***
Федя постепенно открывает глаза в совершенно незнакомом месте. Повсюду окружают стены с серыми обоями, и очень холодно, поэтому ноги дрожат. Он лежит на кровати под пуховым одеялом, которое почти не греет и поджимает под себя голени. Ещё минут десять Федя просто слушает тиканье будильника, стоящего на тумбочке. Самый обычный звук доносится будто из другого мира. Обстановка комнаты угнетает, но сил встать нет. Вдруг он слышит тихо приоткрывающуюся дверь и чьи-то невесомые шаги. Фигура Стаса тихо-тихо перемещается по комнате, кажется, он что-то берет со стола. Он поворачивается, чтобы увидеть Федю. — О, ты уже проснулся, — приятные звуки его голоса соединяются в слова. На лице Стаса сияет солнечная улыбка. Его черты мягкие, а взгляд такой простой и добрый, что Феде страшно, реально страшно за то, что Стас не кричит и не издевается над тем, что случилось вчера. Так нереально, невозможно. Федя, морщится то ли от яркого света выходящего из открытой двери, то ли от беспощадной головной боли. — Где мы? — В моей квартире, — отвечает Стас. Вау. Несмотря на то, что Федя знаком со Стасом три месяца, он впервые оказался тут. Федя молчит, не зная, что сказать. Было безумно неловко, ведь Стас забирал его в таком состоянии, что он даже не помнит, когда отключился. Стас кажется понял по глазам Феди, что он чувствует и говорит: — Федь, забей. С кем не бывает. Тем более это твоя первая в жизни настоящая пьянка, — Стас смеётся, а Федя прикусывает губу и ерзает, понимая, что лежит на чужой кровати. — Но конечно ты вчера задал охраннику… Федя прикладывает руку ко красному лбу и сжимается всеми конечностями. Со Стасом он всегда чувствует стыд. Феде кажется, что у Стаса прекрасная перспективная жизнь с огромными возможностями. Без него. Федя понятия не имеет, что он такого сделал, чтобы ему понравиться. — Ну что, пойдёшь чай пить? Возможно, он общается с Федей из жалости. И целует его тоже из жалости. Они никогда не говорили о том, что встречаются и никто ничто не обещал. Они очень заботились о друг друге (в основном, со стороны Стаса) и часто гуляли, переписывались и ходили в кафе. Но если Стаса было все это не в новинку, то Феде было пиздец страшно его терять. Федя считал, что взаимность, тем более в ЛГБТ-сообществе, это редкость. И Федя страшно боялся всего. Федю мутит. — Не, я лучше тут немного посижу… можно? Конечно, это кажется странным. Но Стас уже привык.***
Когда после разговора со Стасом о вчерашнем и грустных улыбашек, несмотря на настойчивость Стаса, Федя возвращается к маме домой на такси. Он понимает, что по своей глупости пропустил второй день учёбы. Тупо на второй же день прогулять — только он так умеет. Он пишет маме огромное сообщение с оправданиями и сожалениями. И вдруг злится. Но она ведь сама его заставила туда пойти! Машина останавливается около подъезда, и он выходит. Дома его встречает мама, которая не пошла на работу и устроила себе выходной. Мама настолько сонная, растрепанная, в одном черном халате, что Федя понимает, — она его ругать не будет, слишком устала. Федя раздевается, пока мама готовит кофе и зевает. — Федя, иди на кухню! Федя послушно садится на стуле и спрашивает маму, наливающую кипяток в кружки: — Ну что, ма, как дела? Мы с тобой практически не видимся. Мама рассеянно смотрит на Федю, садится рядом с ним, ставит кружки и улыбается. — Да все хорошо, Федь, — она кладет руку на руку Феди. Тёплая, шершавая, с детства не изменилась. Федя тянется к маме и обнимает ее. — Федь… — мама отстраняется. — Что? — спрашивает Федя, насторожившись. Таким тоном она обычно начинает, когда информирует о плохой новости. — Мне Денис написал… — она кажется замечает взгляд Феди. — Твой бывший одноклассник. И в общем-то я согласна, по-хорошему статуэтку надо забрать, все-таки дедушкина. Но у меня совсем нет времени, милый… У Феди внутри все обрывается, будто сердце падает с тонких верёвок, а злоба разрывает его на части. — И что, ты хочешь, чтобы я за ней поехал? Нахрена она мне сдалась? — щеки Феди вспыхивают, горячее кофе обжигает горло. — Федь… — Да, ты сейчас скажешь, что я конечно не могу поехать, но сама будешь манипулировать на чувстве вины! — Федя исподлобья смотрит на мать и бьет кулаком по столу. Голубая кружка с рисунком котенка слегка вздрагивает. И тут до Феди доходит. Мама же не знает. Она знала только о нападении Дена на них в школе, что по сравнению с тем, что она не знала, является ерундой. Она никогда не спрашивала о первом человеке, которого Федя полюбил и понял, что он не такой. Она знала, что Денис с Федей поссорились, но она не знала, что одной из причин селфхарма Феди был Ден. Федя смягчается. — Мама, если смогу, то я наверное поеду, — улыбается он и пронзительно смотрит в глаза, будто это чистая правда. Вранье.***
Ден общался с Федей восемь лет, поэтому изучил его характер полностью. Ден знал, что Федя приедет. На следующий же день, как только Ден напишет его мамочке. Был конечно вариант того, что Ольга сама припрется, но тут можно было надеяться только на удачу. Ден даже знал, какова реакция будет у Феди, когда тот узнает, что даже мама заставляет Дена с ним встретиться. Федю сначала одолеет неприятие, гнев, но после он начнёт вспоминать самые хорошие и плохие моменты их общения. Хорошие перевесят плохие, а ностальгия обычно у таких людей заставит сделать хоть что-то. К тому же, это ненадолго. Всего лишь забрать маленькую дорогую фигурку, ничем не примечательную, а на самом деле, хранившую в себе все наследие Макаровых. Эта гребаная вещь была безумно старой, передалась им от какого-то предка, и если продать ее в ломбард, Федя с мамой получат деньги, чтобы построить второй загородный дом.***
Федя уже проклинал тот день, когда он оставил статуэтку у Дена и забыл про нее на три года. Он ехал на автобусе совсем недалекую дорогу, можно даже было добраться пешком. Был теплый, сентябрьский вечер. Федя держался из-за всех сил, чтобы не сорваться. Зачем, он это делает? Может быть просто развернуться и выйти, пока не поздно? Федя, как идиот, встает и ожидает следующей остановки, чтобы выйти и не встречаться с Дэном. Не звонить в его квартиру. Не объясняться и не слышать этот самодовольный голос. Но автобус едет все дальше и дальше, мимо плывут панельные дома, магазины, парки. Федя понимает, что осталось всего ничего до дома Денисенко. Поздно. В груди будто щелчок какой-то срабатывает, что сердце начинает биться в двойном темпе. Инстинкт самосохранения и полного недоверия к Дену даже не пускает его выходить из автобуса, но преодолевая это, Федя просто двигает ногами, как бы тяжело не было. Он просто скажет: «Привет», возьмёт статуэтку и все. И уйдет наконец навсегда. Скорее всего, он будет его видеть в городе, среди лиц прохожих, в метро, в их районе, но больше ничего не почувствует. Федя помнит, как дойти до его дома, он помнит номер домофона и входит в девятиэтажку, слегка дрожа. Федя игнорирует лифт и поднимается на седьмой этаж пешком, чтобы время тянулось медленнее. Пятидесятая квартира. Звонок. Дверь моментально открывается. — Привет, — Ден встречает его не без удивления, однако ничего не говорит. Его глаза внимательно следят за Федей, который не знает, что сказать, прямо как сегодняшним утром у Стаса. Но Феде не неловко, на этот раз, он чувствует буквально все чувства, но не показывает этого. — Привет, — сухо отвечает Федя. — Я жду мою вещь. И протягивает ладонь, тупо стоя в дверном проеме. Ден закатывает глаза и растягивает губы. — Может зайдешь хоть? — Ден… — Федя думал, что все чувства умерли, но они жили в таком мире, в котором воспоминания не стираются. И эта жизнь не сериал, в котором человек либо плохой, либо хороший, отношения между людьми не бывают однозначными. — Федя. Они стоят и смотрят на друг друга, ожидая, кто сорвется первым. Напускное равнодушие от Феди было максимально неправдоподобным. Это чувствовалось всеми фибрами душ обоих, хоть по виду Федя был не напряжен. — Блять, если не хочешь отдавать статуэтку, то я так и скажу своей матери. Не доставай нас больше, пожалуйста. Ден усмехается. — Что? — Федя отступает на два шага назад. — Я, в принципе, другого от тебя не ожидал. — Что ты ожидал?! — голос Феди повышается, руки сжимаются в кулаки. Он чувствует, что от Дена пахнет дешевыми сигаретами, он почти давится этим запахом. — Опять маме рассказываешь. Ничего не изменилось с детства, да, Федь. Я такой главный виноватый, я козёл отпущения… — Хватит, Ден, — Федя тонет, кажется, почти как брат Саша, только чувствами. Но он хочет всплыть, у него ещё есть силы на это. — Дай мне уже статуэтку, и я уйду. Ден лёгким движением руки достает из кармана брюк фарфоровое изделие. Федя так давно ее видел. Две девушки, крохотные, в белоснежных платьях. Их голубые глаза, будто живые, сверкали. У одной из фарфоровых куколок в маленьких, тщательно разделенных на пальцы, ручках, букет колокольчиков. Белокурые волосы у двоих собраны в пучки, а бледная, почти неокрашенная кожа ослепляет. Это произведение искусства. Статуэтка — неживая копия дочерей какой-то графини, которая была близка к Петру Первому. Это было не легендой, правду узнал прадед, узнал, что этой фигурке около тот лет, но не захотел отдавать их государству. Это тщательно скрывалось от других людей, знала только семья. Но Федя совершил ошибку. В четырнадцать лет он рассказал историю статуэтки Дену, оставил у него ее на день и забыл. Дни превращались в недели, недели становились месяцами, а месяцы — годами. Федя вспомнил о ней, когда умер дедушка. Сильный инсульт деда в конце десятого класса подкосил Федю, он вспоминал все, что связывало дедушку с Федей и вспомнил о статуэтке. Но не сразу взял ее. — Все, — Федя облегчённо выдыхает и берет вещь из руки Дена. Ладонь Дена замыкает фигурку в кулаке. Ухмыляется. — Скажи… к примеру… что я тебе не безразличен. Можешь даже соврать. Тогда отдам. Псих. — Катись нахрен, идиот! Удар попадает прямиком в место, где у Феди желудок. Искры из глаз от неожиданной боли. Федя скорчивается, понимая, что худший кошмар воплощается в жизнь. Федя выдыхает. — Я даже не буду тебя ударять в ответ, Ден. То, что у тебя проблемы с психикой не оправдание, — лицо Дена на слова Феди остаётся непроницаемым. — Ты тварь. Рука Дена сжимает шею Феди, больно впиваясь кончиками пальцев в его мягкую кожу. — Повтори, что ты сказал ещё раз, — шепчет Ден, ищет в его глазах страх, но он остался там, в детстве. Обожание и страх ушли, на месту пришла злость, а внутри этого огненного шара — маленький огонь. Федя пока не разобрался, что было внутри злости, но знал, что больше не подчинится Дену. Холодные пальцы нажимают на горло все сильнее. Федя ни секунды не колеблется. А Ден уже не чувствует грань. Он никогда ее не чувствовал. — Ты… тварь, сука и последний мудак… — Феде не хватает воздуха, он произносит это, выплевыв всю свою ненависть к этому человеку. Все свои силы, все свое детство он потратил на него. Больше ни капли. Ден душит его, ни на секунду не ослабляя хватки, до потери очертаний, видимости, воздуха. Перед Федей только лишь темнота.***
Федя осознает, что лежит на твердом диване, от которого сильно болит и дёргается каждый позвонок в спине. Взгляд фокусируется, он понимает, что с того дня, когда он был в последний раз в комнате Дена, ничего не изменилось. Федя приподнимается, садится и оглядывается. Все такие же голубые стены, шкаф и кровать. Разве что учебники пропали, а на месту им пришли книги из студенческой библиотеки. В открытом шкафу хаотично разбросаны джинсы, белые рубашки, пыль на полках видна на свету. Федя встаёт. Итак, он был в отключке. Ден как-то смог не довести его до смерти, всего лишь до потери сознания. А если бы не остановился? Если бы… Федя касается пальцами шеи, болит, и кожа припухла. И вдруг на письменном столе замечает статуэтку. И записку, маленький листочек, вырванный из какой-то тетради. Почерк корявый, написанный быстро. «Советую тебе свалить, отсюда, пока не приехала мама. Извиняться я не умею, но лучше держись от меня подальше.» Сердце Феди столкнулось с аритмией. Это точно Ден? О боже. По коже пробегают мурашки от этих слов, в воображении возникают фантазии о том, как Ден в припадке своей агрессии, словно в смерче, пишет эти слова. Федя берет статуэтку, бережно кладя в его рюкзак, который валялся под кроватью. Он окидывает последним взглядом комнату, и кое-что вспоминает. Всем сердцем чувствует. Рука тянется под подушку, на которой он какое-то время спал. Пальцы нашаривают тканевый чехол. Кинжал в сером чехле. Потрясающе. Все как в детстве. Ты же хотел понастальгировать, Федь? Федя уже не ужасается, он ожидал что-то подобного, но осознает, что дело не только в депрессии. Более того, у Дена что-то глобальное, какое-то очень сильное расстройство. Но у Феди нет сил с этим разбираться. Если он хоть раз ещё столкнется с Деном, то он с ним обязательно поговорит.***
Ден в лесу, на часах около одиннадцати ночи. Он стоит на поляне, вороша ногами листья и ветви. Горит костер, и только сучья ломаются с треском. Ден, не нарушая тишину, подставляет руки под огонь. Он стоит, наблюдая, ни разу не моргнув, словно этот костер — и есть вся его жизнь. Ден не убирает руки, хотя кожа ладоней вот-вот получит ожог. Тут нельзя было зажигать костры, но Дену правила этой заповедной зоны были неинтересны. Когда он наблюдал за огнем, спокойствие овладевало им. Будто не было этих кошмаров, этих криков из его детства, этой боли в сердце, всепоглощающей и бесконечной. — Что случилось? Почему ты такой злой? — Ничего, дурак, ты разбил вазу твоей мамы. Ты за это заплатишь, щенок. — Нет! Удары сыпались нескончаемым потоком. Крики, и смех, оглушительный и жестокий, не такой как у папы. Это был не отец. Это был не папа. Папа в то время был в командировке, поэтому это просто не мог быть он. Это был другой человек, весьма близкий к нему. Ден очнулся. Он знал, что надо было просить помощи у одного из родителей, ведь они в разводе. Он знал, что все обострилось. Но всякий раз, заходя в какую-либо больницу, или начиная разговор о том, что с ним опять кое-что случилось, слова застревали в горле. Воспоминания наплывали с мощной силой. Ден не мог. Просто не мог. Костер все горит и горит, а ветви почти сожжены. И Ден не подкладывает их. Он просто, уперевшись в одну точку, и думает. Огонь сносит ветром на ближайшую область, и он расширяется. Ден отступает, но по-прежнему ничего не делает с этим. Пускай горит. Ден достает из кармана джинсовки листочек с продолжением записки, который он оставил Феде на его столе. В последний раз читает, улыбаясь впервые, вероятно, за месяц. А потом вновь хмурится, и кидает листок в разрастающийся огонь. Огонь? Он достигает маленьких кустов ежевики, съедает пожухлую траву, и медленно подбирается к нижним частям сосен. Ден, наслаждающийся запахом гари, поворачивается и уходит быстрыми шагами. Кажется, он устроил пожар.