просто заплутал. Мы хотели поймать его и зажарить, но видит Бог, этот гад пернатый на диво изворотливый. — Ладно, поймайте его, срубите голову, ощипайте и… — Соломонса внезапно осенило и он замолк, завис на одном месте неподвижно, а затем глуповато улыбнулся, покачал головой и воскликнул: — Ах ты ж ведьма! Мужчина огляделся, довольствуясь ничего не понимающими взглядами, развернулся и сам же последовал в сторону, куда побежал гусь, а затем позвал за собой и помощника. — Олли, дружочек, найди животине зерна и намости где-то в уголке соломы. И пусть не трогает его никто. Если узнаю, что кто-то на него облизнулся, зажарю этого несчастного в печи как самого жирного сраного гуся на птичьем дворе и сожру в одну морду.