Последний приказ Ягера

Север настолько привык к перемене места жительства, что не очень удивился, когда его в очередной раз запихнули в гремящий ящик, а потом он оказался в совершенно новой обстановке. Тут было много собак, все они сидели в клетках и с пеной у пасти бросались на прутья. Он косился на оскаленные пасти, пока его вели вперёд, но не испытывал страха, только раздражение ворочалось где-то в глубине души. Всё же и у собак нервы есть. Севера довели до пустующей клетки, запихнули туда и оставили в компании оголтелых псов, которые всё никак не могли уняться. Больше не было доброй женщины, которая подкармливала его и поддерживала ласковым тоном. Даже элементраного уединения. Если раньше можно было хотя бы забиться в будку и на время скрыться от окружающего мира, то теперь Север оказался совсем беззащитен. Его соседями слева и справа были два злющих кобеля, которые изо всех сил старались достать его и посильнее тяпнуть. Кроме того, было довольно холодно, сквозь решётку порывы ветра проникали без особенного труда, чтобы согреться, приходилось двигаться. Прошло много времени, но ни воды, ни еды, Север так и не получил, как и его соседи. Только теперь вместо уныния в собаке поднялась самая настоящая ярость. Он стал огрызаться на товарищей по несчастью, метаться по клетке. Злобное рявканье Севера вмешалось в громогласные вопли других собак, вся эта какофония, казалось, была способна разорвать в клочья само небо. Внезапно появились люди. По одному они стали подходить к клеткам и выводить оттуда собак. Постепенно лай прекратился, Север тоже утих, как только к нему подошёл человек. Сработал искусственно выведенный инстинкт. Пёс не бросился, когда дверь клетки открылась, позволил щёлкнуть карабином поводка. Снег показался обжигающим, Север неуютно поджимал лапы, пока его вели вперёд. Мимо потянулись ряды опустевших клеток, потом позади оказался высокий забор. Север втягивал носом воздух, впитывая смутно знакомые запахи. Они были прямиком из его юности, пахло не сталью, не кровью. Лёгкий ветер доносил запах леса, иголок с разлапистых елей, шишек. Свободы. Север мотнул головой, поглядел вперёд. Впереди растянулась вереница людей и собак, ещё дальше высилась громада леса. Зимой лес тихий, лишённый громкого щебета птиц, шелеста листьев, говора ручейков. Если гавкнешь — эхо будет долго носиться между замерзшими стволами, как будто в лесу ещё есть собаки и они тебе отвечают. Впрочем, других собак Северу и даром было не надо, у него ведь был хозяин. Север почти забыл его ласковый голос, но запах всё ещё хранил в памяти. Хотя теперь, когда он, избитый и замученный, вынужден был идти за человеком, который так над ним издевался, чтобы выполнить очередной бессмысленный приказ, Север стал сомневаться. Может, и не было у него никогда доброго хозяина? Может, это всё обман? На границе леса вдруг остановились. Рывок заставил Севера сосредоточиться. Он поглядел вперёд и вдруг увидел людей. Они, дрожа, стояли возле деревьев, между ними и Севером было некоторое расстояние. Внезапно раздался окрик, один человек из шеренги упал, когда отпущенный ротвейлер впился ему в ногу, остальные бросились в лес, словно испуганные зайцы. Спустя несколько минут проводник Севера задергал поводок, выводя пса из равновесия, потом щёлкнул карабином. Раздалась команда «Взять!» *** Фашисты не отличались особенной любовью ни к человеку, ни к животному, поэтому использовали для дрессировки чудовищные методы. Тилике нужно было выяснить, на что способен пёс, которому предстоит охранять штандартенфюрера, так что в ход шли любые способы. Хайн давал собаке отравленную еду, чтобы проверить скорость реакции организма. Потом заставлял прыгать в огонь, в воду. После попробовал натравить на человека и, с первым успехом, забрал пса в тренировочный лагерь. Туда привозили и остальных животных, прошедших своеобразную подготовку. Только лучших из лучших отправляли сторожить высокопоставленных людей. Здесь было поставлена на поток затравка пленных собаками. Так можно было одновременно убить двух зайцев, избавиться от лишних заключённых и потренировать псов. Сегодняшний день не был исключением, и Тилике решил не откладывать. Он повёл подконтрольного ему пса, чтобы испробовать его в этом деле. Прошло уже достаточно времени, Хайн добился послушания. Кроме того, судя по накалившейся обстановке, дополнительный охранник штандартенфюреру нужен как можно скорее. Партию заключённых привезли рано утром, несколько часов они промучались в неведении, гадая, что за участь их ждёт, а теперь стояли, дрожа от холода и ужаса. Бедолаги поняли, что их ждёт, только когда увидели фашистов с собаками. Здоровенные псы, которые могли, кажется, без особенных усилий проглотить целого поросёнка за один присест грозно скалились, обнажая ослепительно-белые клыки. Тилике поглядел на других собак, что вздыбили шерсть на загривках и были полны решимости разорвать людей напротив по первому приказу. Его пёс, очевидно, не слишком хотел вступать в бой. Его всегда приходилось стимулировать хорошим пинком на атаку. Ничего, здесь эта досадная черта характера быстро сотрётся. Всё же стадный инстинкт никто не отменял. Первого с поводка спустили крупного ротвейлера. Это послужило сигналом к бегству и пленные, кроме упавшего под натиском пса, высоко поднимая ноги, помчались в лес. Вопли раненого перебили яростный лай. Озверевшие от запаха крови, псы рвались за добычей, натягивая брезентовые поводки до треска ткани. Около пяти минут фашисты сдерживали животных, а потом начали отпускать их, одного за другим. Тилике спустил и своего зверя, наблюдая, как он скрывается за деревьями. *** В этом была своя ирония. Николай был согласен на то, чтобы дня его ухудшились — он это и получил. Теперь его не только били, но и периодически насиловали. Ивушкин не протестовал, не пытался защититься, просто покорно терпел. И даже обеспокоенные разговоры немцев, которые теперь случались всё чаще и чаще, не вызывали в Николае былой надежды или радости. Может, только что-то, отдалённо напоминающее злорадство. Но эмоция эта была настолько приглушённая, что почти не ощущалась. Снова потянулись однообразные дни, время опять представляло из себя замкнутый круг. Только теперь Ивушкин не ощущал страданий. Он ничего не ощущал. Как-то ночью попытался поплакать, но слёз не было. Николай просто не мог увидеть в этом смысл, не мог найти силы на чувства и эти самые чувства тоже. Должно быть, он сошёл с ума, но и это осознание не заставило Ивушкина побеспокоиться. Зато у немцев было полно поводов для беспокойства. Николай теперь каждое утро слышал, как кто-то наверху читает газеты вслух. Судя по полным ужаса и обречённости выкрикам, следовавшим после каждой читки, немцы не были лидерами в этой войне. А потом вдруг пришла весна. Это Ивушкин понял, когда его, впервые за много месяцев, вывели на улицу. За то короткое время, пока его вели к машине, он успел вдохнуть в себя запах молодой травы, которая протягивала ещё слабые усики к тёплому солнцу, сырой земли, впитавшую себя слёзы растаявших сугробов. После зимы, её ледяного плена с трескучими морозами, природа ожила, оттаяла сама и теперь пыталась согреть всех земных существ. И пусть у Николая снова были связаны руки, а душа превратилась в ледяную глыбу, он шёл, окутанный солнечным светом и пытался почувствовать тепло. *** И опять Север сменил место обитания. На этот раз в его распоряжении снова была будка, он даже обрадовался, что к нему будет приходить добрая женщина, но ошибся. Вместо неё был мужчина, который, однако, принёс ему поесть. Он не стал бить Севера, просто поставил перед ним миску и сказал: — Braun. Север вообще не понял, что это была за команда, но еду он всё же получил. Перед каждой следующей кормёжкой человек повторял это слово, так что каждый раз, слыша его, Север поворачивался в ту сторону, откуда исходит звук. Когда прошло немного времени и Сева стали отпускать с цепи, он прибегал к человеку каждый раз, когда он говорил загадочное «Braun». Север не ассоциировал это слова с кличкой для себя. Он почти забыл, как его зовут, но если бы услышал своё настоящее имя, то непременно бы вспомнил. И этого человека, кормящего его, пёс тоже не считал за хозяина. Своего настоящего он тоже помнил, пусть и очень смутно. И даже когда жизнь его наладилась, Север не забывал о нём, хотя, от такой хорошей жизни можно было совсем потерять голову. Всё стало почти как в старые добрые времена. Севера не лупили, не издевались над ним, он снова служил человеку и за это получал еду. Правда, иногда его всё же сажали в гремящий ящик, и снова приходилось ему бегать за людьми и грызть их, но Север начал воспринимать это за ещё одну свою обязанность. Так что, когда в один тёплый день он снова оказался внутри ящика, пёс не особенно удивился. Только его тонкое чутьё различило в запахе кожи и машинного масла ещё какой-то слабый запах, и Север немного занервничал, но потом успокоился, хотя в голове его бродили странные мысли. *** Ягер заглушил мотор возле леса, вышел из душного салона автомобиля. Солнце высушивало сам воздух, дышать было тяжело. Клаус вытер лоб тыльной стороной ладони, открыл заднюю дверь. Браун понятливо выскочил из машины, отбежал на несколько шагов, к кустам. Потом настала очередь пленного. Он выглядел не очень хорошо, но, по крайней мере, не задохнулся. Ягер чуть ли не за шкирку вытащил его из багажника, толкнул в спину, заставляя идти вперёд. Руки он ему всё же развязал, всё равно он не смог бы дать достойного отпора. На шуршащую в кустах немецкую овчарку Ивушкин почти не обратил внимания. Только поглядел на чепрачный бок и тут же отвёл взгляд. Если его затравят этой самой собакой, получится отличная шутка. Жаль, никто не сможет её рассказать. А ведь когда-то Николай был счастлив, прижимая к груди немецкого овчарёнка. Бедный Север. Оставалось только надеяться, что он не умер в мучениях. Они дошли до поляны, остановились. Николай тяжело дышал, непривыкшие к таким нагрузкам мышцы заныли. Колени задрожали, он опустился на землю, слабо скользя взглядом по начинающему пробуждаться лесу. Лес был подёрнут зеленой дымкой. Наступила ранняя весна, солнце ласково согревало израненную, истерзанную землю. Высоко в кронах деревьев несмело переговаривались птицы. Николай так давно не слышал их пения, что сначала даже не понял, что это за чудесные звуки. Когда же Ивушкин вспомнил, крошечный огонёк радости зажёгся в его груди. Если ему суждено умереть сейчас, пусть так, зато последним, что Коля услышит, станут эти песни. Он стоял на коленях, ноги не держали. Земля была твёрдой, как пуленепробиваемый бок танка. Война заставила всё живое сжаться, стать крепче, чтобы выжить. И теперь, когда ужасы должны были остаться позади, Николай умрёт. В такой прекрасный день… Ягер, обойдя пленного и встав перед ним, смотрел на русского сверху вниз, чувствуя собственное бессилие. Пусть он добьёт Ивушкина, вырвет истоптанную душу из надломленного тела, но это не отменит позорного проигрыша в войне. Не отменит того, что Клаусу придётся бежать, поджав хвост, того, что Германия не победит. Но всё же Ягер подозвал Брауна, который, дорвавшись до свободы, кружил по краю поляны. Пёс тут же оказался рядом, сел возле ноги. Только тогда Ивушкин сумел рассмотреть зверя, как следует. Верхняя губа чуть морщится, вся переносица в шрамах. Глаза смотрят холодно и сами они…как серая глыба льда. Николай почувствовал, как сердце сжалось и ухнуло куда-то вниз, в самый желудок. Это просто не могло быть правдой! Столько лет прошло… Но разве бывают ещё голубоглазые немецкие овчарки?.. Если бы он родился у фашистов, его бы точно отбраковали… Может, это один из потомков?.. Команда «Gesicht!»*, и зверь метнулся вперёд, как стрела, но хриплое «Север» послужило щитом. Пёс встал, как вкопанный, словно уткнувшись в невидимую стену. Всё это время странный запах, исходивший от этого человека, нервировал пса, заставляя держаться подальше, а теперь, когда между ними было такое ничтожное расстояние, у Севера просто закружилась голова. И эта кличка! Его так звали, вернее, зовут! —  Gesicht! — снова рявкнул Ягер, не понимая, почему пёс не слушается. Почему настороженно ведёт носом, аккуратно преодолевая расстояние, разделяющее их с пленным. — Север, — дрожащими губами шептал Ивушкин. — Север. Пёс, вдруг задрожал всем телом, прижал уши к голове, тоненько заскулил, несколько раз несмело, давно отвыкнув от этого проявления радости, вильнул хвостом. Кто сказал, что собаки не плачут? Прозрачная слеза покатилась по мохнатой щеке. Север подобрался к хозяину, лизнул его прямо в губы. — Ihnen wird gesagt… — начал было Клаус, делая шаг вперёд, — gesicht!** На этот раз Север послушался. Круто развернувшись, он пружинисто оторвался от земли и точным броском впился в живот своей жертвы. Ивушкин наблюдал, как пёс терзает тело фашиста, как с треском рвётся ткань и раздаются чавкающие звуки. Север не стал добивать добычу, как и был научен. Он всегда только разрывал их плоть, а потом бросал. Так же он сделал и теперь, вернувшись к своему хозяину. Ивушкин морщился, когда окровавленный язык проходился по его щекам, трепал Севера за холку непослушными руками, а потом засмеялся. И смеялся до тех пор, пока слёзы не покатились из глаз.