Ведьма

«Деньги — в Нью-Йорке, бордели — в Париже, но идеалы — идеалы только в Лондоне». Когда бродишь по Лондону, кажется, что ему нет конца, и весь мир ограничивается только этим городом. Он редко оправдывает ожидания, часто разбивает сердца и надежды, а так же отбирает часть души, стоит только попасть туда однажды. Но в нём ничего не хочется менять, кроме погоды и, как бы парадоксально не звучало, кодекса суровой безнравственности его жителей. Алфи Соломонс процветал без своих итальянских соседей, с которыми ранее их разделяла граница на Фаррингтон-роуд и сама обстановка стала спокойнее. Дела шли вверх, объёмы поставок рома в Европу росли в геометрической прогрессии, как и подверглось расширению само производство. Теперь Алфи отправлял по пабам не только свою собственную классику для пробуждения бурлящих чувств, но и занялся более утончёнными и изысканными напитками с уникальной рецептурой. Винокурня стала приносить куда больший доход в сравнении показателями предыдущих лет и Соломонсу нравилось совершенствовать продукцию, используя свои тонкий вкус и обоняние. Он сам это называл, скорее, увлечением, чем бизнесом. Несмотря на расширение пекарни, большую часть своих средств еврей всё так же получал из других источников. Солнце спряталось за серыми тучами, и по дороге бесшумно заморосил маленький дождь. Большинство прохожих спешили прятаться под куполами своих разноцветных зонтиков, кто-то ускорял шаг или укрывался под навесами многочисленных магазинчиков, а Алфи под его шляпой, казалось, и камни с неба не были бы страшны. Он посматривал периодически на свои карманные часы сквозь сидящее на носу пенсне и спешил на соседнюю улицу к деловой встрече с зарубежными закупщиками его «хлебобулочных изделий». Капля дождя упала на стекло очков и мужчина, было, остановился среди тротуара, чтобы протереть вещицу, как его кто-то из прохожих задел плечом. Алфи уже хотел возмутиться, только открыв рот, чтобы выплеснуть какую-нибудь интересную нецензурную метафору, но тут же закрыл его и поспешно последовал за неосторожной дамой, которой стоило бы быть осмотрительнее. Соломонс сначала не поверил своим глазам, когда увидел, как от него с тростью в руках знакомой лёгкой походкой удалялась тонкая и высокая фигура в лёгкой светлой блузе, брюках и шляпке только слегка накрывающей волнистые волосы похожие на льющийся горький шоколад. — Роза! — Алфи позвал женщину, но та не отреагировала. Улицы были оживлёнными, поэтому мужчине пришлось грубо расталкивать прохожих, чтобы добраться до своей заветной цели, но он всё равно упустил её из виду, когда отвлёкся на пожилую леди, громко отчитывающую его за хамское поведение. И что это было? Кто-то очень похожий, игра воображения, а, может, действительно она? Этот случай только нагнал раздражения на Соломонса, который продолжил свой путь, вслух возмущаясь собственному помешательству. Ему временами надоедало думать в этом русле, бесила беспомощность, пустые ожидания. Он сердился и на себя, и на неё, затем клялся, что перестанет ждать восточного ветра, возвращался к началу и круг замыкался. Вот поэтому Алфи до встречи с Розалией и божился, что женится только с целью продолжения рода. В его понимании было достаточно уважения между мужем и женой, а любовь — она для детей. Но на неё, как и на смерть, страховок не выдают. Если обухом по голове ударит, то болевой синдром обеспечен. — Звонил кто? — Первым делом спросил Соломонс у Олли, когда вернулся в свои хлебопекарские владения. — Из важного только звонок из Смолл Хита насчёт участия Голиафа в предстоящем бою. Ещё Томми спрашивал, когда ты пожалуешь. — Бой, значит. Запамятовал совсем о нём, — мужчина со старческим кряхтением уселся за свой рабочий стол и потянул шею до хруста сначала в одну сторону, затем и в другую. — Кто-то бьётся за жизнь, кто-то за честь, а кто-то за то, чтобы один вечный жид стал богаче. Вот ты, дружок, за что бы бился? За честь, за жизнь или за деньги? Молодой мужчина в белом перепачканном фартуке, задумавшись, почесал затылок, поправил кипу на голове и выбрал для себя самый оптимальный вариант. — За жизнь, наверное. Мёртвому уже с честью не носиться и денег не тратить. — За жизнь… — Алфи кивнул, подтягивая к себе большую книгу учёта, и старательно пригладил завивающиеся усы. — На кой хер тебе жизнь без чести и гроша в кармане, болван? Не выбила из тебя дурь война, не выбила дурь. Ничего, я сделаю то, чего она не смогла. Ступай, Олли, ступай. — Алфи, там ещё это… — молодой человек описал взглядом комнату, прежде чем нахмурить брови. — Говорят, что в город прибыла группа туристов, которые на туристов не похожи вовсе. По-итальянски заносчивы, но говорят как американцы. — О, бля, что за бараны на вертел сами лезут? При деньгах? Куда ходили? Чего спрашивали? Сколько их? Олли только плечами пожал, ведь слухами земля полнится, а фактами — не хочет. — Чего ты, сука, голову в плечи вжал? — Соломонс хотел бы что-то бросить в сторону своего помощника, да под руку не попало ничего, что не имело бы ценность, потому только махнул рукой. — Побежал резво, как сохатый по капусте, и разузнал мне всё. Из Америки никогда ничего хорошего не прибывает, особенно если группой. Соломонс предпочитал сжечь палку, прежде чем она раз в год выстрелит, поэтому послал своих людей аккуратно проследить за интересующими его людьми, но уже через день в пекарню принесли весть, что американцы уехали из Лондона довольно поспешно. Говорили, их было двенадцать. Все при оружии и на дорогих автомобилях, где-то среди слухов всплыло слово «мафия». Но вот что удивительно, в городе никто не умер насильственной смертью за время их пребывания в границах Соломонса и вели себя туристы прилежно, как культурные гости. За кем же приехали эти люди? Чего им было нужно? Ответ последовал с известиями из Бирмингема, в которых говорилось, что семья Шелби потерпела серьёзную утрату, и в их дома пришёл траур. Тогда Алфи узнал, что Томми очень сильно оступился, а ошибка его привела в Англию кого-то со знакомой фамилией и устойчивыми жестокими принципами из рассказов Розы. «Чёрная рука», как много вокруг них ходило легенд; семья Чангретта была одним из верховных кланов в иерархии. Еврей подумал, что, должно быть, пришло время привезти своего бойца в Смолл Хит, где некошерно воняло свиньями и нечистотами, чтобы под шумок взглянуть за кулисы разворачивающегося цирка на цыганской арене; возможно, даже попытаться воздержаться от идеи прогуляться под перекрестным огнём. Хотя Томми и не отказал бы себе в удовольствии попытаться правдами и неправдами втянуть в свои разбирательства евреев. Даже аргумент подыскал бы убедительный. Но, чёрт… Это же, мать её, мафия. Даже вечному жиду хотелось остаться среди зрителей и не ввязываться в это дерьмо. «Американцы любят слаще», — говорил он, почти усмехаясь. — Где сицилийцы? От разговоров о меланхолии джина и уверенности в себе рома, Томас сразу повернул своего делового партнёра непосредственно к интересующей его информации. Соломонс был готов делиться, а когда еврей чем-то добровольно хочет поделиться, где-то в раю громко поют ангелы. — Сейчас на моих улицах, всё жду в гости, но эти выблядки берегут моё ментальное здоровье. Однако ведут себя хорошо, поэтому из претензий у меня только шарокатство их главного к моей Розке в былые годы, — у Алфи как-то слишком внезапно стали зудеть костяшки пальцев при упоминании Луки. — И то, с моей стороны нынче неправомерно с учётом всех обстоятельств. — Как итальянцы могут быть связаны с твоей проблемной женщиной? — Брови Шелби внезапно приподнялись, а пепел с сигареты упал мимо пепельницы. — Ай, долгая история, — Соломонс махнул рукой, рассматривая построение системы для перегонки джина, — к делу не относится. Томми в детали вдаваться не стал, но то, что еврей заскрытничал, его незначительно взволновало. Значит, всё же есть что скрывать. Ангелы стали петь тише, будто колыбельную ребёнку. А, может, это прощальная похоронная песня? Только для кого из них? — У них есть поддержка? Люди Сабини, которых мы пощадили? — Не-е-ет, — протянул еврей, уверенный, что мафии это и не потребуется. — Эти сицилийцы не доверяют никому, кто не трахал коз с молодых локтей. У них традиции. — Сколько их? — Было двенадцать, но в Лондон вернулось одиннадцать, — очень удобно, что никому не нужно было говорить, почему так произошло. Альфред не знал обстоятельств, но у Шелби на лбу было написано, что он сам лично прирезал лишнего. — Достаточно, чтобы намотать твои яйца на орден, пока они не отпали. Том переглянулся с Соломонсом, задумывающимся, а не перенять ли хитросплетения производства. Джином еврей брезговал, но спрос на него сильно вырос, и дело стало бы прибыльным, так или иначе. Цыган откинулся назад в своём кресле, какой-то отрезок времени отмечая очевидные признаки подорванного здоровья на охваченном энтузиазмом лице, затем сложил у себя на коленях руки в замок и уголки его губ медленно растянулись. — И вот в чём вопрос, Алфи, — Шелби подвинул побочные цели встречи и подошёл к основной: выяснить союзники ли они ещё, ведь договорённости с евреем никогда не обладали стабильностью и устойчивостью. — На чьей ты стороне? — Нет, ну пиздец. Пошёл ты, — тень от широкополой шляпы упала на бледное лицо так, что только улыбку, над которой трудился лучший дантист Лондона, было и видно. Раздался тихий хриплый смех. — Разве можно рожать детей в мире, где твой друг задаёт тебе такие вопросы? Правда в том, Томми, что скоро ты будешь мёртв. И твои скворцы выклюют нахуй тебе твои голубые глаза, а галки растащат твоё золото и твои медали. И очень скоро будет казаться, что тебя вообще не было. — Знаешь, Алфи, если итальянцы победят, они не уедут. Они придут за тобой, и будет Титаник, — подоспел предполагаемый ранее аргумент, чтобы всё же деликатно подпихнуть евреев достать оружие. — Это чёртова мафия, Алфи. Они поверить не могут, что наши копы безоружны. Что можно гнать виски и это законно. Им нравится то, что они здесь видят. Они приезжают, чтобы остаться. — Как часто нас спасала слепота, где дальновидность только подводила, — очень кстати пришли на ум еврею разумные слова Уильяма Шекспира. Уезжал из Смолл Хита еврей с неприятными впечатлениями о неудачной причёске цыганского агента и по совместительству отца противника Голиафа и саднящим ощущением, что Томми Шелби в итоге окажется прав насчёт сицилийцев. Однако сам Альфред не собирался предпринимать каких-либо действий и оглашать конкретных решений, пока Чангретта не наведаются к нему сами с оглашением своих интересов. Ему интересно было посмотреть Луке в глаза, ведь когда-то Роза говорила, что этот человек создан из чистого зла и всё, что его окружает становится таким же чистым злом. Он должен как минимум выглядеть зловеще, или хотя бы в плечах широким. Был там как-то у Соломонса принцип о больших людях и власти: «Никогда не давай власть большим людям». Чангретта полностью оправдал ожидания Алфи, прислав предупреждение о визите в пекарню для знакомства и обсуждения общих интересов. Строки короткого послания были исполнены лживой вежливостью. Как говорится: «Если тебе лижут зад, не расслабляйся, ведь это может быть смазка». Свой зад еврей берёг, как мог от посягательств подобных людей и если итальянец захочет с ним разделаться, придётся постараться. Но было предчувствие у Соломонса, что у визита этого имеется иная цель, ведь то, что Томми Шелби всё ещё жив, было первой сицилийской проблемой. А в нём было решение, которое срочно пригодилось мафии. Не так давно Алфи стал выполнять несколько странный, но исполненный философией ритуал. По утрам ровно на полчаса в день он терял своё зрение и жил во тьме, как пришлось идти по жизненному пути его родственнику, что во снах и в явь видит только запахи, звуки, тепло или холод. Сам Соломонс за тридцать минут разделял запах сырости после дождливых дней в Лондоне, различные оттенки добавок в алкогольные напитки, запах мыла с собственного тела, утреннюю прохладу туманного Альбиона и едва уловимые нотки посторонней в пекарни напыщенности исходящие от итальянцев. Отдаля где-то почесалась собака, кто-то тихо посмеялся, где-то звякнула ложка о чашку и чуть больше, чем несколько пар ног неспешно следовали к временно ослепшему владельцу английской столицы. Алфи был уверен, что в этом несколько беспорядочном звуке был и стук тонких каблуков женских туфлей. Кажется, Чангретта снова завёл себе домашнего пушистого кролика. — Мистер Соломонс, — негромко позвал Лука визави, подумав, что тот вовсе спит стоя, а в ответ получил только что-то среднее между мычанием и тихим звериным рыком. Сицилиец брезгливо поморщился, повернул голову, переглядываясь с братом Пабло, и сильнее прикусил длинную спичку. Дешёвый спектакль, чтобы продемонстрировать отсутствие страха и уважения, только и всего. Но он уже был готов ко всяким выпадам, ведь о нраве жида осведомился от прямого источника. Розалия всех деталей, разумеется, не упоминала, особенно стихушничала на моменте природы их отношений и степени близости. — Мой младший кузен родился слепым. Так что я жертвую значительные суммы денег в фонд, который предоставляет зрячих собак слепым евреям, — мафиози послушал, покивал словам Алфи и по-голливудски широко улыбнулся, потешаясь представлением вместе с родственниками. Только одному из гостей смешно не было. Одной. — Их председатель правления рекомендует тем, кому был ниспослан дар зрения, проводить минимум полчаса с закрытыми глазами, чтобы мы могли лучше понять и прочувствовать что есть тьма. И затем увеличить наши пожертвования. Еврей всё так же поглощённый своей идеей ощутить мир слепых ощутил присутствие двух человек по обе стороны от собеседника и обратился к тому, который был справа. — Который сейчас час, дружок? — Альфред махнул увешанной золотом на добрую часть небольшого слитка рукой в сторону Маттео — родного брата Луки. — Восемь часов и двадцать девять минут. — Так, значит, мне осталась ещё одна минута. Но вы уже можете начинать. Глава клана взял свою спичку в руки, на секунду прикрыл глаза, мысленно компактно складируя своё терпение, затем, глубоко вздохнув, вернул спичку обратно и языком перекатил её в противоположный угол рта. Сицилиец двумя пальцами потянул за край своей шляпы в цвет идеально чистого и выглаженного модного костюма, затем медленно вальяжным шагом сократил расстояние между ним и Алфи, чтобы стебли нешуточного напряжения в помещении стали прорастать быстрее. Иностранец оказался выше почти на половину головы, но гораздо меньше шириной. Длинную и тонкую палку куда легче сломать, в то время, как толстую и охватить бывает трудно. — Я Лука Чангретта. — О, да, я знаю кто ты. Ты неудачник, верно? — Итальянец обернулся к безучастной в разговоре Розалии, убеждаясь, что она достаточно наблюдательна либо близка с евреем, раз примерно пересказала то, как по пунктам будет происходить эта встреча. Затем он состроил кислую мину, будто мать его отчитывала за мальчишеский проступок, и ему стало интересно, кем же этот поганый жид себя возомнил. — Вы приехали в эту страну издалека, чтобы убить Томми Шелби, но ведь он пока не мёртв, верно? — Нет, — Лука провёл ребром ладони по кончику носа, воздерживаясь от желания вспороть Соломонсу кишки. — Нет? — Не мёртв. — Сколько мне осталось, дружок? — Алфи кивнул в сторону Матео и сицилиец взялся за свои золотые дорогущие часы, чтобы отмерять последние секунды этого циркового представления. — Десять секунд. Девять, восемь…пять, четыре, три, две, одна. Алфи медленно раскрыл глаза, адаптируясь сначала к освещению, затем справа налево бегло осмотрел присутствующих и на несколько секунд застыл неподвижно, убеждая себя в том, что разум с ним не играет в свои жестокие игры. Роза стояла по левую сторону от Луки, смотрела Альфреду в глаза, склонив голову набок, и, стоило отметить, выглядела она крайне мрачно. Одной рукой женщина крепко сжимала запястье другой, где ожидал действия заряженный пистолет, будто одну половину её тела контролировал адвокат, который защищал еврейского бандита, а вторая — требовала самого жёсткого приговора здесь и сейчас. Лицевые мышцы Соломонса запутались в импульсах, не зная как реагировать на эмоциональный всплеск своего хозяина. В одно мгновение губы его растянулись, затем челюсти крепко сжались, и после выражение лица вернулось в исходное положение мнимого спокойствия. За несколько секунд этой неожиданной встречи Алфи постарел на пару лет, и сердце его запело одним голосом боли с аритмией, буквально пропуская мимо пару-тройку ударов. Он возмутился сам себе, наблюдая значительно укороченные прекрасные волосы, лицо было разрисовано, как у разгульной девки, а взгляд её полный противоречия и вовсе вывернул все ожидания от встречи наизнанку. Она себя испортила настолько сильно, насколько могла. И мужчина также оценил её шалость около недели назад, когда Картер как бы невзначай задела его плечом на улице и сбежала как трусливая девчонка. Это был достаточно необычный способ напомнить о себе. «Как же угораздило тебя так, девочка моя, родная моя?» — С большой долей жалости голосом подсознания спросил Алфи Розу, и та отвела взгляд в сторону. — Та-а-ак, ну, здрасте, — произнёс Соломонс сквозь кривую улыбку, затем, нахмурив брови, сцепился в зрительном поединке с Чангреттой. — Чем могу помочь? — У меня есть предложение. — Да-да, я уже знаю, чего ты хочешь, — еврей покачал указательным пальцем, кивая своим предположениям, затем насмешливо ткнул им около груди итальянца, но не коснулся. Они оба брезговали компанией друг друга и если и столкнуться в тактильном контакте, то только в жестокой драке. — Но вот я хочу, чтобы ты сказал это вслух и я сам убедился, как по-долбоёбски и жалко это звучит. Лука стал терять связь со своими манерами и самоконтролем и на чистом итальянском сообщил Маттео о своих планах в следующие десять секунд прострелить еврею лоб. Брат поспешил призвать старшего Чангретта к благоразумию и напомнил, что они этого и ожидали. Розалия ведь предупреждала, что он такой всегда и договариваться с ним трудно, но иначе не выйдет. Соломонс должен был открыть дверь к заветной вендетте. Алфи понимал каждое слово, потому что итальянский от зубов отскакивал ещё с военных времён, пусть и строил из себя дурака неотёсанного. Нужно ведь было в своё время как-то указывать макаронникам их место у бабского сортира. Еврею внезапно стало интересно, в какой такой момент Картер присоединилась к мафии, насколько погрязла в этом дерьме и как будет проще её оттуда выдернуть. Весь этот сброд отошёл на второй план, пока он планировал похитить эту женщину силой и бежать на край света от посторонних проблем. Лука что-то навязывал ему о бое в Бирмингеме и своём плане отправить с евреями своих людей для выполнения грязного дела, а Алфи всё потешался над своим изначальным предположением, что звучит это всё крайне глупо. Затем еврейская хитрость вышла на передний план, чтобы проверить насколько же Томми Шелби проницательная скотина. Итальянцам была названа непомерно высокая цена за услуги по способствованию устранению дорогого друга и сделка заключалась так мягко, что Алфи между словом стал чертыхаться о том, насколько же цыган был прав. — Ладно, ещё пожелания будут? — Чангретта развёл руками, планируя включить еврея в список до того, как придётся исполнять свои пункты по условиям договорённости. — Двести сраных бочек и мы договорились. — Знаешь, в те не столь отдалённые времена, когда твоя протеже делала мои холодные ночи горячими и возбуждённо стонала моё имя вот в это ухо, — еврей чиркнул пальцем ушную раковину и затем указал на Розалию, наблюдая, как Лука мгновенно меняется в лице, — я бы сказал тебе идти нахуй. — Di cosa parla quest'uomo, Rosalia?* — Лука чувствовал себя униженным и хотел бы услышать немедленно опровержение словам еврея, чтобы спасти своё самолюбие от побоев, а этот день — от хладнокровных убийств. — Я не собираюсь с тобой это обсуждать ни сейчас, ни когда-либо ещё, — Картер гордо приподняла подбородок, достойно принимая на себя выжигание в её лице дыры тёмными, как сицилийская душа, карими глазами. — И, между словом, он свободно говорит по-итальянски, не утруждайся шифроваться. — Нет, ну вот ты представляешь? Мне, грязному жиду, дала, а тебе, напыщенному уёбку в костюме с иголочки — нет, — Алфи несказанно понравилось колоть в это место итальянского мафиози и, попав точно в цель, он продолжал ковырять мишень снова и снова. — И до сих пор не даёт, судя по всему. Вот это уморительно. Чангретта бросился к еврею, чтобы вставить свою спичку тому в зеницу ока или сразу придушить голыми руками, но рука Маттео на его плече и преградившая путь дамская трость с выдвинутым тонким и длинным лезвием на наконечнике между оппонентами остановила его. — Довольно! Ведёте себя как подростки в период полового созревания, — Картер увела Чангретту на пару шагов назад, успокаивающе касаясь своей ладонью его щеки, чтобы обратить его безумный взгляд со враз сильно повеселевшего Соломонса на себя. — Он провоцирует тебя, чтобы правомерно всадить в шею нож, который находится в рукаве. Ты настолько ослеплён эмоциями, что не видишь деталей. Посмотри на себя, такое поведение не соответствует твоему уровню. Позволь говорить мне и уже скоро мы вернёмся домой с триумфом, а Шелби лягут своими холодными телами в холодные могилы. Лука недовольно поморщился и мягко оттолкнул от себя Картер, затем премерзко улыбнулся ей, учтиво склонил голову перед евреем и приподнял шляпу, тем самым ставя многоточие между ними до следующей встречи. Он нехотя одобрил решение своей протеже, позволяя ей пользоваться ситуацией и оставляя ключевую часть встречи на её изворотливый ум, чтобы не превратить винокурню в кровавое побоище. Женщина облегчённо вздохнула и несколько устало улыбнулась Алфи перед тем, как начать. — Ну, привет, любовь моя, — Соломонс хрипло посмеялся со всей сложившейся ситуации и присел на одну из бочек. — Не так я ждал тебя домой. — Ты приведёшь наших людей в Бирмингем? — Она сложила обе руки на трость и совсем немного наклонилась вперёд. — Гуся мне приготовишь и приведу. Только не как тогда, ага? — Приведёшь или я зря теряю своё время? — Она прищурила глаза, улыбаясь только губами. — И как тебя теперь зовут? Небось, какая-то Беатриче, или Орнелла, Фредерика, Марчелла, или как там у ебаных макаронников ещё баб называют? — Чёрт возьми, да или нет, Альфред? — Да, — уверенно произнёс еврей, подписывая своей рукой приговор своему другу, судьбу которого обещал решить при следующей своей встрече с Розой. — Твой новый дружок всё равно собирается порешить нас всех, пусть Том будет первым, а затем и за Лондон повоюем, ага? — Значит, будет знатная бойня. Здесь всё и закончится. Женщина опустила взгляд на оружие в своих руках и поставила пистолет на предохранитель, убирая его за пояс своих брюк. В обойме ждала подписанная пуля, но выпускать её было рано, а ещё неожиданно подрагивала рука, потому что вот он рядом и уверенности в себе поубавилось. Напиться что ли рома? — А я же просил просто немного доверия, — мужчина подошёл совсем близко, пригладил бережно волнистые волосы, и Картер поспешила отвернуться, чтобы руки не распускал. — Совсем немного, Розочка, и всё было бы по-другому. — Ты его всё равно не оправдал, так что катись в Ад, хорошо? Уже ничего не будет по-другому, Альфред, понимаешь ты? — Она тихо, но без намёка на весель посмеялась, затем мрачность её вернулась в свои законные владения в островатые черты лица и холод потемневших изумрудных глаз. — Здесь. Всё. Закончится. Я заберу тебя раньше, чем это сделает твоя болезнь. И твоя душа упокоится где-то над Маргейтом. Ты должен быть благодарен. Мне такого подарка некому предоставить. * "Di cosa parla quest'uomo, Rosalia?" — О чём этот человек говорит, Розалия?