Последний приказ Ягера

Лес был подёрнут зеленой дымкой. Наступила ранняя весна, солнце ласково согревало израненную, истерзанную землю. Высоко в кронах деревьев несмело переговаривались птицы. Николай так давно не слышал их пения, что сначала даже не понял, что это за чудесные звуки. Когда же Ивушкин вспомнил, крошечный огонёк радости зажёгся в его груди. Если ему суждено умереть сейчас, пусть так, зато последним, что Коля услышит, станут эти песни. Он стоял на коленях, ноги не держали. Земля была твёрдой, как пуленепробиваемый бок танка. Война заставила всё живое сжаться, стать крепче, чтобы выжить. И теперь, когда ужасы должны были остаться позади, Николай умрёт. В такой прекрасный день… В такой же день шесть лет назад счастливый Николай шёл домой, прижимая к себе маленький пищащий комочек. Сбылась давняя мечта, он всё-таки завёл собаку! Малыш достался ему совершенно случайно и даже как-то неожиданно. У знакомых с цепи сорвалась немецкая овчарка, убежала к соседскому кобелю, здоровенному немцу. В самом буквальном смысле «здоровенному» — он был выше и крупнее любого представителя своей породы. Наверное, в его жилах текла кровь не только немецких овчарок, но это не помешало его отпрыскам иметь окрас и телосложение, максимально приближённые к породистому. Видимо, гены матери сделали своё дело. Незнающие люди раскупили малышей в считанные дни, а один кобелёк достался Николаю по старой дружбе, и теперь для них обоих началась новая жизнь. Придумать кличку оказалось сложнее всего. Ивушкин мучился целый месяц, перебрал все возможные варианты, но ничего не подходило. Шли дни, щенок рос и по-прежнему оставался без имени. Николай присматривался к нему, изучал повадки, а потом вдруг понял, что глаза четвероногого малыша не темнеют. То есть, они больше не были голубыми, но и карими не становились, приобретя серый цвет. И тогда Николая осенило. Было, конечно, в кличке что-то от охотничьего — крикнешь «Север!», так и представляешь бойкую лайку, но и для немецкой овчарки это достойное имя. Сев оказался удивительно смышлёным и покладистым, походя на немецкую овчарку не только окрасом, но и умом. Только глаза выдавали Севера, однако, в округе не было знатоков породы, а Ивушкин ценил своего друга отнюдь не за внешние данные. Два года они были неразлучны, и что это было за чудесное время! Николай быстро научил Сева всем базовым командам, вроде «Дай лапу», «Рядом» и «Место», потом стал учить разным трюкам. В пригороде, где вместо душных коммуналок были собственные дома и развлечений, кроме радио, особенно не имелось, Ивушкин с Севером стали настоящими знаменитостями. Каждый вечер они собирали вокруг себя целую ватагу ребятишек, которые с восторгом наблюдали за штуками, которые вытворял Сев. Он и падал, как мертвый, когда Николай наставлял на него пальцы, складывая их на манер пистолета, и по команде прыгал на задних лапах, как заяц. А ещё считал, словно на уроке арифметики. Этот трюк ребята обожали больше всего, потому как Ивушкин ставил самую настоящую театральную сценку. По команде Николая Север запрыгивал на табурет, который специально был принесён из дома, ребята вставали в полукруг. Ивушкин становился рядом с Севером, а потом дети по очереди придумывали задачки, а пёс лаял правильный ответ. Вот, задаёт кто-то такую задачку: у Пети семь яблок, у Маши девять. Сколько яблок всего? Николай смотрел на Сева, тот глядел на хозяина, и вдруг начинал отрывисто лаять. Ровно шестнадцать раз гавкал и замолкал. И не только сложение давалось Северу, но и вычитание, и умножение, и даже деление! Ребятня была в восторге, потом подбегала, чтобы пожать собаке лапу, действительно веря, что пёс всё понимает. На самом деле Николай просто делал незаметное движение рукой, Север начинал лаять, а потом по такой же команде замолкал. Но, разумеется, детям этого было знать вовсе необязательно. Так проходили дни, и Николай радовался, наивно полагая, что так будет продолжаться всегда. Ему нравилась его жизнь, пусть это и могло кому-то показаться рутиной. Эти вечера, которые он проводил в компании соседских детей, ранние подъёмы, когда они вместе с Севером уходили к реке или на поле. Дни, когда Ивушкин добросовестно трудился инженером. Он вёл простую рабочую жизнь, плывя по течению, пока вдруг внезапно не грянула война. По обыкновению утро началось с раннего подъёма. Рассвет пробрался сквозь неплотно прикрытые занавески, лучи опустились на веки Николая. Он глубоко вздохнул, перевернулся набок, спустил руку к полу. Тут же по ладони прошёлся мокрый язык. — Да я встаю, — тихо рассмеялся Николай. Он и в самом деле поднялся, застелил постель под пристальным взглядом Севера. Тот повиливал хвостом, переступая с лапы на лапу. Ему хотелось поскорее выйти на улицу, чтобы как следует побегать по мокрой траве и погоняться за своим хвостом. Несмотря на весь его ум, Север всё ещё был псом, двухлеткой, когда энергия бьёт ключом и сил, хоть отбавляй. Улицы были пусты в столь ранний час. Ветер тихо шевелил юные листья, Николай шёл прямо посередине дороги, задумчиво перекатывая травинку из одного уголка рта в другой. Север убежал далеко вперёд и теперь маячил на повороте, где заканчивалась дорога и начиналась тропинка к полю. Раньше по ней пастух гнал коров, но потом случился мор, вся скотина пала, и вот уже год не слышно было ни басовитого мычания, ни тяжёлого топота копыт. Зато поле осталось прежним, просторным и сияющим, родным. Почему-то именно поле ассоциировалось у Николая со свободой. Должно быть, потому, как легко и славно было бежать по нему Северу, который летел над травой, не касаясь лапами земли. Ивушкин надеялся, что и пёс чувствует такую же радость, как и он сам. И Сев действительно чувствовал такую собачью радость. Хороша жизнь, когда рядом добрый хозяин. Потом всё пошло по накатанной, Николай с Севером вернулись домой, мужчина накормил пса, поел сам и вышел за калитку. Сев с разбега перемахнул заборчик и зашагал рядом с хозяином. Так уж было заведено, до автобусной остановки они доходили вдвоём. Как и всегда, Николай обменялся любезностями с соседями, стоящими на остановке, потрепал Севера по макушке, сел в дребезжащий автобус и уехал в город. Солнце ярко светило с небес, чертежи на бумаге выделялись чётко. Ивушкин настолько сосредоточился на работе, что не сразу услышал нездешний шум. Обычно его коллеги работали тихо, но сейчас отчего-то завозились, некоторые даже покинули рабочие места. Сначала Николай не придал этому особенного значения, но когда кто-то неосторожно налетел на его стол, поднял голову. — А поосторожнее нельзя? — Ивушкин свёл брови на переносице, но недовольство прошло, как только он увидел бледное лицо Василия, своего коллеги. — Слышал, что по радио передают? — Нет. — Я что-то не могу разобрать, — Василий провёл ладонью по лбу, нервно вытер руку о штанину, — что они там болтают? Инженеры столпились возле радиоприёмника, стоявшего рядом с выходом из большого кабинета. Теперь он казался заброшенным, потому что все люди сгрудились в одном месте, покинув свои рабочие места. — Ничего не слышно! — обеспокоенно выкрикнул кто-то. — Сделайте громче! Николай смешался с толпой, но не подходил к радио близко, как будто оно таило в себе самую большую опасность в мире. Голос был знаком Ивушкину, только слова… Он пошатнулся, но всё же устоял на ногах. Только что Молотов объявил о начале войны? Началась война? Крики ужаса доносились до Ивушкина словно через толщу воды. Он зашатался, словно пьяный, хотя ни разу в жизни не пил. С трудом протиснувшись между людьми, которые сбились в плотную кучу, как испуганные овцы, Ивушкин добрёл до своего рабочего места, опустился на стул. Услышанное просто не укладывалось у него в голове. Как Германия могла напасть на них вот так, подло, исподтишка? Почему это случилось? И как теперь жить дальше? На улицах творилась самая настоящая паника. Народ разом высыпал из магазинов, больниц, ларьков. Люди метались, не в силах справиться с животным ужасом. То и дело раздавался визг тормозов, потому что пешеходы, не разбирая дороги, бросались прямо на проезжую часть. Николай прижался к стене одного из домов, ошарашенный всем, что происходит, и вдруг увидел на другой стороне дороги сухонького седого старичка. И всё людское отчаяние соединилось в нём одном, когда он дрожащей рукой стирал слёзы с морщинистого лица.