Последний приказ Ягера

Каждый день теперь был похож на предыдущий и, честное слово, Ивушкин бы согласился на то, чтобы они ухудшались. Из-за постоянно повторяющегося сценария Николаю стало казаться, что он сошёл с ума и проживает один и тот же день, снова и снова. Фашист приходил, измывался над ним, как кот над мышью. Потом, пока Ивушкин пытался прийти в себя, лёжа на полу, зачем-то произносил какую-то речь. Николая это выводило из без того шаткого равновесия, потому как являлось полной бессмыслицей. На кой-чёрт этот фриц заливается соловьём, если его всё равно не понимают? Немецкий язык вообще начал нервировать Николая. Он ассоциировал этот диалект исключительно с болью и страданиями, так что инстинктивно сжимался, слыша его. Вообще, повторяющиеся изо дня в день события привели к тому, что Ивушкин окончательно потерялся. Определить он мог только время суток, и то приблизительно. Как только становилось темно, приходил доктор и обрабатывал новые раны Николая при свете яркого фонаря, ставил какие-то уколы. Они восстанавливали силы Ивушкина ровно настолько, чтобы он смог пережить очередное избиение, но не больше. И это в какой-то момент тоже стало неимоверно раздражать. Вообще, к доктору Ивушкин питал не меньше ненависти, чем к фашистам, может, даже больше. Хотя, было нечто, что всё же капельку, но отличало один день от предыдущих. Постепенно дни становились длиннее, пусть только на минутку, но это действительно было так. Весна приближалась с каждым днём, но это не слишком подбадривало Николая. Сутки по-прежнему походили друг на друга, как две капли воды. Когда казалось, что этому кругу не будет конца, он продолжит сужаться и удавит Ивушкина, внезапно пришло разнообразие. Фашист не явился в подвал ни утром, ни днём. Николай вынырнул из поверхностного сна из-за грохота быстрых шагов, отрывистых криков и суеты. Там, наверху, в доме, очевидно, происходило нечто вроде паники. Потом громко взревел мотор машины и всё стихло. Почти. Сверху ещё долго доносились обеспокоенные голоса, и впервые в жизни Ивушкин жалел, что не понимает немецкий язык. Вряд ли живущие здесь будут волноваться по каким-то пустякам, если они так испуганы, для этого нужна веская причина. До самого вечера Николай думал, что же заставило немцев так переполошиться. Наверняка разговор был о войне, о чём ещё могут сейчас разговаривать? И если разговоры ведутся таким тоном, на передовой у фрицев не всё так гладко. Робкая надежда шевельнулась в груди Ивушкина. Может, русская армия наступает? Пришибёт фашистскую дрянь, возможно, освободит его. Самостоятельно Николай выбраться не мог, потому что у него не хватало сил, но сейчас вдруг невиданная мощь наполнила всё его существо. Поразительно, что может выдумать человек, основываясь только на собственных домыслах. Сегодня Ивушкина не избивали, поэтому у него в запасе было чуть больше сил, чем обычно. План побега Николай не успел продумать до мелочей, но решил импровизировать. Когда пришёл доктор, освещая себе путь фонарём, Ивушкин валялся на полу, как и всегда. Если врач пришёл, то его не поставили в известность об отъезде хозяина. Видимо, сегодня было не до одного Николая. Завидев доктора, тот с усилием поднялся и, сделав несколько шагов к столу, свалился на него, как труп. Прикинувшись полудохлым, Ивушкин дождался, пока доктор поставил свой чемоданчик и фонарь на край стола, весь напрягся. Сердце стучало, отдаваясь в затылке, ладони взмокли. Сейчас или никогда! Николай резким движением руки опрокинул фонарь. Лопнуло, ударяясь об пол, стекло, погружая всё вокруг в тёмно-синюю мглу. Воспользовавшись замешательством доктора, Ивушкин соскочил со стола, пихнул врача и зайцем понёсся к выходу. Ступени он преодолел в один миг, навалился на дверь и чуть ли не кубарем выкатился в коридор. Свет на мгновение ослепил, Николай заметался, не соображая, где выход, потом ломанулся вперёд. Длинный коридор закончился большой комнатой, очевидно, холлом. Справа и почему-то сверху раздался испуганный крик. Ивушкин только на секунду бросил туда взгляд. Кричала девушка, должно быть, служанка. Николай бросился в противоположную от неё сторону, натолкнулся на дверь и, как только она распахнулась, оказался на крыльце. Тут же яростный порыв ветра швырнул снег в лицо Николая, мигом туша весь его пыл. На улице бушевала метель, и почему он не расслышал, как воет ветер? Ивушкин всё же попытался сделать несколько шагов вперёд, но в этот момент что-то больно ужалило Николая в шею и он резко провалился в темноту. Ледяная вода вырвала Ивушкина из забытья. Он сразу почувствовал, что руки опять связаны за спиной, а потом увидел того, кто так немилосердно вернул его в сознание. Очевидно, было уже утро, потому что яростный доктор, сжимающий в руках пустое ведро, предстал перед Николаем во всех подробностях. Были видны и раздуваемые от гнева ноздри и глаза, которые грозили вот-вот заметать молнии. Ивушкин успел подумать, что сегодня его ждёт наказание, поизощрённее избиения, а потом увидел ещё одного человека, молчаливо стоящего возле стены. Николай инстинктивно вжал голову в плечи, потому как взгляд немца придавил его тело к полу. Клаус был больше, чем в ярости. Он весь день промотался по лагерям, пленные в которых разом взбесились. Побеги стали настолько частыми, что для усмирения заключённых приходилось использовать Центезимацию*, но это вряд ли усмирило бы чёртовых русских. Неясно, что именно так подняло их боевой дух, предчувствовали они победу своих в войне или каким-то образом узнали, что в немецкой армии не всё так хорошо. В любом случае, попытки бегства участились, пришлось потратить на поездку целый день, добираться домой среди ночи и выслушивать новость о побеге этого полудохлого упрямого барана. Да баран и то будет умнее, покорится, пойдёт на всё, чтобы сберечь шкуру. А этот специально лезет на рожон. Гнев требовал выхода, он давил на черепную коробку изнутри, сдавливал лёгкие, так что невозможно было дышать. Кончики пальцев подрагивали, Клаус чувствовал, как кровь отлила от лица. — Geh weg!*** — наконец гаркнул он, лязгая зубами, словно волк. Доктор тут же поспешно ретировался, напоследок бросив на русского полный ненависти взгляд. Из-за его выходки он чуть не лишился головы. И ещё эта служанка! Кто просил её вертеться возле Ягера и причитать, что пленник пытался сбежать? Штандартенфюрер не довёл дело до конца только благодаря тому, что сейчас было не до поиска врачей. Едва железная дверь захлопнулась, Ягер сорвался с места, хватая пленного за ворот жалобно затрещавшей рубашки. Ивушкин не остался в долгу и со всей силы, которая только была у него, двинул немца лбом в лицо. Последним, что услышал Николай, был гулкий хруст, потом в левое ухо впечатался кулак и на несколько секунд все звуки исчезли, остался только дребезжащий звон. Почему-то ударов не последовало, Ивушкина даже не повалили на землю, а поволокли к столу. Клаус распластал пленного по столешнице, вдавливая стянутые за спиной руки в его собственный позвоночник. Чувство власти пьянило, вытесняя гнев. Всё же стягивать поношенные штаны пришлось одной рукой, второй удерживая брыкающегося русского. Николай не тратил сил на крик, только извивался, словно уж, наплевав на жуткую боль в грудной клетке. Он попытался лягнуть поганого фрица, но тот с размаху двинул носом сапога по лодыжке. Ивушкин зашипел, попытался снова, но даже не смог перебрать запутавшимися в штанах ногами. Страх прокатился по всему телу обжигающей волной, Николай в бессилии выгнулся, как будто мог взлететь, а потом не выдержал, заорал от боли. От копчика разлилась обжигающая волна, показалось, что кишки перекрутились узлом. Мерзость распирала изнутри калёным железом, кажется, доставая до самого желудка. По мере того, как амплитуда нарастала, жжение становилось всё непереносимее. Ивушкин неудобно вывернул шею, через каждые несколько секунд стукаясь макушкой о стену. Все органы словно переместились вверх, дышать становилось всё труднее. Николай балансировал на грани сознания, чувствуя, как по бёдрам стекает что-то липкое. Толчки становились интенсивнее, а потом всё вдруг закончилось так же резко, как и началось. Ивушкин коротко вздохнул, с усилием втягивая воздух в смятые лёгкие. Его словно вывернули наизнанку и посыпали солью внутренности. Боль пожирала его внутренности, как волк жрёт требуху своей добычи. Хотелось лечь и умереть, не осталось даже страха из-за того, что немец всё ещё стоит позади. Вообще ничего не осталось. И когда фриц, с тихим позвякиванием застегнул свой ремень и спешно вышел, Николай даже не посмотрел в сторону неплотно прикрытой двери.