«Лучшие зачастую кончают самоубийством, просто чтобы свалить. А те, кто остался, так и не могут понять, почему кто-то вообще хочет уйти от них.»
Чарльз Буковски
Насколько сильно вы любите утро? Как часто, просыпаясь, вы мечтательно ловите лучи солнца, или размеренно планируете свой день вплоть до ночи? А насколько вы его ненавидите? Как часто, просыпаясь, вы мечтаете о скорейшем завершении этого чёртового утра и скорейшего появления засыпающего солнца в зените? Слава утро не любит и не ненавидит – он его просто принимает, как должное. Есть и есть, что ты с ним сделаешь? Живи себе спокойно и радуйся, что хуже не стало, а ведь может же. Филя – полная противоположность хозяина, наоборот, утро очень даже приветствует. Шерсть становится блестящей и, до чокнутого желания тискать и ластить, мягкой. Саша говорит, что Филя – кот солнца. Слава и не спорит – что с этих девушек возьмёшь, всё романтизируют. И в тот же момент, замечая, как лукаво играется с белёсой шерстью ранее солнце, червячком в голове прокрадывается мысль, что Саша, кажется, знает их кота чуточку получше. Ох уж эти неземные существа – что коты, что девушки. Но это утро стало самым броским и ярким исключением на дырявой памяти – болело все: начиная пятками и заканчивая кончиками волос на голове. Кажется, неплохо так они вчера погуляли, только вот ни черта не помнится: картинки выцветшие пары разбросанных бутылок на полу, пьяный и румяный Андрей, что-то громко кричавший Серёжа – всё по канону и привычному положению дел. Но на подсознательном уровне – жопой чувствует – хочется сделать невыполнимое, а именно «вспомнить всё». Из памяти словно вырвали очень важный кусочек целостного паззла, только вот Слава понять не может никак – какого же именно из сотни. Рука, словно ведомая резервным запасом энергии, отыскивает отключённый телефон под пушистой задницей рядом. – Блять, Филя, съеби в туман, – зря, очень зря Славка рискнул так много слов выговорить за одну минуту. Виски моментально пробило острой болью так сильно, что веки машинально дёрнулись, закрывая глаза от нежелательного на данный момент света. Но Филя кот умный, с человеческими глазами и доброй душой – только мяукнул неодобрительно, да свалил по своим безумно важным кошачьим делам восвояси, позволяя хозяину дотянуться до гаджета. Хороший сожитель, всё-таки, нужно будет раскошелиться на упаковку какого-нибудь дорогого корма. Но это подождет, а сейчас нужно написать Андрею. Этот буйвол вливал в себя алкоголь литрами, не глядя на скачущий градус, но на следующий день помнил все подетально. Не брать: «АНДРЕЙ ЧТО ВЧЕРА БЫЛО?» На циферблате девять часов утра и хмельную головушку осенила ясная мысль, что Замай может ещё просто-напросто спать, когда телефон в руках одобрительно зажужжал. Андрюха: «Почему я наивно полагал, что ты хоть что-то запомнил?» Не брать: «Ты ошибаешься каждый раз, жизнь тебя не учит» Не брать: «Жду деталей» Слава пару секунд раздумывает, а после отправляет краткое «пожалуйста». Замай тот ещё педант, лучше лишний раз не рисковать. Андрей: «Они тебе не понравятся» – Проснулся уже? – Слава лениво перевёл взгляд на дверной проём, откуда доносился мягкий, до мурашек по коже, нежный голос. – Тебе безумно идет моя рубашка, – Саша цвела: глаза лихорадочно блестели, на пухлых, матовых губах играла лёгкая улыбка. И только глубокая морщинка между бровями говорила о том, что девушка, в общем и целом, не очень-то и довольна положением дел. – Тебя вчера буквально закинули за порог, ты лыка не вязал, – тонкие руки в крест сложились на груди, и комната из ясной и доброжелательной атмосферы прыгнула в пасмурный настрой пиздюлей, – С каких это пор мы так бурно омываем треки? Ты бы уже от цирроза печени загнулся, каждый раз так напиваться. Нормальный вообще? Слава процедил застоявшийся в лёгких воздух сквозь плотно сжавшиеся зубы. Он прекрасно и сам понимал, что оплошал, зачем давить на больную голову? Тем более, хоть убей, он никак не мог вспомнить хоть что-то после того, как переступил порог съёмной квартиры. – Успокойся, – голова раскалывалась не по-детски, а потому сил ссориться или выяснять отношения не было. Было желание остаться в кровати до следующего года и медленно, но верно разлагаться, растворяться под тихое мурчание Фильки где-то около кровати. Лучший аккомпанемент, – Ну погуляли с ребятами, что тут смертельного? Иди сюда. Слава знал, что наивный голос и невинные глаза действуют на девушку безотказно, а потому руки вытягивает вперёд и ресницами своими густыми хлопает. «Не пользуйся моим материнским инстинктом, – говорит каждый раз, но всё равно поддаётся, – И не думай, что я не знаю, что ты делаешь.» – Ну же, детка, – но девушка только неприятно морщится, беспощадно портя своё прекрасное лицо. Это обращение никогда ей не нравилось, «слишком пошло» или «слишком наигранно», но только, не смотря на все перипетии, Саша шагает навстречу уверенно, одним слитным движением падая в тёплые и всегда открытые объятия. Её тело – пушинка, теряется на фоне крупного телосложения, подчёркивая эстетическую сторону их пары. И каждый раз, ощущая чужое дыхание на оголённой и совершенно открытой шее, Слава с диким ужасом понимает – не любит. Смех яркий и звонкий до писка, мягкую, распаляющую улыбку, на которую невозможно просто не ответить взаимностью, нежные, полные невинности губы, утончённые изгибы молодого тела, бледно-молочную кожу с хаотичной россыпью родинок – не любит. Держит бережно, словно цветок, уважает до абсурдной покорности, ценит, но нет щемящего чувства в душе. Наоборот, рядом с Сашей там, внутри, становится иррационально пусто и холодно, хотя на теле – ожоги от чужих прикосновений. Саша не глупая – наивная только для своего возраста сильно, но совершенно точно не глупая. Она понимает всё, словно с лица считывает, сквозь каждый случайно отведённый взгляд в сторону, сквозь каждую натянутую улыбку и небольшую морщинку, а потому Славку и не держит – просто рядом, как опора. Саша совершенно точно не глупая, а потому знает – не любит, но нуждается в ней панически, держит рядом, не отпускает. И всё ищет, ищет, ищет того самого человека, заменой которого она случайно стала. – Я люблю тебя, – она ластится аккурат под руку, подставляясь ритмичным поглаживаниям по спине, точно кошка. И получает нежный, уставший поцелуй в краешек растянутых в улыбку губ. И поцелуй этот – не «я тоже». Это «прости». – С кухни пахнет чем-то горелым, – Славка встревоженно подымает голову (насколько это вообще возможно), а в глазах напротив столько ужаса, что головная боль тут же забывается. – Твою мать, омлет! – девушка подрывается резво, чуть не задевая затылком подбородок парня, и пулей вылетает из спальни, чисто на автомате прикрывая за собой дверь – Карелин дико любит оставаться наедине с собой, комнатой и закрытой дверью. Импровизированная коробка в масштабе, а он в ней кот. Взгляд падает на сопящего рядышком Фильку. – Что-то часто ты являешься героем ассоциаций, дружок, – Слава тянется к пушистой морде, дабы прилизать выведенные из общего идеального строя пару «локонов», как телефон на прикроватной тумбочке разъярённо гудит, вибрацией пугая животинку – что кота, что Славу. На экране блокировки непрочитанное сообщение от Андрея. «Моё ж ты чудо.» – думает Слава до тех пор, пока на экране до конца не прогружаются отправленные сообщения, вперемешку с видеофрагментами. Их около девяти и с каждым новым азарт теряется; слюна становится мгновенно густой, обволакивает горло, и Слава пару раз надрывно кашляет, пытаясь прогнать горький ком, так сильно мешающий дышать. Андрюха: «Ты только кипишь раньше времени не подымай, ладно? Чёрт, Слав, я серьёзно, всё уже уладилось, давай без лишних телодвижений. Всё нормально, ничто не вышло за порог той квартиры.» Андрюха: «Звони, если что-то надумаешь.» Слава не отвечает – ему нечего сказать. Все мысли разом иссохли, потерялись на фоне общего шума и стали мизерно-убогими. Первое, что в голову приходит – чувство стыда. После него подкрадывается усталость. Собственно, а на что ты, дорогой Славушка, надеялся? Что ты рассчитывал получить в ответ? Ответ нашёлся быстро и сам собой: что угодно, но не такой развязки. – Идиот, – цедит, буквально выплёвывает в пустоту, и переходит в диалоговое окно с Фёдоровым, до самого конца не будучи уверен, что хочет написать, да и стоит ли это делать? Вон, уже вчера отправил пару сообщений, и что в итоге? Пальцы сами собой набирают короткое «Зачем?» – на большее не хватает и, рвано выдохнув, нервно нажимает злополучное «отправить». На часах ровно 9:36 утра. Слава впервые чувствует, как ненавидит утро.***
Мирон не спит – и не думал о подобном. Он, честно признаться, совершенно ни о чём не думал последние часы. Сразу после того, как получил зачитанное до дыр сообщение от Гнойного – отключился. В голове каша – овсянка, если пожелаете деталей – из мыслей и предположений. Самый первый вопрос (из рубрики «вопрос дня четвёртого второго октября») – почему, откуда и как в этом цикле появился Порчи? – Его не было изначально в сюжете, – Мирон бросает ложку сахара в чашку, ритмично позволяя ему раствориться в красно-синей жидкости, – Но он появился резко и без предпосылок на то. Просто взял и позвонил, – за первой летит вторая ложка, и Мирон мысленно кривится – не любит он сладкий чай, но организм требует сахар в срочном порядке, – Я не нашёл ничего в литературе по этому поводу, там только банальное «я встретил своего будущего или прошлого «я» и поломал временной континуум», понимаешь? Ваня сидел за столом полностью одетый в верхнюю одежду (ещё бы, Мирон буквально без «привет, как дела?» затащил его внутрь и усадил за стол, мудро решив, что друг всё равно на завтра всё забудет, а разговаривать с кем-то всегда интересней и полезней, чем с самим собой) и откровенно недоумевал: по лицу читалось, что понимания ситуации – ноль. Вот глупый, что же тут непонятного: Мирон просто рассказывает об образовавшийся временной петле, всего лишь. – Мирош, – видимо решив, что больше выдержать не сможет, Ваня начал мягко и деликатно, словно спрашивал у больного раком, как же его самочувствие. – Да? – Мироша, дорогой Ванечка, головой и мыслями очень далеко отсюда, но откуда тебе, конечно, об этом знать. – Мирош, ты пьешь таблетки? – а сколько в голосе заботы! Мирон даже сахар размешивать перестал, обернулся лицом к гостю и улыбнулся машинально – в глазах напротив искренне беспокойся, такое прозрачное и чистое, что выть хочется, откровенно громко. Чтобы горло – в кровь. – Пью, – врёт. Мирон врёт и по выражению лица Вани видит, что тот не верит. Таблетки тут не помогут – Мирон не то, чтобы пробовал, но отчего-то явно уверен, что антидепрессанты его в заслуженное третье октября не отправят, а потому давно эту затею в дальний ящик забросил, и о возвращении к ней даже не думал. Если он окончательно с ума сошёл, то так тому и быть. Зато эффектно, – Пью, правда, просто мыслей в голове – рой, понимаешь, а в строки не укладываются, на бумагу не переносятся – теряются. Вот и изливаю тебе душу. Кому как не Рудбою знать о том, что такое «строки не укладываются»? Потому тот улыбается подбадривающе, одобрительно излишне и подрывается уйти. И вправду, сколько Фёдоров тут его уже продержал? Час, два? Он совершенно выбился из времени. Какой постироничный ход в его-то положении дел. – Я завтра зайду, Миро, – ох, ещё как зайдёшь, – А ты отдохни лучше. Строчки сами знают, когда и как им на бумагу ложиться. – Я провожу, – откладывая чайную ложку в сторону, мужчина шагает вглубь коридора следом за мужчиной, отмечая, как сильно тот похудел. Даже в зимней курточке фигура истощённой и дряхлой кажется, что уж говорить про нагое тело. – И пожалуйста, – уже на выходе мужчина круто оборачивается, попутно натягивая на лоб вязанную шапку, – Звони, пиши, да хоть письма голубиной почтой шли – только не закрывайся ото всех. Мы всегда поддержим. – Звучит пафосно. Но я знаю, Вань, правда знаю, – мужчина коротко трогает плечо Мирона, в доверительном, одобряющем жесте, и Фёдоров заметно расслабляется. В последнее время он слишком часто ощущает тебя натянутой струной: вот-вот и надорвётся, даст трещину, а струны ремонту не подлежат. Тихое «спасибо» теряется на фоне удаляющихся ритмичных Ванькиных шагов, и Мирон плотно закрывает входную дверь, пренебрегая затёртой защёлкой. Не до деталей. Первая мысль в голове кажется необдуманной и, при этом, такой старой, что ироничная улыбка сама по себе скользит по плотно сжавшимся губам – ему срочно нужно осуществить один очень важный звонок. Что он ему даст? Хороший вопрос, отсутствие ответа на который пугает больше, чем само его наличие. Телефон легко ложится в руку, и Фёдоров глубоко вздыхает – половину экрана просто-напросто не видно сквозь россыпь маленьких и не очень глубоких трещин. Ощущения двоякие: с одной стороны, чертовски жалко держать вдребезги разбитый новый айфон, а с другой – странно. Если с каждым новым днём второго октября всё приходит в норму и обнуляется, то, в таком случае, почему телефон, будучи целостным ранее, только ухудшается в своём внешнем виде? Взгляд серых глаз медленно подымается наверх, и Мирон только сильнее хмурит брови: белоснежный потолок испорчен паутиной потрескавшейся побелки. Мир, в котором он застрял – четыре стены родной квартиры – медленно ломался, покрывался пеленой разрухи: телефон, потолок, отпавший ободок обоев в коридоре. Хаос постепенно становился частью обыденности, если в случае Мирона было вообще позволено употреблять подобные определения в принципе. Быстро отыскав нужный контакт в телеграмме, мужчина помедлил: нужно, коль к чёрту? Он ничего не теряет, хотя на фоне прошедших событий уверенность в этом начала угасать в геометрической прогрессии. Ожидание проблемы не решит – Мирон рвано выдыхает, нажимая на вызов абонента, мысленно думая о том, что если Порчи не возьмёт трубку вовсе, то он не сильно так и расстроится. – Алло, – голос на той стороне провода усталый и заспанный, и Мирон испуганно смотрит на время. Утро же ещё, а разница в часовых поясах максимум плюс-минус пару часов. – Привет, Дар, как ты там? – а что дальше? «Почему ты вчера, ну, которое моё вчера, а не первое октября, мне позвонил? Не должен же был, не по плану пошёл»? Абсурдно до снисходительной усмешки, – Ты в Питере? Пожалуйста, скажи «нет». Порчи прокашлялся, явно отходя ото сна, а после, совладав с мыслью, что сон он уже не увидит, сказал: – Соскучился? Нет, к сожалению, мой еврейский друг, я дома, – ну, который реальный «дом», понимаешь? – не буду ещё около месяца. Что-то серьёзное? Что-то не сходилось, что-то кардинально шло по швам. Общая картинка выбивалась из равновесия, словно нерадивый ребёнок по собственной невнимательности поменял местами несколько паззлов – вот, вроде бы, все детали из одного набора, а всё равно не получается. – Да нет, просто Ваня обмолвился, что ты в гости планируешь заскочить. Я, кажется, неправильно его понял. Как ты там? – Почему я не удивлён, Мир? – в трубке коротко шуршит одеяло. Видно, мужчина окончательно решил вылезти из кокона в холодный и суровый мир реальности, – Да нормально, потихоньку. Продвигаемся по структурной лестнице, и аккурат впариваем собственные издержки идей. Всё, что успели у лучших выведать. Мирон всегда знал, что Дарио далеко пойдёт – то, чем живёт Оксимирон, для Порчи просто хобби. И основной заработок позволяет иногда со старыми знакомыми выйти в свет. Или на площадку звукозаписи. – Женя скучает, – диван под телом одобрительно скрипнул, обустраивая задницу владельца как можно лучше, – Да и Ванька постоянно о тебе говорит. Не хватает морды твоей, знал? – Ты как всегда чертовски мил, – Порчи смеётся искренне и заразительно так, что даже у Мирона скулы сводит. Воистину человек-солнце, – Я тоже скучаю. Но времени у нас в запасе, как приеду, так и оторвёмся по полной. Вспомнил лихие времена, когда после попойки с утра не мучало похмелье. Времени у Мирона и вправду предостаточно. – Нашёл, что вспомнить – столетие назад было, – молчание никогда не казалось неловким, наоборот, подобные паузы атмосферой наполняли, позволяя каждому успеть подумать о своём, личном и потаённом, – Ладно, прости, что разбудил. Напиши, как свободен будешь. – Ребятам привет, амиго, – и отключился. В этом весь Порчи – сентиментализма в нём столько же, сколько в Мироне умения не накручивать себя. Простыми словами – по нулям. И так, если не брать во внимание то, что этот разговор душевным получился, задевающим струны ранимой и жаждущей к самоедству души, то пользы от него – кот наплакал. Ясно одно: вчера произошёл сбой системы. Ведь даже самые отточенные алгоритмы иногда могут выходить из строя, верно? Только относится ли это правило, созданное людьми для людей, к временному континууму? Навряд ли. – Чем Чёрт не шутит, – ведь юмор, как известно, создал именно Он. В закреплённых сообщениях висит одно непрочитанное сообщение – Гнойный. Мирон до скрежета зубов ненавидит его содержание, но, явно воодушевившись недавним разговором с Порчи, плавно нажимает на диалоговое окно. Жидяра: «Встретимся?» Внутренний червячок злорадства и ЧСВ ехидно вертится, извивается, замечая, как сообщение, отправленное пару секунд назад, светиться синими галочками – прочитал. Прочитал и не ответил – Слава в своём репертуаре. В какой-то момент Мирон начинает бояться получить от него каноничное «Херню пишешь, чувак» и понять, что опять выбрал неверный путь. Но в этот раз матрица снова готова разверзнуться на пару новых ошмётков: Карелин что-то яростно пишет, потом стирает и на несколько минут затихает. Потом всё начинается заново, но сообщение так и не приходит. Ни через минуту, ни через пять, ни через полчаса, когда Фёдоров, откровенно уставший ждать, сварил себе дюжину магазинных пельменей – больше в холодильнике ничего не нашлось. Когда Мирон уже откровенно отчаялся и засчитал это день, как безнадёжно проёбанный, телефон утробно зажужжал, посылая вибрации по стоящему рядом с диваном стеклянном столике. Рука молниеносно нащупала гаджет, поднося его к лицу. На экране сообщение от Гнойного. – Неужели соизволил ответить, – Фёдоров торопливо заходит в диалог, в предвкушении листая в конец переписки, и приглушённо стонет от разочарования. Гнойный: «Иди нахуй.» Информативно. Лаконично. А, главное, вместил всё, что хотел – всосите со своими масштабными изложениями с аргументацией и доводами, лучше Вячеслава Карелина всё равно не сделаете. Хотя, если перестать врать самому себе, Мирон ожидал подобного ответа. Он бы просто перестал уважать Славу, согласись тот сразу и без пререканий на личную встречу после того, как Фёдоров чётко дал понять, что общение развиваться не будет. «Мы слишком разные…» – как-то начал Мирон. На том и закончил, получив на фразу презрительное Славино «Старее, Мирон Яныч». Даже договорить не дал. От мыслей оторвала короткая вибрация – новое сообщение. Мирон не вышел с диалогового окна, а потому прочёл его сразу, мысленно подмечая, что теперь очередь Карелиного ЧСВ злорадно хихикать. Гнойный: «Когда?» Жидяра: «В баре на углу Мостовой. В восемь.» И только увидев две голубых галочки рядом с текстом, Мирон удовлетворённо выдохнул, ощущая, как неприятно потеют ладони. Этот рослый ребёнок сведёт нервную систему в тартарары.***
Нет, Мирон совершенно к вечеру не готовился. Оделся по-человечески, лысину наполировал, побрился да надухарился хорошенько, а в целом – не готовился. Не перед кем, тем-более, Фёдоров откровенно не знал, зачем эту встречу затеял. Не мог же он с порога сказать, что ересь происходит, а завтра всё повторится с новой силой. Слава изначально с не очень хорошим мнением о Мироне идёт с ним на встречу, а тут и вовсе решит, что случай запущенный. Ванечке своему расскажет, а тот, пользуясь собственной безпринципиальностью, доложит Рудбою. Они вдвоём изначально хорошо ладили, не смотря на циклические ссоры и раздраи, в целом и общем, Вани общий язык нашли мгновенно. «У нас связь особенная, – говорил как-то Евстигнеев, – именная. Тебе не понять.» И, честно говоря, Мирон с самого момента, когда только заприметил хрупкого и щуплого мальчонку на горизонте, понять не мог. Ровно в восемь Фёдоров, во всей своей красе, стоял на углу перекрёстка, глубоко запрятав нос от морозного воздуха. До зимы – рукой подать, и погода об этом напомнить не забывала, окутывая улицы продрогшим ветром и откровенно дождливым настроением. Слава опаздывал. Не то, чтобы критично, но время шло и с каждой минутой Мирон чувствовал себя обманутым. А ещё всё больше нервничающим – чем дольше Карелин отсутствует, тем меньше времени остается до полуночи. Вводных фраз накопилось на языке, хоть тут бери и тони в них, ведь ни одни слова вкратце не смогут описать происходящее. Да и с этой ли целью Мирон позвал Гнойного? Он написал приглашение быстро и необдуманно, поддавшись яркому желанию просто увидеть в нём былой ключ жизни, а не бездушную оболочку, которая вечером бездумно завяжет вокруг своих проблем плотный узел. Мирону просто хотелось увидеть былого друга. Товарища. Да хоть знакомого, как пожелаете. Слава был мальчиком крупным – дебелый в плечах, рост под два метра. В целом, типичный мальчуган из сельской местности, выросший на дрожжах, молочке и органически чистом твороге. А потому, заприметив габаритную фигуру на другой стороне улицы, Мирон не на секунду не сомневался, что это тот, которого он прождал уже полчаса. – Лёгок на помине, – Фёдоров протянул руку на встречу пришедшему, мягко улыбаясь. – Неужели думал обо мне, – но Слава энтузиазма не разделил, так руки из кармана и не вынув. Мирон продержал кисть в воздухе ещё пару секунд, а затем, заприметив победный блик в голубых глазах напротив, опустил её по швам. Развернулся на самих каблуках, да молча пошёл к входу в затрёпанный клуб. Дверь, открываясь, опасно скрипнула петлями, и мужчина быстро проскочил сквозь щель в шумное помещение, лысым затылком ощущая изучающий, внимательный взгляд за спиной. По крайнем мере, идёт следом. – У меня пара вопросов, – несмотря на шум и возгласы в клубе, голос Славы был слышен отчётливо и резко, словно тот над самым ухом говорил, хотя, на самом деле, сидел ровно напротив, теребя потрёпанную салфетку. – Задавай. – Разве лысым не запрещено охраной здоровья ходить без шапки? – Слава даже взгляд не удосужился поднять, но легкая ямочка на щеке ярко выдавала его приподнятое настроение – усмешка же не может говорить о чем-то плохом, верно? – У нас терморегуляция повышенная, – а ведь не врёт же почти, чисто с биологической точки зрения – даже весьма правда, – А второй какой? – Как там Охра? Мирон тут же удивлённо похлопал густыми ресницами, вопросительно выгибая бровь. – Ваня-то? А зачем он тебе? – Да всрался он мне, – и улыбается дико как-то, даже грустно немного, словно самому тему эту подымать не в удовольствие. А после, явно прочитав на лице собеседника желание пояснений, продолжил: – Ваньку моего твой хрен с горы игнорит. Уже неделя прошла, а тот все контакты оборвал. Я, конечно, сразу Фаллену сказал, что яблоня от яблони... – Яблоко. – Что? – Яблоко от яблони. – Да посрать, – отмахнулся Слава, – Яблоко-хуяблоко далеко от яблони-хуяблыни не падает, говорю, усеки истину. Так нет, ходит, словно грузовиком раздавленный, да сопли пускает. Вот и спрашиваю, что там Ваня? Мирон думает минутно, долго так, размышляет, но не о здоровье Евстигнеева совсем, а о приторном Славином «Ванька мой». Почему-то губы колет изнутри, стоит только подумать, насколько «Ванька его» Карелину дорог. И что сказать? «Ну, знаешь, Слав, Ваня просто понял какую ошибку совершил.» или может «Женя его с подружкой своей познакомила, вот он и загулял. Пускай твой Фаллен подождёт немного.»? Как бы в морду после такого не получить, а потому Фёдоров и решает, что лучше сладкая ложь, чем горький прикус собственной крови на языке. – Завал у него на работе, так-то. Я же хуй культурно на документацию, проекты да и прочую «империальную» рутину клал, а плачу только Женьке, да и ещё парочке ненадёжных ребят с офисов. Остальное или Дарио разгребает дистанционно, или Ваня подключается. Сейчас как раз второй вариант, так что Ване своему скажи, чтобы зазря не паниковал. Слава слушал молча, а после пламенной речи Мирона усмехнулся грустно, плечи разминая, и во всей его позе читалось красными буквами «НЕ ВЕРЮ». Что ж, хоть кто-то. – Зачем позвал? – Мирон ожидал услышать этот вопрос ещё по телефону, или же в самый момент их встречи, но нет, Слава продержался приличное время. – Решил угостить нерадивого знакомого, – в этот момент, изрядно запоздавши, подошла милая официант, протягивающая небольшое меню. Мирон жестом остановил её, переводя взгляд на компаньона, – Два бокала виски на Ваш вкус. Со льдом, пожалуйста. И только когда девушка, приятно улыбнувшись двум посетителям, удалилась, Карелин встретился взглядом с Мироном. Фёдоров всегда считал голубой цвет глаз – совершенством природы, но только сейчас, когда в этих самых глазах цвета морской волны пёстрыми искрами мечутся неоновые блики окружения, понимает, насколько же сильно был прав. Слава словно улавливает суть озадаченного выражения лица напротив, и быстро сужает глаза, не полностью закрывая радужку пушистыми ресницами. – Я не пью виски, карлица, – говорит, – И не пил никогда. Вкус не нравится. – Тут чай не продают, Слав, придётся страдать под аромат алкоголя. Со льдом. – Ну так зачем позвал? – Извиниться хотел, – во какие новости. Мирон сам не ожидал, что закрутит разговор в такое русло. Он вины не чувствовал: да, киданул, да, некрасиво поступил, но они-то и друзьями никогда не были, чего масло мусолить, – Поступил некрасиво, послав тебя тогда без причин да аргументов. Словом, это всё. – «Послал» он меня, что за детский лепет, – девушка-официант небрежно ставит стаканы на стол, резко развернувшись на пятках, да так, что красиво собранные в хвост волосы, россыпью легли на накрашенное лицо. Мирон залюбовался, краем уха улавливая слова Славы, – Я с тобой дружбу вести изначально не планировал, но вот почему нельзя было просто нормально общаться – не понимаю. Но нет, так нет. Может реклама невыгодная получилась бы. – Для тебя очень даже выгодная. – Ты когда про себя в последний раз новости читал, жидок? Не бери во внимание политические возгласы, я в политику не лезу на серьёзных щах – не в моей прерогативе. Так что о какой выгоде в рекламе речь? – Мирону на мгновение показалось, – в этих опасно прищуренных глазах, ноздрях раздутых, низко опущенных бровях – что Карелина фраза мужчины неебически задела. Вздулся весь, нахохрился. Но только на мгновение, потому что спустя секунды, перед Фёдоровым – обычный, классический Слава, крутит в руке прозрачный стакан с нелюбимым напитком, и только носом недовольно ведёт, стоит учуять запах алкоголя. – Прости, – говорит Мирон спустя время. Совершенно искренне, на одном дыхании, словно слово само сорвалось с губ. – Забей, – Слава делает глоток виски и смешно морщится, в улыбке кривя губы, – Боже, ну и дрянь. Официант! Карелин пару раз переспрашивает, кто платит за вечер, и только услышав Мироново насмешливое «я», заказывает коньяк. «Виски твоё, – говорит раззадорено, – ссанина коня. А вот коньяк, Мироша, тема!»***
Слава, когда пьяный, говорливый больно: шутит, перебивая себя же собственным красивым смехом (он у него непростительно заразный, с хрипящими, натянутыми нотками, но одновременно чертовски искренний. И этим подкупает), рассказывает о прошлом, о детстве, о маме с батей, о Замае, который отпускать его с Мироном не хотел, и улыбается доверительно, щемяще. Но Фёдоров после «Мироша» ничего и не слышит, смотрит тупо, изучает. Карелин, как оказалось, большой фанат бородатых анекдотов, но, при этом, их очень объективный критик. После первого Фёдоров мерзко повёл носом, после пятого – закатил глаза, да так, что Слава перепугался, что глазищи знакомого в таком положении и останутся, а после десятого начал в реальности входить во вкус. А после двадцатого, или около того, понял, что анекдоты про Вовочку – его самые не любимые, а вот про американцев, русских и французов готов слушать вечно. У Славы кожа бледная, чистая. И губы пухлые, на фоне лица только горят красным бельмом на глазу. А над губой – мерзкие редкие усики, и Мирон фыркает насмешливо, настолько они из образа пай-мальчика Славку выбивают. Карелин крупнее Мирона раза в два, выше на две головы, но всё равно нежным кажется, хрупким, словно хрусталь, ранимым. Его обнять хочется, и по рукам надавать, мозги на место вставить – ишь, что удумал, петлю на шею. Взгляд скользит под подбородок, и Фёдоров тяжело сглатывает. Шея у Славы крупная, с хорошо видимой пульсирующей веной на линии, и мужчина буквально видит рванную, кровавую линию вокруг нее, удушающе четкую. Смотрит испуганно на время и понимает, что его, как таково и не осталось. 23:53, но Славка – его Славка, горящий, бойкий и ласковый – жив и здоров, сидит напротив, пойло дешёвое хлещет, и всё рассказывает, рассказывает, рассказывает. – Слава, – Мирон взгляд не отводит, смотрит на россыпь чёрных родинок, дорожкой уходящих под ворот кофты, ощущая, как нервно бьется собственный голос о горло, – Как ты себя чувствуешь? – В смысле? – Карелин и вправду недоумённо косит голову в сторону так, что чёлка прикрывает правый глаз, – Если ты про сейчас, то отлично. Спасибо, что пригласил, я всё отдам. 23:55. – Не про сейчас, Слав, – мужчина кладёт локти на стол, пальцами нащупывая руку Славы. Какая холодная, – В целом: всё нормально? Карелин выпрямляется медленно, волосы свои крашенные поправляя, но руку не убирает, наоборот, пододвигает её к Мирону поближе. На губах у него – мёд; в этой улыбке утонуть хочется – приторно-сладко, терпко, но липко так, что не вырваться. Мирон увяз. – Какие сентиментальные вопросы, жидок, – смеётся, – Хорошо всё, конечно. Вот, с самим Оксимироном чаи гоняю. 22:58. – Хорошо всё, жидок, – Мирон видит – Слава улыбается. Видит – смеётся. Видит – сидит расслабленно, открыто, готовый делиться и принимать в ответ. Мирон видит, что «хорошо всё». Видит и совершенно не верит. Потому что в глазах напротив – холод, тёмная пелена и глубокая усталость. В глазах Славы нет огня, и Мирон с ужасом понимает – в них изначально не было жизни. Напротив него – шутит, смеётся, общается – кто угодно, но не Слава. Сколько у него масок? – Фёдоров не пересчитает: КПСС, Гнойный, Соня, Бутербродский, – но не Слава, блять, Карелин, который, переступив порог собственного дома, повиснет под самим потолком. – Прости, – на этот раз почти вымученное, тяжело сорвавшиеся с губ, и камнем упавшее где-то по середине стола. – Забей, – Мирон слышит голос, словно сквозь толщу воды, а потом смиренно закрывает глаза: если он увидит, как мир перед них плывёт и раскачивается, то точно стошнит, – Хорошо всё. 00:00.***
Почему его петля не началась где-то часиком в двенадцать дня? Почему именно девять часов грёбанного утра? Мирон бы ещё спал и спал, нежась в тёплой кровати, но организм, словно по щелчку, готов к работе и мыслительному процессу ровно в 9:20. На лицо упало что-то невесомо лёгкое и от того мерзкое, что Фёдоров испуганно вскочил, вытирая щеку рукавом толстовки. На чёрной ткани – белая пыль. Мирон устало поднял взгляд вверх на осыпающийся потолок, покрытый бетонной крошкой. Интересно, через сколько полноценных дней дом превратиться в прах? В таком случае придётся развеять его над просторами моря, все чтобы по классике. Мужчина берёт в руки телефон – если это самобичевание интерьера и техники продолжится, то рассмотреть что-либо на телефоне уже будет просто невозможно – и заходит в диалоговое окно. До сообщения Славы остается четырнадцать минут. – Что мы имеем? – говорит громко и выразительно, открывая камеру, – Если просто задержать Карелина до полуночи, не дав ему покончить с собой, то роли это не сыграет, потому что тот всё ещё будет намерен свести счёты с жизнью, – направляет камеру напротив зеркала, включая фронталку, – Если вообще всё держится на Славе. Он мог стать просто прискорбным совпадением, и ключ к моей петле лежит вовсе не через петлю Гнойного. А, допустим, через Порчи. Не зря же он появился. Мирон делает пару фотографий, выбирая одну самую менее нормально получившуюся, и, подписав её «Гнойный задаёт сложные вопросы в телеграмм, что делать?», отправляет ровно в 9:30 в историю «для лучших друзей» Инстаграма. А что делать, Мирош? Конечно, назначить встречу с Дарио, отсутствие в стране которого усложняет ситуацию вдвойне. Но сначала, ответив на дико возмущённое историей Славино «ЧЁ БЛЯТЬ?» в 9:36, Мирон всё-таки пробежится голым по торговому центру. Юбилей – пятый день второго октября – нужно отмечать с размахом.