Ведьма

Одинокие вечера в «Риджентс» таковыми быть перестали. Самый крайний столик возле сцены, где Элизабет иногда показывалась красивой, неприступной и покачивающей ножкой в такт музыке желанной дамой теперь почти всегда занимали два человека. Алфи приходил позже неё, присаживался рядом, тихо здоровался, называя её настоящим именем, и ему уже несли на ужин всё, что гость пожелает. Она перестала говорить на него «мистер» и «Вы», только «Альфред». Они искали общие интересы, но список оказался слишком коротким. Они смеялись над несмешными шутками и вели себя как дети, пританцовывая на улицах. Они выглядели со стороны влюблёнными и так их воспринимали окружающие. Между ними не было физической близости, только мимолётные или случайные касания. Они часто о чём-то оживлённо спорили, а раз даже серьёзно поругались, затаили друг на друга множество мелких обид и не виделись какое-то время. Но, вернувшись как-то домой, Лиз нашла его спящим у своей двери в перепачканной грязью и кровью рубахе, без верхней одежды и в обнимку с пустой бутылкой рома. Алфи был настолько пьяным, что не мог проснуться, когда женщина хлопала его по щекам, только бормотал что-то нечленораздельное и снова храпел. А конец октября особым теплом не отличался. Картина, где Элизабет вместе с Греттой затаскивают этого медведя в дом, имела право называться библейской. Флэтчер не спала всю ночь, переживая, что он убил невинного человека в порыве ярости из-за их ссоры, но, связавшись с Олли, выяснила, что пал смертью храбрых гусь, который жил у них на винокурне. Алфи в буквальном смысле оторвал птице голову. Уже к утру они наладили отношения и простили друг другу все сказанные в пылу грубые слова, потому что Алфи просто сдался. А сдался он потому, что не выдержал и на секунду не замолкающую Лиз, которая добавляла его дикому похмелью особых ноток страдания. Еврей был готов на всё, чтобы она прекратила его отчитывать, и принял все удары, как мужчина. Одним особенным вечером ноября Соломонс должен был зайти в ресторан, но задерживался больше обычного, а когда всё же пришёл, заметил очень опасную для этого заведения ситуацию. За их столиком Флэтчер находилась в компании какого-то постороннего мужчины, что самоуверенно восседал там и раскуривал при ней сигару. Соломонс едва сдержался, чтобы не зарычать по-звериному от вспышки ревности, пока глаза его наливались кровью, а вены на руках раздувались. Однако самоконтроль еврею был чужд, поэтому, выпрямив спину, он поспешным шагом направился в сторону нарушившего его границы незнакомца, грубо расталкивая прохожих на своём пути. До катастрофы оставались мгновения. — Нет, Вы не понимаете, — хозяйка ресторана вежливо улыбалась мужчине и что-то вполне доходчиво, хоть и впустую объясняла. — Мне не важно, что отказов Вы не принимаете. Я, в самом деле, не нуждаюсь в компании и не танцую. У бара достаточно дам, которые с удовольствием проведут с Вами вечер. — Смилуйтесь, они меркнут перед Вами. А я привык получать всё самое лучшее. Знаете, в Париже… — незнакомец хотел было начать какую-то увлекательную историю, но Соломонс оказался рядом ближе и, схватив за шиворот, вышвырнул его со стула прямиком на пол. В «Риджентс» конфликты были таким редким явлением, что все посетители оставили свои разговоры и тарелки с изысканным ужином, любопытно уставившись на происходящее, как на самое яркое представление в их жизни. Музыканты перестали играть, повисла гробовая тишина вокруг возникшей ссоры. Элизабет поспешила вмешаться, потому что знала, что Соломонс здесь же убьёт этого человека и будет за то отвечать перед законом, если она немедленно не успокоит его вспыхнувшую голову. Даже его авторитет, власть и военные заслуги перед короной не помогут ему отделаться от перспективы попасть в петлю. — Она сказала, что не танцует, дружочек, м? Сказала. Ты, наверное, плохо слышишь, давай-ка, — еврей достал из пальто свой револьвер и поместил в барабан пулю, — я прочищу тебе уши. У меня и средство хорошее имеется, сразу всю дрянь выбивает из головы. — Как неловко. Кажется, измазал обувь о жидовское дерьмо. Кто впускает сюда всякий второсортный мусор? — Чего ты там промямлил, еблан? — Алфи взвёл курок и направил оружие на наглеца. У Соломонса вот-вот должен был лопнуть глаз, но на Элизабет юрко, как кошечка, скользнула под руку и стала перед ним в абсолютно тесной близости, положив одну руку на грудь, а вторую — на его щеку, стараясь обратить внимание на себя. Барышня приподнялась на носочки, чтобы дотянуться до его уха и обожгла кожу теплом своего дыхания. Еврей даже опешил на мгновение, показательно оплетая её талию своей увешенной золотыми кольцами и браслетами медвежьей лапой. Но мгновение слабости было коротким и рука, держащая револьвер, стала снова твёрдой. — Т-ш-ш, — гипнотизирующее и успокаивающе прошипела женщина. — Тебя повесят на следующий же день, Альфред, будь благоразумным. Кроме того, здесь существуют определённые правила, которые запрещают внутренние конфликты и исключений в нём не предвидено даже для тебя. Не огорчай меня, пожалуйста. Этот человек осознаёт свою ошибку и уже уходит. — Правила — это хорошо. Правила — хорошо, да, — он выдавил из себя пресквернейшую улыбку и сощурил глаза. — Ступай, дружочек, въёбывай отсюда. Дайте ему бутылку хорошего виски с собой за мой счёт. Мы же всегда рады сраным американским туристам. Ага, не только ты умеешь национальность вычислять по акценту, понял, да? — Альфред. Благоразумным. — Я охуеть какой сейчас благоразумный, дорогуша! — Он воскликнул так, чтобы слышал каждый присутствующий. — Ты даже не представляешь. Американец не продолжал конфликт. Мужчина отряхнулся и после зрительной перепалки с потревожившим его свирепым зверем покинул заведение. Как-то очень быстро, будто всё случилось так, как должно было, и делать ему в ресторане больше нечего. Соломонс опустил револьвер и вернул его во внутренний карман своего пальто, как только входная дверь хлопнула. Элизабет махнула рукой, чтобы музыканты снова начали играть, и выдохнула с облегчением. Когда конфликт был улажен, она наконец-то могла отметить, что Алфи выглядел совершенно иначе. Мужчина снял пальто и шляпу, бросил их на стул, который забрал от соседнего столика, выровнял спину, а затем расстегнул пуговицу на приталенном пиджаке своего новенького костюма. Он явно посетил хорошего цирюльника и парикмахера, потому что его волосы и борода стали короче и ухоженнее. Альфред выглядел моложе и презентабельнее, его рубашка была белее снега, наглаженные стрелки на брюках ровнее сердечного ритма мертвеца, а в отражении туфлей можно было видеть тайны мироздания и собственную душу. — У тебя какой-то праздник? — Она присела за стол и мгновенно выдернула своего спутника из кипящей смолы собственного гнева, а он как истинный джентльмен пододвинул ей стул, хотя ранее ничего подобного не делал. — До Хануки целый месяц, а твой день рождения в мае. Кто ты и что сделал с Альфредом Соломонсом? И не смей мне лгать. — Праздник? С чего ты взяла, что у меня праздник? — Ты в зеркало себя видел? Принарядился как, похорошел, и где твоя трость? — Нога болеть перестала, я её и выбросил, — заявил мужчина и брезгливо струсил со стола упавший от сигары американца пепел. — Она мне больше не нужна, я же не симулянт, как ты. Алфи насмешливо хохотнул в своей манере прожившего жизнь старика, снова напомнив женщине, что обновлённая внешность — пыль в глаза. Однако она уже привыкла к тому, кто он есть на самом деле, приняла его. И наблюдать его таким статным, красивым и ухоженным было хоть и отчасти приятно, на самом деле это было просто для того, чтобы впечатлить её, и она всё понимала. А женщине вовсе не нравилось, что он хочет быть для неё не тем, кем есть на самом деле. Будто Алфи тоже терял возле неё свою личность. Или, возможно, Элизабет слишком много проводила время, анализируя то, что для других не имеет значения и все эти умозаключения не более, чем абсолютная чушь. — Собственно, в этом есть твоя заслуга, ведьма, и это автоматически делает меня твоим должником, а мне не нравится быть должником, знаешь ли. У меня есть для тебя подарок, — он полез в карман пальто и достал оттуда небольшой свёрток светлой ткани. — Ничего существенного с виду, просто безделушка. Но в ней много смысла и я неебически долго мастерил её, так что хочу, чтобы она была у тебя, как оберег от всего плохого дерьма в этом недостойном тебя мире, и как напоминание. Соломонс было хотел добавить «от всего плохого, кроме того, что в её жизни уже есть я», но решил не портить момент. Женщина аккуратно развернула протянутый ей свёрток, чтобы добраться до подарка и обнаружила там дивную вещицу. Оберег представлял собой прекраснейшее ювелирное изделие из жёлтого золота в форме Звезды Давида, оплетённого вьющейся розой. Бутон цветка украшали потрясающей красоты рубины, а листочки — изумруды в цвет её глаз. Женщина коснулась кончиками пальцев граней шестиконечной звезды, а затем олицетворения её самой и губы тронула лёгкая улыбка. Она была очарована первоочерёдно тем, что такую аккуратную вещь сделал такой человек, а посыл подарка вызвал тепло внутри грудной клетки, будто от крепкого алкоголя. — Маген Давид, — произнесла на иврите Розалия и, наконец-то, оторвала взгляд от ювелирного изделия, чтобы посмотреть на Алфи, а тот уже непринужденно что-то жевал и покачивал головой под весёлую музыку. — Символ надежды и гармонии между своим «я» и внешним миром. — У него очень много значений, очень много трактовок его формы и функционала, как оберега. По большей части, человек сам выбирает, чем именно он будет ему служить. Если тебе хочется, чтобы это был символ надежды и гармонии, то это будет символ надежды и гармонии, — проинформировал мужчина, а затем взял стакан, наполовину наполненный виски. — Так хорошо сказал, что надо выпить. Лиз задумалась о чём-то своём. Она смотрела в никуда и водила пальцем по золотым переплетениям, возвращаясь к тем немногим воспоминаниям, которые она забрала с собой в новый век. Воспоминаниям о самом счастливом периоде её жизни, когда с ней были папа и мама. — Маргейт. Город маленький, но красивый. Там мили через две на восток от башни с часами есть дом, у которого большие окна и они открываются в сторону побережья. Оттуда ещё видно маяк и мимо всегда проплывают красивые кораблики на его свет. Я была совсем ребёнком, когда мы с родителями путешествовали по Европе и остановились в этом доме буквально на пару дней. Я бегала по горячему песку босыми ногами и гоняла чаек, а затем строила замки из песка, украшала их выброшенными на берег ракушками и думала о том, стать мне отважным пиратом, когда вырасту, или прекрасной принцессой. Это было бы первое место, где я бы искала путь к своему «я», — Флэтчер мечтательно улыбнулась и положила в сумочку подарок. — Если я потеряю себя и свою надежду, ты мне её вернёшь или твой подарок? — Маяк, проплывают кораблики… — Алфи всё ещё находился мысленно на карте прибрежного городка, но вопрос чудом услышал всё же. — Об этом не переживай, мы с ним будет работать сообща. Алфи и Элизабет засиделись в «Риджентс» до глубокой ночи. Новые посетители то приходили, то уходили, но сидевшие за крайним столиком у сцены мужчина и женщина оставались до самого закрытия. Они могли бы пробыть там хоть и до утра совершенно одни, но хозяйка заведения попросила отвезти её домой, ведь свой автомобиль отправила в ремонт пару дней назад. Примерно где-то в середине Глостер-авеню автомобиль Алфи съехал на обочину и прекратил своё движение почти у самой двери в дом Элизабет. Он заглушил двигатель, вышел из салона и открыл дверь своей спутнице, галантно подав ей руку. Ухаживания она, разумеется, приняла, но оказалось, что это была отнюдь не галантность, а лишь уловка. Едва мисс Флэтчер ступила на тротуар, он, всё ещё удерживая её руку, резко потянул не ожидавшую подвоха женщину на себя. Он крепко обхватил тонкую талию, дабы отрезать пути к отступлению, а свободной рукой приподнял её шляпку так, чтобы свет от уличного фонаря не встречал сопротивления, и тень не падала на её лицо. Соломонс какое-то время всматривался в перепуганные изумрудные глазёнки, которые были как у кролика перед удавом во время обеда, а затем тыльной стороной ладони огладил её скулу и убрал похищенную ветром из причёски прядь за украшенное серьгой из жемчуга ухо. Лиз глубоко вдохнула в лёгкие влажную прохладу Альбиона и прикрыла веки, потёршись о дарующую ласку руку как котёнок. — Боишься. Куда подевалась вся твоя смелость и бойкость, Роза? — Он шептал в её приоткрытые губы, коснувшись её лба своим, разделяя с ней своё отравленное алкоголем и табаком дыхание. — И не говори мне, что не желаешь прямо сейчас послать к хуям эту чужую вселенную и утонуть со мной на своих белых простынях в своей уютной небольшой спальне на втором этаже. Не лги, я замечу. Ты не скрываешь свои желания, ты в них предельно откровенна со мной. Рот безмолвен, а глаза — не замолкают. Они почти соприкоснулись в поцелуе, когда женщина аккуратно уклонилась от этого разбивающего ей сердце шага, и Соломонс шумно, скрывая досаду и злость, выдохнул через нос весь воздух Лондона. — Ох, Альфред. Я не собиралась тебя обманывать, — она отстранилась, утирая уголок глаза от наступающей влаги. — Просто определённые действия приводят к разрушению определённых граней, а я не могу себе этого позволить. Рано или поздно мне снова придётся бежать, менять имя и у меня всегда под подушкой будет лежать оружие. Это неизбежно. — Чего бы ты ни боялась, от чего бы ни пряталась, когда пойдёшь за меня замуж, это перестанет иметь вес. Я буду ломать лица, руки, ноги и никто не придёт в наш дом и не причинит тебе зла. — Ты не понимаешь, о чём говоришь, — она покачала головой и заняла свои руки его воротником. — Ты даже не знаешь меня совсем. — Так помоги мне понять, — казалось, у его недоумения расплывался горизонт. — Я всё жду, что ты расскажешь о том, что тебя беспокоит, но ты по-прежнему молчишь. Мне пора узнать, разве нет? Неужели я так и не заслужил твоё доверие? Предположение о недоверии больно кольнуло, и сдерживаемая слезинка предательски покатилась к его большому пальцу. Алфи поймал её мгновенно и смахнул брезгливо, как будто это что-то мерзкое, что не должно касаться этого лица. — Мокроту только не разводи, эти ваши водопускания через глаза меня из себя нахуй выводят. Соберись и отвечай на вопрос, потому что я тебя прямо здесь сейчас… — Это не вопрос доверия, — она приложила палец к его губам, призывая к молчанию, — это вопрос политики. Я боюсь, что даже у твоего влияния есть предел. Эти люди сами устанавливают пределы для других. И меня всегда будут искать. Вообще-то, я думаю, что уже нашли. — Что ты имеешь в виду? — еврей мягко убрал её руку. — Это человек в ресторане. Американец. Это всё не просто так. У Соломонса как-то недобро сверкнули его небесно-голубые глаза и он прижал женщину к себе сильнее. — Послушай меня, Альфред. Называй это предчувствием, но он не просто так появился там сегодня. Это уже случалось со мной. Эта женщина, Элизабет, была не первой, чьё имя я украла. Во время работы на Чангретта, меня звали Фабьена. Когда мой долг перед мафией был выплачен, я собиралась уезжать в Лондон и пошла по магазинам, чтобы прикупить в дорогу необходимые мелочи, — женщина мягко отстранилась, покидая тёплые объятия и сложила руки на груди, с досадой какой-то рассматривая собственную дверь. — Ко мне подошёл американец и попросил помочь ему найти адрес на бумаге. Я была занята, поэтому вежливо отказала в помощи, но вечером этого же дня ко мне в дом ворвались вооружённые люди. Они были американцами и они искали Розалию. Тогда выжить мне помог Лука, но я снова ему задолжала, поэтому выполнила для него в Лондоне кое-какую работу, а затем написала письмо с отчётом. Так ты нашёл мою с ним связь. — Срань Господняя. Так вот оно! Владелец брокерской конторы на Эбби-роад? — Да. Мне было приказано убить его тихо и без свидетелей. Я не хочу посвящать тебя в подробности, уверена, что ты и так сложно воспринимаешь то, что я вообще на это способна. — Нет, это я как раз понимал и без твоего подтверждения, но я ума не мог приложить, что ебаный наёмник, которого я так долго ищу, это ты. Я себе таких сказок уже выдумал, врагов ищу по пустым бочкам, а тут щуплая девчонка! — Алфи провёл пальцами по усам, разглаживая их и кивая на свои размышления. — Это многое объясняет, да. А почему америкосы? Я им, конечно, никогда не доверял. Поганые заокеанские друзья. Слишком хитрожопые и ссыкливые уёбки, я тебе так скажу. Сначала долго мяли сиськи, которые назвали нейтралитетом, а потом вступили в войну, когда другой мир уже потерял своих лучших людей. — Я родилась, выросла и пустила свою жизнь под откос в Бостоне. Больше ни слова не скажу, ни словечка, Альфред. Они какое-то время помолчали каждый в своих размышлениях. Женщина вовсе отвернулась от Соломонса, потому что после этих откровений ей было стыдно на него смотреть. Этот человек только что почти в любви ей признался, а она оттолкнула его и следом вывалила свою неоднородную дурно пахнущую массу проблем. Он довольно тихо подошёл сзади, положил на её плечи свои ладони и хмыкнул. — Ну, Америка не такая уже и плохая, наверное. Была. Теперь тебя там нет, и она стала дерьмом, это да. Розалия засмеялась сквозь слёзы. Альфред только всё усложнял. Гораздо проще бы всё было, возненавидь он её и послав ко всем чертям. Она зачитывала ему страницы из своей биографии, а он принимал всю эту гадость за сладкие плюшки. Мужчина ослеплённый любовью становится отчаянным глупцом. Еврей взял её за руку, пощекотал ладонь своей растительностью на лице, поцеловал музыкальные пальцы, а затем утёр портящие женскую красоту слёзы. — Ты сейчас отправишься спать, а к утру этого американца уже не будет. Я сделаю это лично и с неописуемым удовольствием. Его никогда и никто не найдёт, я тебе обещаю, — он потянул за ленту, которая связывала собранные в незамысловатую косу волосы и ловко расплёл её пальцами одной руки. — А если придёт кто-то следом, я порешу и их и тех, кто придёт за ними, а затем буду ждать следующих. У меня завидно разнообразный оружейный склад имеется, а вот тормозов нет. Свинца на всех хватит. Барышня провела носом по шее мужчины, собирая его запах рома, табака и войны в воображаемую капсулу в чертогах разума. Он продолжал очень аккуратно причёсывать пальцами её волосы, стараясь не задеть их кольцами и не вырвать случайно целый клок, ибо получится ну совсем не вежливо. — Нам не победить в этой войне. Не строй замки из песка, их размоет море. — Наш замок из песка сохранит Моисей, — обратился к своей религии Алфи и открыл хозяйке дома дверь. — Он в делах укрощения моря нечто понимает. А ты иди отдыхать. Пусть тебе приснится широкий такой матёрый медведь в капитанском кителе, который провезёт тебя по лесу на своей спине и ни одна шавка не откроет пасть в твою сторону. Потому что медведь будет рвать зубами каждого, кто посчитает себя выше самой судьбы.