Розали резко подорвалась на диване, сквозь сон услышав звук бьющегося стекла. Она обеспокоено огляделась по сторонам, пытаясь сосредоточиться и понять, приснилось ей это или нет. Где-то за пределами комнаты послышалось раздражённое, сквернословное, старческое ворчание и женщина облегчённо выдохнула, прижав одну руку к груди. Никто не пришёл за ней, это всего лишь Алфи не смог совладать со своей медвежьей неповоротливостью. Заметив, что цветок его сердца уже не спит, еврей перестал пытаться тихушничать, с грохотом бросил у камина большую охапку только что нарубленных дров и ворчать стал уже громче, разделяя своё негодование с единственной живой душой поблизости.
— Нет, Розочка, ну какой долбоёб такие узкие дверные проёмы строит? Я им что, балерина, чтобы как лебёдушка порхать сквозь них? — Мужчина отряхнулся от мелких щепок и пыли, было прервался на зевок, а затем продолжил. — Вот у меня в доме можно развернуться хоть целой кавалерией с пьяными лошадьми. Потому что мужик должен предусматривать всё наперёд. Это важно. Я вот, когда хорошо так присосусь к бочонку с ромом…
Женщина уже не слушала, зная, что теперь он не замолкнет ещё долго, рассказывая между словом истории о его нетрезвых подвигах, которые Картер уже успела переслушать ранее все до последней по несколько раз. Он, так или иначе, в итоге их все свяжет чудесным образом с тем, что эта дверь — корень зла и он героически снесёт её к чёртовой матери. Пока еврей не замолкал, меняя выражение лица в зависимости от эмоционального оттенка повествования так же часто, как меняется картинка в калейдоскопе, Розали осмотрела себя и обнаружила, что пострадавшая от пулевого ранении нога была аккуратно и умело перевязана свежими бинтами. Жар у неё спал достаточно быстро, чему объяснение, вероятно, лежало на столике среди медикаментов. Рассечения у скулы, над бровью и у нижней губы Алфи так же обработал антисептиком, пока она спала. Это сильно удивило Розу, потому что спит она очень чутко. Видимо, жаропонижающее в небольшом уже пустующем шприце имело в составе опиаты, которые нагоняли сладкий сон на пациента, но оно и к лучшему. Женщина хоть немного, но чувствовала себя лучше. Всё тело саднило, разливалось болью даже на те участки, где видимых повреждений не наблюдалось. Особенно беспокоило сломанное ребро с правой стороны и простреленная нога, пулю из которой она доставала сама, заливая рану и себя алкоголем. Чудом чудесным не была задета бедренная артерия, иначе всё было бы куда печальнее. Картер убрала на диван трусливо убегающее на пол одеяло, которым заботливо была укрыта ночью и попыталась встать. Но тихо простонав от боли, села обратно; позже попробует ещё раз. В камине уже весело потрескивала древесина нещадно приговорённого бука, Соломонс мгновенно оказался рядом, подал Розе её трость и аккуратно подержал за спину, помогая встать на ноги и удержать равновесие. После чего отошёл к окну, деловито складывая руки на широкой медвежьей груди и только сейчас находя время полюбоваться видом на море с маяком вдали.
— …а он мне после всего этого и говорит: «Алфи, друг, какое молоко, ты вчера сжёг коровник, пока пытался раскурить трубку». — Только закончив рассказывать увеселительные отрезки из своей биографии, мужчина тихо посмеялся и покачал головой, отмечая, что время было хорошим, а затем заметил лёгкий оттенок недоумения на лице Розалии. — А, да, я заезжал к тебе домой, чтобы распорядиться для твоей служанки устроить нормальные похороны и собрать то, что тебе может пригодиться. Одежда в основном, обувь, трость вот нашёл возле одного из америкосов с дыркой в голове. Теперь, может, перестану тебя называть симулянткой.
— Много людей пострадало во время взрыва? — спросила женщина, облизывая подбитую губу. — Маргарет успела выбраться?
— О, гляди, кораблик! — Соломонс сделал вид, что не услышал вопрос и с мальчишеским задором засмотрелся на проплывающее мимо рыбацкое судно. — Ну, давай же, иди посмотри.
Роза медленно подошла к еврею, нехотя поворачиваясь к окну, чтобы посмотреть на слегка волнующееся море и на обративший мужчину в мальчишку уже удаляющийся корабль. В этот момент ребячество и мнимое веселье Алфи спало, как театральный занавес. Он грубо ухватил запястье женщины, дёргая её на себя, а другой рукой крепко сжал утончённый подбородок, пока сама Картер шипела от боли. Злость затуманила разум сильнее ядовитых газов на фронте во Франции, Соломонс нахмурил брови и напряжённо дышал через нос, будто ноздрями сейчас огонь дунет, как у мифической рептилии.
— Альфред, держи себя в руках, — он не мог сделать женщине больнее физически, чем уже было, но очень напугал этой переменой настроения.
— Если я говорю «жди меня и никуда не ходи» — это не означает нихуяшеньки, кроме как «жди и не уходи». Сорок минут, Роза. Я считал тебя погибшей сорок самых долгих минут в моей жизни, — окрашивая каждое слово в цвет своего гнева, произнёс мужчина. — Те двое суток, которые я со своими ребятами провёл под миномётным огнём в окопах, показались детской песенкой. Ты…
Рука, которая сжимала подбородок, медленно, но решительно опустилась к тонкой шее, где под кожей ходором ходила сонная артерия и угрожающе сжала её так, чтобы кислорода поступало всё ещё достаточно для адекватного восприятия информации. Картер прикрыла веки, но не от страха, а потому что в голубые глаза было смотреть сложно из-за чувства вины и стыда.
— Поступишь со мной так ещё и раз и…хрусь, — Алфи сымитировал звук перелома шейных позвонков и ласково огладил нежную кожу большим пальцем. — А затем всё закончится.
Он отпустил её запястье и аккуратно, в страхе привести в исполнение свою угрозу раньше времени, приобнял той же рукой за талию, в то время как вторая зарылась в утративших свежесть шоколадных волосах. Гнев отодвинуло на второй план другое сильное чувство, и Соломонс сразу размяк.
— Прости меня, — женщина замялась, впервые за долгое время не находя нужных и важных слов, однако они никому и не требовались. — Я очень виновата перед тобой. Я не знала, что…
Он не дал ей договорить и, более не ожидая выполнения каких-то глупых условностей и тем более разрешения, сладострастно с особенным трепетом поцеловал раненные губы. Алфи продолжительно лишал свой колючий цветок дара речи и здравого рассудка. Роза перестала воспринимать и боль, и вину, и вес собственного тела, и внешний мир, только власть греховного искушения возвышалась над ней, вынуждая цепко хватать каждое щедрое и скромное проявление любви. Затем мужчина оторвался от губ и стал медленно нежно целовать синяки под её глазами, затем щёки, нос, лоб, под ушком, и остановился уже только у макушки, когда она прижалась к его груди, находя там покой.
— Я пропустила кораблик, — умиротворённо произнесла Розалия, отрываясь от Соломонса и оборачиваясь в сторону окна.
— После того, как я выкуплю этот дом, ты устанешь их считать.
— Не выкупишь, — возразила женщина, отодвигая тростью припавшую пылью тюль в сторону. — Я сделала это ещё когда приехала в Лондон. Мне нужно было хранилище для кое-каких вещей и большого количества наличных, а также убежище на подобный случай. Вспомнила про путешествие с родителями и решила попытать удачу. Оформлять бумаги пришлось, правда, чтобы дом никак не привел ко мне. Здесь так хорошо.
— Хорошо, да, — Алфи почувствовал приступ упадка сил и помассировал переносицу, а затем несколько оживился, возвращая себе бодрый внешний вид. — Внизу давно остыл завтрак. Нам нужно поесть, а затем ты мне расскажешь всё, начиная с того в какие дворовые игры ты играла, когда сбивала в кровь коленки в детстве, заканчивая тем, каким образом ты выжила и что вообще произошло в «Риджентс».
— Надеюсь, что готовишь ты лучше, чем я.
— Хоть в чём-то я лучше, чем ты, — еврей как-то по-отцовски погладил Розу по волосам и кивнул в сторону двери. — Иди-иди, я подброшу в камин дров, приберусь здесь и догоню тебя, хромоножка.
Едва женщина скрылась за дверью, Алфи присел на диван и достал из кармана маленький пузырёк с жидкостью без каких-то наклеек на нём. Он выпил треть содержимого, посмотрел на циферблат своих карманных часов на цепочке и с досадой цокнул языком, будто ему не хватало чего-то совсем незначительно сейчас.
— Неужели нельзя помедленнее? — Обратился Соломонс к времени, будто эта сила была чем-то одушевлённым, а затем поднялся и поспешил подкинуть дров в камин. Стены дома нагревались слишком долго, придётся позже отправиться в город и найти угля.
Завтрак, который приготовил мужчина, не обладал изысками шедевров мировой кухни, зато было сытно. Мясо, яйца, бобы, немного добротного красного вина, ржаного хлеба и всё, что нужно для пользы восстанавливающегося организма. Страсти к алкогольным напиткам цветущая барышня не испытывала, но и нос воротить перестала, как и на табачный дым. У Алфи была новая трубка. Старую уже, наверняка, раскуривал один глухой бродяга, если, конечно, проверял карманы на предмет чего-нибудь интересного. К новому курительному прибору пришлось находить свой особенный подход, потому что старый был с ним очень долго и привычка — есть привычка.
Они сидели внизу прямо перед заигрывающими огоньками, угощаясь сухофруктами и горячим чаем. Розали положила ноги на колени Соломонса, а он, не отрывая взгляда от камина и поглаживая ладонью женскую лодыжку, внимательно слушал её. Это был долгий-долгий разговор, в основном её устами.
— Сержант научно-технической разведки Соединённых Штатов Розалия Шерил Картер, родилась в 1892 году в Бостоне в семье простого учителя и библиотекаря, — представилась женщина и сначала было грустно улыбнулась, а затем потеплела, как ранняя весна после подснежников. — «Шерил» — любимая, «Розалия» — ты сам понял ещё на лодочной пристани. Я была любимым и единственным цветком своих родителей. Мама ушла из библиотеки, когда я родилась, и они с отцом, набравшись по уши долгов, открыли книжную лавку. Дело приносило стабильный доход, они стали расширяться и имели уже несколько таких магазинчиков в городе. Меня перевели в специализированную школу для одарённых детей, так как мой коэффициент интеллекта в возрасте двенадцати лет был гораздо выше, чем у людей, которые меня учили. Это пришло от мамы, ведь она в своё время даже смогла поработать с самой Марией Склодовской-Кюри, однако всё же вскоре оставила науку. Не было возможности позволить должное образование, а в том время женщина без правильной бумаги, хоть и талантом, не была никому нужна. Возможно, мне стоило бы последовать её примеру, но прошлого не воротишь. По крайней мере, пока никто не доказал, что время не статично.
Роза отставила свою чашку с чаем в сторону и весенняя теплота её улыбки откланялась, уходя к кому-то другому вне этого дома. Её жизнь делилась в разные периоды на дробные части, и 1911 год был только первым из порогов «до» и «после». Пришло время вернуться в этот год.
— Я поступила в Гарвардский университет в Бостоне почти сразу после того, как переступила грань совершеннолетия.
— Ничего себе.
Алфи очень впечатлился, ведь окружение его не было богато людьми с таким образованием. Вообще-то, большинство из его знакомых образования кроме начальной или средней школы вовсе не имело. Соломонс мысленно сделал то, чего нельзя было делать вслух, если не хочешь быть убитым женщиной — сравнил Розу с теми дамочками, чьей компанией перебивался до событий, что тесно сблизили их. Нет, он был весьма переборчивым в плане подбора материала для койки и его девочки всегда сияли, но стоило кому-то из них открыть рот, как возникала необходимость заткнуть его чем-то, что найдётся под рукой. Благо, у каждого мужчины всегда есть с тобой нечто пригодное для таких дам. И все были счастливы, никто не жаловался, а потом появилась эта гарвардская ведьма и затмила своим умом, обаянием и красотой весь мир. Соломонс внезапно стал ценителем, и выносить простушек после неё возле себя не мог даже в постели. Не удивительно, что еврейский гангстер рядом с Розой часто думал о женитьбе и детях, да и не только. Сам Господь Бог не знает, сколько же развратных мыслей посещало его, когда он любовался этой женщиной или слушал её умную и не лишённую литературной красоты речь. Мужскую природу не изменить; самцу нужна самка. Он даже вспомнил великого классика после своих размышлений и ряда основанных на наблюдениях умозаключений на её счёт.
— «Красавица с умом тужить не будет. Ум выдумает, красота — добудет».
— Самое время цитировать Шекспира, Альфред, самое время, — она забрала себе его медвежью лапу, переплетая их пальцы и Соломонс, засмотревшись на её руку, мысленно поблагодарил Бога за то, что он может это сделать. И, конечно же, за то, что в пепелище была не его Роза. Как бы плохо это не звучало по отношению к забравшей к себе в могилу чужое дважды падшее имя.
— А затем мои родители погибли в перестрелке, которую устроили такие люди, как…
— Как я.
— Как ты, — женщина спокойно кивнула, зная, что Алфи это всё равно не заденет, потому что от своих грехов этот человек не отрекался. — Я потеряла всё. Сначала отобрали родительский бизнес, затем из-за накопившихся долгов я потеряла дом и осталась в одном голубом платье и с мамиными рукописными книгами по биохимии, которую я в Гарварде и изучала. Чтобы продолжить обучение, мне пришлось забыть о многих прелестях жизни, как сон и гордость, например. Я почти зубами выгрызла себе грант на обучение за государственный счёт, работала вечерами и по выходным где-то сиделкой, где-то переводчицей, где-то репетитором. Это был мой единственный шанс на хорошее будущее, как мне казалось. Ох, как же я ошибалась, Альфред.
Тогда сержант Картер заговорила о том, как из Гарварда её забрали в новый только формирующийся орган, который объёдинял в себе деятельность научно-исследовательской лаборатории и научно-технической разведки. В довоенное время единого органа разведки в Штатах не было, но это были первые ступени его формирования.
— Учёные лаборатории занимались вопросами роста военного потенциала Нового Света, я была в их числе. Трудилась как в сфере своей основной специальности, так и с инженерами и физиологами. Ты, наверняка, помнишь, что в двадцать третьей статье Гаагской конвенции 1899 года говорилось о запрете использования боеприпасов, единственным предназначением которых является отравление живой силы противника, но ничего о правах на разработку и усовершенствование известных, — Розали обратила внимание, что мужчина эмоционально напрягся, когда понял, что речь зашла о химическом оружии.
Алфи дёрнул рукой, будто обжёгся о лежавшую рядом даму сердца, но затем продолжил нежные поглаживания стройной рельефной голени, беспробудно уставившись в горящий камин. Он считал использование ядовитых газов делом грязным, очень смертоносным и маслянисто-липким делом. И он знал, о чём говорил.
Просуществовав около года на первостепенных началах, постепенно набирая штат, организация, куда попала Картер, заимела интерес переподготовить некоторых из учёных для оперативной работы во внешней разведке. Был оглашён список на всеобщем брифинге и те, кто услышал свои имя и фамилию имели возможность стать хорошими разведчиками или лишиться работы и вряд ли когда-либо ещё найти. Роза, разумеется, услышала своё и что ей оставалось?
Она была одной из немногих женщин на военной базе, но капрал не обязывал себя даровать поблажки никому. И поступал правильно, ведь военная дисциплина была превыше человеческой слабости. Месяцы сменялись декадами, из хрупкой бостонской девчонки, мечтавшей о нобелевской премии, командование сформировало солдата. Она метко стреляла из различных видов огнестрельного оружия, была изворотливой и неуловимой в ближнем бою, научилась самоконтролю и эксплуатации различных видов военной техники. Ничего из этого не давалось легко, она падала в грязь, затем поднималась, выполняла миссию и возвращалась обратно в Штаты с необходимыми сведениями.
— Наше подразделение отличалось тем, что мы были универсальными солдатами. Мы работали в определённой направленности и не только собирали разведданные, но также совершали диверсионные действия. Америка сохраняла нейтралитет в конфликте? Ох, я тебя прошу, — Картер закатила глаза от осознания, каким именно бредом пичкали весь мир. — До 1916 года я возвращалась в Штаты только чтобы отчитаться и получить новое задание. Океан осмотрела с высоты птичьего полёта, изнутри, на поверхности много раз. Собственно, в том году я получила своё звание сержанта первого класса, когда вернулась из Дюссельдорфа со стопкой тайных разработок немецких учёных. Они создавали дешевые вариации препаратов, которые повышали продуктивность солдат в бою путём уменьшения их болевого порога, повышения выносливости, концентрации внимания, физических характеристик, но вызывали ряд страшных заболеваний. Там были очень страшные опыты, Альфред, преступления против человечества, и я не знаю до этих пор чего ради моей стране это было нужно. У человеческого организма есть пределы. Я таю надежду на то, что это только политические игры и жду скандала мирового масштаба по этому поводу, но тишина. Мне было мерзко носить свои погоны, а меня вынуждали улыбаться, ведь это приказ. Ты был совершенно прав. Америка — это дерьмо.
Когда США начали подготовку к вступлению в войну (а это было ещё задолго до американо-немецкого конфликта в водах Атлантики и той злосчастной телеграммы), снова поднялся вопрос о готовности страны активно использовать химическое оружие. Сержант первого класса Картер была отстранена от оперативной работы и возвращена в лабораторию для того, чтобы продолжать там, где закончила работу над тайным протоколом. Её познания в биохимии, уровень интеллекта, а также способность аналитически и нестандартно мыслить впечатляли научных руководителей, поэтому именно её озадачили вопросом о максимально продуктивном использовании иприта, который до своего первого применения по назначению называли «лост» или просто «горчичный газ». Весь мир дружно забыл о том, что шестнадцать лет назад такого вида вооружение было запрещено и на то были причины. Но Первая Мировая Война отметилась в исторических источниках как «война химиков», поэтому целостности законодательных полномочий Конвенции смеялись в лицо абсолютно все. Перед лучшими химиками Америки стала задача создать сильный концентрат, который быстро бы рассеивался и столь же быстро ликвидировал вражеские силы, а так же придумать удобный способ применения такого оружия массового поражения. Розалия со своей командой справилась с задачей, но так уж вышло, что немецкие разведчики были расторопнее и данные были похищены, а затем использованы уже летом 1917 года.
— У города Ипра, — добавила Розали к своему рассказу, и Алфи не усидел на месте.
Соломонс, не выронив и слова, вышел из комнаты, напряжённо похрустывая пальцами. Ещё вчера Картер его предупредила, что подробная история её жизни если не разобьёт ему сердце, то обязательно изменит отношение к ней. Услышав это предположение, Алфи был крайне скептичен и даже не подозревал, что всё может быть настолько сложно и настолько лично. О таком не расскажешь за бутылкой рома с друзьями, о таком не будешь рассказывать дорогому человеку, чтобы не навредить. Но оправдались ли ожидания Розы на счёт метаморфоз его чувств к ней? Нашла чем пугать. Для него это, несомненно, было слишком, но распознавать врагов, друзей, врагов среди друзей и друзей среди врагов умел. Эта женщина не подходит ни под одну категорию, для неё нужно создавать отдельную. Любить человека — автоматически означает принимать все его стороны и учиться сосуществовать с ними, правда? Адаптироваться.
Внезапно и без объяснений сбежавший Алфи долго не прохлаждался и вернулся, прихватив небольшую мягкую подушку, покрывало и бутылку виски, которой сержант вчера боль заливала сквозь горькие слёзы.
— Приподнимись-ка, Розочка, — мужчина положил ей под спину дополнительную подушку, а затем аккуратно укрыл плечи и мимолётно легко поцеловал в лоб. — Чтобы удобнее было, а то синяя вся лежишь, грустная. Смотреть тошно.
— Я же вижу, что для тебя это слишком. Возможно, не стоит…
— Я был там, когда появился туман. Достаточно будет сказать, что это было страшно, — он открыл бутылку виски, отпил из горла немного и поморщился, едва заставив себя проглотить дурманящую жидкость. — Что же за мочу осла ты пьёшь? Уберу подальше, не трави себя этим пойлом.
— И как часто тебе страшно, Альфред?
— С самой Бельгии и до вчерашнего дня я ничего похожего не испытывал. Поняла, да? Ты в любом из случаев являешься источником моего страха. Чтоб меня, Розочка, как же это так выходит, а?
Вопрос остался без ответа. Картер замолчала, решив, что может избежать тем продолжения истории, отложить её на потом, но Соломонс снова забрал её ноги к себе на колени, в глазах его небесных появилось отражение танцующих языков пламени, будто и не уходил никуда. А затем уж в приказном тоне старшего по званию изволил велеть продолжать повествование. Женщина аккуратно подвела Алфи к тому, как именно она стала врагом собственного государства.
— Я была отправлена на Западный Фронт в составе своей оперативной группы в октябре 1917 года. В основном мы занимались диверсиями в тылу врага и шпионажем, поэтому не могу сказать, что помню войну так, как помнишь её ты. Меня не преследовал бесконечный вой сирен, я просто была тем, кем было нужно быть там, где это было необходимо. Это был чёртов январь 1918 года. «Зима была холодной, и ветер злой стонал. Земля совсем промёрзла, и реки лёд сковал».
Розали прочитала первые строки из стихотворения Кристины Россетти, глядя на огонь, которого ей так не хватало тем морозным утром, и щекой побежала влажная дорожка. Женщина шмыгнула носом, вытерла проступающие признаки слабости и будто снова услышала, как под ногами её хрустят снежные хлопья. Она была ещё с тремя разведчиками на задании. Приказ был предельно чётким: по указанным координатам в тылу врага отвоевать самолёт с ценным секретным грузом и доставить его на подконтрольную союзным силам базу. Она прибыла на нужную точку и слилась с белоснежным снегом, рассматривая зону действий в немецком лагере через бинокль в поисках нужного объекта. Её длинные и густые ресницы, что были влажными из-за слезящихся на морозе глаз, взялись инеем, а щёки от пощипывания низких температур не спасала даже балаклава. Группа заняла свои позиции, и Картер сменила бинокль на автоматический восьмикилограммовый, на секундочку, браунинг чертежи которого наблюдала при создании первых учебных образцов на своей родной базе в Америке. Она ожидала команды открывать огонь от командира своего отряда, который был точкой выше, но вынуждена была действовать решительно, когда местоположение её было раскрыто врагом. Розали услышала как негромко хрустит снег под вражескими сапогами и выползла из скрывающего её сугроба, стреляя по противнику. Немец упал и алый цвет нарисовал на снегу большой размашистый цветок под его телом. По протоколу, в случае обнаружения, было разрешено наступать без команды, однако предводитель группы строго приказал никаких действий не предпринимать без его подтверждения. Роза поднялась к нему за приказом, который почему-то не поступал, но встретила только виноватый взгляд своего командира и сильный удар прикладом по голове от него же.
— Следующее, что помню, как меня по земле волочат два немца, а следом идёт командир и говорит с кем-то из вышестоящих на своём ломаном немецком о выполнении условий договорённостей с генералом нашего дивизиона, — женщина без единого оттенка веселья хрипло посмеялась сквозь застрявший в горле горький жгучий ком. — Меня на что-то обменяли и самое печальное в этой истории, что я даже не знаю на что. Какова оказалась моя цена для Америки?
— Сраные политиканы.
— «Малые жертвы во имя высшего блага», — Роза повторила слова убитого в её доме американца, ни имени, ни звания которого даже не знала. — Сейчас они именно так красиво предательство называют.
Роза тяжело вздохнула, забирая себе остатки уже остывшего, как история её прошлого, чая, а затем, устраиваясь повыше на заботливо намощенной подушке, продолжила с того момента, где закончила. Воспоминания выбросили её сбитую с толку и раздетую до тонкой рубахи на холодный пол маленькой камеры с крошечным окошком наверху, перегороженным металлическими прутьями. Это была военная тюрьма, коих не так много было на территории тогдашней Германии, так как не в принципах режима было брать военнопленных. Настоящий Ад ждал тех, кому здесь жалели пули. Только несколько солнечных лучей не брезговало заглянуть к ней днём, чтобы оповестить о наступающем времени суток. Чего ради сержанта Картер забрали в это ужасное место, ей не объясняли несколько недель. За то время она успела незначительно тронуться рассудком и познать радость пневмонии. Изучив каждую песчинку в камере, разведчица смогла раздобыть небольшой кремень, заточила его и подумывала уже о самоубийстве, но эти мысли оттеснила наука. Разведчица стала беспамятно царапать на стенах и полу формулы и уравнения, чтобы удерживать свой рассудок в шатком балансе. Когда последний свободный клочок не исписанной поверхности был беспощадно исцарапан, камера Розы стала пособием для изучения теории создания первого анатоксина, что должен был стать решением лечения и профилактики дифтерии. А также могла стать объектом просвещения и открыть границы для использования похожих методов для лечения других заболеваний с бактериальным возбудителем схожего действия.
Её почти своевременно забрали из камеры в военный госпиталь, когда дело было совсем плохо. Лечение пневмонии протекало сложно, но врачи поставили измученную ужасными условиями содержания сержанта Картер на ноги. Она впервые за долгое время увидела свет, о котором только мечтала, но это было больно и не приносило радости.
— Не по доброте душевной меня вылечили, конечно. Когда у них пришла пора использовать мой мозг для своих грязных дел, требовалось привести моё здоровье и рассудок в порядок. А ещё одному из научных руководителей их института биохимии понравилась моя камера и то, что я в ней изменила, — Роза языком поймала пытающуюся сбежать с покусанной и разбитой губы каплю крови, после чего её лицо стало каменным, лишённым эмоций. Мысли бежали далеко впереди речи. — Немцы показали мне то, как я могу провести остаток своей жизни, а затем предложили тёплую камеру, книги, прогулки на свежем воздухе и трёхразовое питание. Метод кнута и пряника. Знаешь, что я сделала?
— Объяснила значение теории оттопыренного среднего пальца?
— О, нет. Я делала всё, — Картер интонационно выделила последнее слово. — Всё, что они просили, чтобы больше никогда не возвращаться в тот карцер. «Избалованная девчонка», — как ты ранее выражался, да. Я продам и предам интересы любой из стран снова и снова, но больше никогда не вернусь в тесное, тёмное, запертое помещение. Никогда больше. Как бы стыдно мне не было за свои действия после этого.
— А человека, который тебя, к примеру, просто в теории, любит, предашь при такой перспективе?
— Нет, конечно, не говори глупостей. Я знаю цену настоящей преданности. Потому что человек, который действительно любит, не продаст меня врагу за сладкий леденец. А политический режим — запросто, — женщина подняла палец вверх, будто что-то вспомнила и взяла со стола горсть сладкого изюма. — Кстати, о продажах и политических режимах. Угадай, куда меня перепродали немцы после того, как стали справляться своими силами с реализацией амбиций своих вождей?
— Макарония? Страна манерных мужеложцев и продажных политических шлюх.
— В точку. Какое-то время я пробыла в их тюрьме, но работала уже не с биохимиками, а с инженерами. Военное машиностроение. Самое забавное, что ни в одном документе американских военных реестров не проходила моя учёная степень в физико-математической области, потому что как-то произошла крупная утечка данных, и документы из Гарварда просто уничтожили по ошибке. Я не знаю, как итальянцам стало известно, что у меня есть нужные им познания. Видать, американцы приторговывают и людьми, и информацией. Но давай перейдём к тому, что тебя на самом деле интересовало всё это время. Как я познакомилась с Чангреттой.
* * *
Это была очень странная встреча. Сержант сидела в своей камере за сборником стихотворений, который выпросила у одного из дежурных механиков на производстве. Варвар использовал хорошую книгу, как подставку, а у Розалии обливалось кровью сердце при виде того, как она пропадает. Лука по-хозяйски отворил камеру не пойми откуда имеющимся у него ключом и, оставив дверь открытой, не проронив и слова, присел на аккуратно застеленную койку. Одна рука его была в кармане выглаженных и идеально чистых угольно-чёрных брюк, а в другой он держал красивое, спелое, красное яблоко. Картер взглянула на мужчину из-подо лба, только на несколько мгновений отрываясь от чтения, затем вернулась к своему увлекательному занятию. Тогда этот человек заговорил о яблоке в его руке.
— Плод познания истинного Добра и Зла. Символ греховности. Красивое, спелое, сладкое, но если не использовать его по назначению, оно станет медленно выгнивать изнутри и в итоге перестанет иметь какую-либо ценность, привлекательную форму и даже банальную философию.
Мафиози снял в присутствии женщины шляпу и положил её рядом возле себя на койку, а затем резким движением швырнул своё яблоко в женщину. Она только, демонстрируя выдрессированную скорость реакции, выставила руку и цепкой хваткой остановила летящий в неё фрукт, предотвращая крайне глупую ситуацию. Секунду-вторую она рассматривала его, понюхала, полностью наслаждаясь моментом, ведь годами не видела яблок, а затем, наконец-то, откусила. Чангретта довольно улыбнулся, будто кот, который только что доел остатки хозяйской сметаны.
— Какой можно сделать вывод? — Он мысленно добавлял уставшему лицу здоровый цвет, волосам — блеск, телу — дорогую элегантную одежду и сдерживался, чтобы не покачать головой от досады перед тем, что такую красавицу губят в неволе.
— Что Ваше яблоко теперь принадлежит мне, добрый гангстер, — заключённая ответила первое, что пришло в голову, не удостаивая гостя зрительного контакта, только листая страницы в поиске любимых творений известных рифмоплётов. — Я утратила склонность к поэтичности, ближе к делу.
— А эта книга помогает Вам её вернуть?
— Только скоротать вечность заключения в башне, — Розали сделала отсылку на однотипные сказки о принцессах и снова откусила яблоко.
— А что бы Вы сказали, будь я при титуле, на улице меня бы ждал белый конь, а принцессу — приличное платье и пара дорогих туфлей?
— Я бы сказала, что Вы сумасшедший, — сержант громко хлопнула книгой и положила её на стол возле себя, наконец-то удостоив гостя вниманием. — Зачем Вы на самом деле здесь?
— Чтобы вернуть яблоку былой блеск, la mia anima*. Меня заинтересовал незаурядный набор Ваших навыков и послужной список. Мне сейчас очень нужны люди, вроде Вас, для того, чтобы делать плохие вещи. Понимаете, мне нужны особенные люди, которым нечего терять.
— Non hai niente da offrirmi, pomposo tacchino,* — ответила Розали и Лука одобрительно хохотнул в ответ на её дерзость.
— Новое имя, новая жизнь и свобода от обязательств передо мной уже примерно через год. Если ты, конечно, сама захочешь уйти. В чём я лично посмею сомневаться.
*la mia anima. — душа моя.
*тon hai niente da offrirmi, pomposo tacchino. — тебе нечего предложить мне, напыщенный индюк.
* * *
Женщина виновато опустила глаза, вспоминая себя в тот сложный для неё период. Года военного плена повлияли на её личность, сделав обозленной на весь внешний мир, холодной, расчётливой, жестокой к себе и остальным. Другие ценности, другие принципы, другой человек. Раньше Розали любила людей, а после января 1918 года стала искренне ненавидеть.
— И я согласилась на его условия. Выполняла самые разные его поручения, начиная со шпионажа, заканчивая убийствами разной сложности. Я отдала долг мафии, но теперь расплачиваюсь перед собой.
Роза взяла из тарелки свежее, красивое, спелое яблоко, почти такое же, как принёс ей Лука во время их знакомства. Неспешно покрутив в руках, представляя на вкус, она долго рассматривала плод, а потом глубоко вдохнула его запах, как тогда в тюрьме. Только вот, поразмышляв о чём-то своём, женщина вернула олицетворяющий её тёмные стороны фрукт туда, откуда взяла. Больше она бы никогда не хотела кусать греховное яблоко и лишаться своего Эдема. Человечность вернуть себе не так просто. Теперь ей есть что терять.
— Будучи в заключении, я стала пугающе ужасным человеком, Альфред. Лука этим умело пользовался, ему это даже доставляло удовольствие. И иногда кажется, что моя человечность всё ещё находится под вопросом. Мы с ней часто спорим. А ещё ты не ответил на вопрос о Маргарет.
— Я пристрелил её, чтобы не мучилась в агонии, — Алфи забрал то злополучное яблоко, прекрасно улавливая библейскую отсылку из рассказа, а затем с громким хрустом откусил почти половину и с набитым ртом предположил: — Только не говори, что ты и макаронник…
— Нет, но могу поставить тысячу фунтов на то, что он сильно бесится из-за этого по сей день, — Картер самодовольно улыбнулась и ощутила, как Соломонс властно и ревниво обвивает пальцами ей ногу немного выше колена. На несколько дюймов выше и женщина потеряет голову. — Предложение связаться узами брака звучало из его уст дважды, и я дважды роняла в грязь его мужское самолюбие, отказывая. Этот человек — зло и возле него злом становится даже убеждённое добро.
— Это хорошо. Прямо сейчас я не готов его убить, есть у меня другие хромоногие заботы.
— Ещё совсем недавно ты был таким же. Прояви уважение к женщине-ветерану, — возмутилась барышня и болезненно поморщилась, когда попыталась устроиться немного удобнее. Всё тело периодически вспыхивало болью, и лежать в одном положении было слишком дискомфортно. — Как всё было дальше, ты уже знаешь. Средства у меня водятся, потому что в конечном итоге почти все имеющиеся у меня в чертогах разума военные тайны на Америку, Германию и Италию, я выгодно продала тем, кто больше платил. И даже совсем не жалею о том.
За чем жалеть ей было? За теми, кто отдал её умирать? Как только нужда в пленённом человеческом ресурсе у немцев отпадает, пленный уходит в расход. Никто не собирался тратить лишний кусок хлеба на содержание американской разведчицы. Повезло, что итальянцы пронюхали о наличии нужного им человека и заплатили. Иначе не грелась бы она сейчас у камина, наслаждаясь заботой и теплом, которого не было тем проклятым утром.
— А в моём исчезновении из «Риджентс» нет ничего фантастического. Американцам я нужна была живой, поэтому пулю получила не в голову, а в ногу. Благодаря чему и успела доползти до тайника под досками, где припрятала осколочные гранаты. А затем нехитро, но резво перевернула стол и ударная волна выбросила меня вместе с ним в окно. Будто опять вернулась в октябрь 1917 года. Тогда, правда, было веселее.
— У меня вообще не укладывается в голове то, что ты прошла такой длинный путь. Ради чего ты терпела, Розочка?
— Всё очень просто, мой дорогой Альфред, я просто шла к тебе.
