Только хардкор-2. The Show Must Go On

Сердце стучало в такт шагам — быстро и гулко, то и дело срываясь в тревожную аритмию. Спок шёл по коридорам Центрального госпиталя Звёздного Флота на ватных ногах, почти не чувствуя, как подошвы сапог соприкасаются с идеально чистым полированным полом. Это было нелогично, однако ему казалось, что все, кто попадался ему на пути, смотрели на него осуждающе и печально. Но ещё более нелогичным было то, что на данный факт Споку было глубоко плевать — как и на всё остальное, напрямую не связанное с целью его появления здесь. Сегодня Джим едва не погиб. Из-за него. Острое, накатывающее сплошной удушающей волной, горькое и закономерное чувство вины мешало думать рационально, но Спок не хотел и не собирался подавлять его. Оно должно было уйти само — когда они оба найдут в себе силы простить. Если ещё не слишком поздно… Единственное, что занимало сейчас его разум — чтобы Джим был жив. Остальное автоматически, само собой отодвинулось на второй план, уступив под натиском невероятной и не понятной самому Споку решительности сделать всё от него зависящее, чтобы вернуть Джима в этот мир оттуда, где он сейчас находится — каким бы невозможным с рациональной точки зрения это ни казалось. Спока не волновало то, сколько на это может потребоваться времени. Его совершенно не беспокоило, какие ресурсы могут понадобиться для того, чтобы поставить Джима на ноги. Спока не интересовало то, будут ли его усилия оценены — сейчас это уже не имело значения. Эгоистичные порывы устранились сами собой в то самое мгновение, когда он, уже понимая, что произошло непоправимое, ответил на звонок Маккоя. Он вдруг с невероятной отчётливостью понял, почему поговорка о неумении хранить то, что имеешь, в человеческом обществе пользуется такой популярностью. У вулканцев подобных проблем не существовало, поскольку всё необходимое для себя они избирали, руководствуясь логикой и соображениями разумности, и не могли потерять то, что имело значение, по определению. У людей всё обстояло иначе. Разрушительная мощь эмоций, управляющих человечеством с момента зарождения земной цивилизации, не поддавалась описанию — но Спок признавал — сейчас признавал, — что их созидательная сила была гораздо более велика. Поднявшись на турболифте на третий этаж, он вышел из дверей и по широкому ярко освещённому коридору направился к операционной. Высокие потолки, ровные стены, выкрашенные светлой краской, цветы в горшках, расставленные тут и там — всё это, очевидно, было призвано успокоить посетителей, но эффект для Спока оказался обратным. Сердце буквально выпрыгивало из грудной клетки, шаг ускорился сам собой, и от того, чтобы перейти на бег, Спока останавливало лишь присутствие в коридорах госпиталя других людей, с раздражающей периодичностью преграждавших ему путь. Он завернул за угол и сразу же увидел Фрэнка, Сэма и Мартина, нервно расхаживающих у белых автоматических дверей операционной. Горящая над ними красным светом надпись «Не входить» стоила ему ещё нескольких пропущенных ударов сердца, хоть внешне это, безусловно, ни в чём не проявилось. Заплаканная Гейла, сидя на низкой металлической скамье, сжимала в руках прозрачный пакет с залитой кровью одеждой. — А, явился, — Маккой в белой медицинской форме вышел из боковой двери и, ненавидяще посмотрев на Спока, взял у Гейлы пакет. — Давай, детка, это всё равно уже не пригодится. Спок впервые в жизни почувствовал, насколько точно выражение «душа ушла в пятки» характеризует испытываемые при этом физические ощущения. Не глядя на Маккоя, он решительно забрал у него мешок с окровавленными джинсами и ботинками Джима и, тщательно контролируя голос, спросил: — Что вы имеете в виду, доктор? — Я имею в виду, что тебе сейчас лучше просто заткнуться, — зло прошипел Леонард, сверля его откровенно враждебным взглядом. — Лен, не надо, — Сэм положил руку на плечо Маккою и нескрываемым сочувствием в глазах посмотрел на Спока. — Ему и так хреново. В очередной раз за сегодняшний день Спок убедился в том, что сопереживание является одним из самых поразительных человеческих умений. Он не имел понятия, чем мог выдать своё истинное внутреннее состояние, но, тем не менее, озвученная Сэмом характеристика была более чем верна. Маккой молча прожёг его свирепым взглядом. Объективно Спок понимал, чем заслужил подобное отношение и воспринимал его адекватно. Разумом. Душа протестовала и требовала поставить зарвавшегося доктора на место. Спок отдавал себе отчёт в том, что в большинстве случаев именно недосказанность и нежелание понять друг друга становятся причиной болезненных переживаний и необдуманных поступков, но желания оправдываться и объяснять мотивы своего поведения у него не было. Он вздёрнул подбородок, глубоко вдохнул, усилием воли восстанавливая нарушенный сердечный ритм, и открыто посмотрел в глаза Маккою. — Доктор, я жду ответа на свой вопрос. В каком состоянии находится Джим? — В весьма и весьма хреновом, мистер Спок, — сквозь зубы бросил Маккой и, пробормотав себе под нос ругательство, пошёл к дверям операционной. Приложив электронный ключ к считывателю, он обернулся и снова посмотрел на Спока, которому стоило больших усилий в ответ на этот взгляд удержаться от рвущейся наружу нелицеприятной реплики. — Знаешь, Спок, я всегда подозревал, что ты бессердечный ублюдок, но не думал, что настолько. Если бы я знал, что у вас всё так далеко зайдёт… Маккой на мгновение зажмурился, потёр глаза руками, а когда вновь посмотрел на него, Спок не увидел в его глазах прежней ярости. Только боль. Он сам не понимал, когда успел научиться так безошибочно распознавать различные эмоциональные проявления, но, тем не менее, был уверен в своей оценке. Маккой тяжело вздохнул и покачал головой. — Если бы я знал о том, что произойдёт, то сделал бы всё от меня зависящее, чтобы Джим держался от тебя подальше, — выдавил он в итоге. Спок сжал кулак и разжал его. То, что доктор Маккой, пусть даже гипотетически, мог иметь на Джима такое влияние, вызвало неприятное чувство в животе. — И вот что, гоблин остроухий, — продолжил Леонард, испепеляюще глядя на него. — Мой тебе совет — прямо сейчас начинай молиться своим долбаным вулканским богам. — Доктор, я нахожу упомянутый процесс малоэффективным, более того — абсурдным и противоречащим логике, — холодно ответил Спок, сдерживая порыв адекватно отреагировать на открытое оскорбление. — А ты попробуй, дьявол тебя забери! — Маккой в бешенстве двинул кулаком по стене. Спок стиснул зубы, но удержался от ответной резкости. — У нас выхода другого нет, понял? Это мне его сейчас по кускам собирать, а не тебе! И если он выкарабкается, это будет чудом! Поэтому стой и молись, чтобы твои долбаные боги, если у тебя хватает мозгов в них верить, тебе это чудо послали! Больше не на что надеяться. Автоматические двери закрылись за ним бесшумно, но, как показалось Споку, — с оглушительным грохотом. Невидящим взглядом уставившись в стену, он сел на скамью рядом с Гейлой, положил пакет с окровавленной одеждой Джима рядом с собой и, сложив руки на коленях, сделал несколько глубоких вдохов. Бесполезно. Успокоиться не получалось. В такой ситуации могла помочь только длительная глубокая медитация, но осуществить это в имеющихся условиях не представлялось возможным. Друзья смотрели на него с откровенным сочувствием, и Спок их за это почти ненавидел. Он никогда не думал о том, что способен испытывать столь сильные эмоции. Как выяснилось, он многого о себе не знал. Время тянулось так медленно, что, казалось, остановилось вовсе. Сэм и Мартин, усевшись прямо на пол под дверями операционной, уткнулись в свои падды. Гейла, пребывающая в полнейшем раздрае, в конце концов, заснула на плече у примостившегося рядом Фрэнка. Спок сидел как изваяние, глядя прямо перед собой, и не мог избавиться от смутного, но навязчивого ощущения, что кто-то незримый, но родной и знакомый откуда-то издалека зовёт его. Верить в мистику, равно как и в существование богов, было нелогично, но ощущение чужого присутствия не покидало, а, напротив, с каждой минутой становилось только сильнее. Это было крайне странно и вызывало закономерные мысли о том, что его психическое состояние, подорванное стрессовой ситуацией, оставляет желать лучшего. Он поднял голову и огляделся. Сэм и Мартин дремали, уронив головы на сложенные на коленях руки, Фрэнк откровенно похрапывал, привалившись к стене и обнимая крепко спящую Гейлу. В прилегающих помещениях царила тишина. Какая-то слишком подозрительная тишина. Казалось, что, кроме них, во всём здании не осталось ни души. Нахмурившись, Спок поднялся и пошёл по коридору — это был немногим более лучший выход, чем просто сидеть и ждать, но всё же... Звук его шагов гулко отдавался в окружающей тишине, пружинил от стен — и был единственным, что нарушало напряжённое и тревожное безмолвие. Повернув за угол, Спок проследил взглядом кабель-канал под самым потолком, посмотрел вперёд… И в конце коридора увидел Джима. Невозможно… В висках оглушительно громыхнуло, горло сдавило спазмом, и Спок остановился как вкопанный, впервые в жизни не веря своим глазам. Воздух внезапно стал вязким и густым, он замер на месте, пытаясь уложить в голове иррациональную картину, но понимая, что разум отказывается воспринимать увиденное. Он действительно видел перед собой Джима — чётко, как наяву, и за галлюцинацию это не могло сойти даже гипотетически. Стоя около открытого окна в одних джинсах, без футболки, босиком, тот опирался руками о подоконник и смотрел в небо. — Джим?.. Собственный голос прозвучал как хриплое карканье. Джим, не обращая на него внимания, уселся на подоконник и свесился вниз. — Доктор Маккой, давление падает. Пульс нитевидный. — Установить кардиомонитор, пятнадцать миллиграммов хлормидрила, живо! Спок обернулся на двери операционной. Разумеется, те были закрыты. Он снова перевёл взгляд на Джима, непонятно, настоящего или призрачного, — и обнаружил, что тот внимательно смотрит на него. Этого не может быть. Во рту пересохло, ноги словно приросли к полу, и попытки пойти вперёд и вернуться назад не увенчались успехом. Спок, не в силах двинуться с места, стоял и смотрел на то, как Джим, не сводя с него пристального взгляд, сам пошёл ему навстречу. — Кристина, маску! Данные сканирования? — Дыхание затруднено, предсердная тахисистолия, доктор Маккой, мы его теряем! — Десять миллиграммов инопровалина внутривенно, подготовить дефибриллятор! Стоит ли верить своим глазам, когда они видят то, что не в силах объяснить разум? Спок сглотнул, чувствуя, как первоначальное оцепенение отпускает, и на его место приходит мутное, но устойчивое ощущение того, что в эту минуту решается чья-то судьба. Джим, кем бы он ни был, по-прежнему не говоря ни слова, подошёл к нему вплотную. — 300 Дж, разряд! 100 миллиграммов метразина, быстро, быстро! — Доктор Маккой, дыхания нет, давление продолжает падать. — Чёрт возьми, я знаю, бифазовый шок, разряд! Давай, малыш, не сдавайся, живи! … — Пульс и сердечная деятельность отсутствуют! — Нет, нет, чёрт, ты не можешь так просто сдаться, ещё разряд! Продолжать инъекционное введение эпинефрина! — Джим? — Спок, с трудом разлепив губы, поднял руку и, игнорируя страх поймать пустоту, коснулся его плеча. — Это ты? Джим прижался щекой к тыльной стороне его ладони, не опуская взгляда синих, неестественно ярко блестящих глаз, и тогда Спок, не веря сам себе, не веря, что действительно делает это, притянул его ближе и прижался губами к его холодным губам. Словно вдыхая в него жизнь. — Ещё разряд, давай же, Джим! — Доктор Маккой, появился пульс. — Продолжаем реанимационные мероприятия, два миллиграмма эпинефрина внутривенно. — Помоги мне, — едва слышно шепнул Джим, прильнув к нему всем телом словно в поисках защиты. Спок зарылся носом ему в волосы, обнимая так крепко, как никогда раньше не решался обнять, стискивая пальцами ледяную кожу, пытаясь согреть его собой. — Вернись. Джим, вернись ко мне, — переламывая себя и вместе с собой — весь мир, попросил он, понимая, что сходит с ума, но не в силах ничего поделать с этим. — Зачем? — бесцветный, неживой, но всё равно родной голос. Неужели это на самом деле он? Сумасшествие какое-то, — но Джим был рядом, в его руках и одновременно настолько далеко, что Спок сомневался, есть ли названия для таких расстояний. — Ты нужен мне, — Спок проглотил комок в горле и, уже чётко осознавая, что сходит с ума, посмотрел ему в глаза. — Пожалуйста, Джим, вернись. Время протестующе взбрыкнуло — и остановилось. Казалось, с того момента, как с его губ слетели эти слова, прошла вечность. Они стояли посреди пустого коридора — Джим, непонятно, живой или мёртвый, и Спок, более не пытавшийся найти происходящему логичного объяснения, — стояли обнявшись и просто смотрели друг на друга. А потом Джим опустил взгляд, молча прошёл сквозь Спока и направился к дверям операционной. Спок, пребывающий в состоянии полного и абсолютного шока, медленно повернулся, посмотрел ему вслед и увидел, как Джим, так же, как секундами ранее — сквозь него, легко и беспрепятственно прошёл через двери и исчез по другую их сторону. — Доктор Маккой, ритм устойчивый синусовый. — Пятнадцать миллиграммов делактовина, продолжать мониторинг. Это, чёрт побери, грёбаное чудо… Это просто не могло быть правдой. Спок зажмурился и внезапно как будто погрузился в толщу воды. Мысли плыли и путались, не желая складываться в связные предложения, тревога и тоска возросли стократно, но вместе с ними нахлынуло новое, нелогичное и непонятное облегчение. Знание. Знание, что сделал то, что должен был сделать. — Эй, парень, очнись! На него вдруг навалилась давящая, сбивающая дыхание тяжесть. Спок судорожно вдохнул, дёрнулся… … и открыл глаза. — Эй, Спок, да проснись ты, наконец! — кто-то весьма неделикатно встряхнул его за плечо. Спок, всё ещё пребывающий в состоянии между сном и явью, ошарашенно огляделся вокруг и обнаружил, что по-прежнему сидит на скамье рядом со спящей Гейлой. Фрэнк, который уже проснулся — или он вообще не засыпал? — с тревогой смотрел на него. Спок, подозревая, что о произошедшем — или всё-таки приснившемся? — лучше молчать, посмотрел на негромко о чём-то переговаривающихся Сэма и Мартина, но на самом деле сквозь них, и, привалившись спиной к стене, шокированно помотал головой. Это был… сон? Предположение было нелогично и абсурдно по крайней мере потому, что вулканцы не видят снов. Тогда что это было? Он покосился на двери операционной, но, естественно, никого там не обнаружил. — Парень, да на тебе лица нет, — ещё более озабоченно заметил Фрэнк, разглядывая его в упор. — Моё состояние удовлетворительно, — на автомате ответил Спок. Мозг отказывался анализировать то, что не поддавалось рациональному объяснению, но сердце не успокаивалось и колотилось так отчаянно, словно он только что пробежал олимпийский марафон. В тщетных попытках анализа и поиска логичного обоснования увиденному прошло ещё какое-то время. Очень долгое время. Настолько долгое, что малодушные мысли о том, что это не закончится никогда — потому, что всё уже давно закончилось — посетили всех. За исключением Спока. Он никогда не верил предчувствиям, предпочитая основывать выводы на доводах логики, но сейчас… Сейчас он был уверен — самое страшное позади. И, несмотря на то, что не мог подвести под эту уверенность ни одного существенного аргумента, думать иначе не мог и не желал. Утро наступило неожиданно, в один момент. Через стёкла огромных окон пробились первые солнечные лучи, озаряя стены, пол и их пятерых, всё ещё не теряющих веры. Подняв голову, Спок проследил взглядом за золотистым лучом, неторопливо взбирающимся вверх по стене, — и услышал шорох открывающихся дверей операционной. Маккой — в заляпанной кровью (кровью Джима, Спок) медицинской форме, сосредоточенный, хмурый и молчаливый, вышел в коридор и по очереди оглядел всех, притихших и побледневших. Спок поднялся с места, шагнул ему навстречу и, перехватив его взгляд, увидел в нём то, что ожидал — надежду. Нелогичную, но сейчас единственно правильную. — Доктор, как он? — собственный голос прозвучал неожиданно угрожающе. Спок выпрямился и сцепил руки за спиной, неотрывно глядя на Леонарда. Маккой, с честью выдержав его взгляд, неопределённо повёл плечом и ответил: — Не знаю, что случилось… — он неверяще покачал головой. — В общем, мы его почти потеряли, но потом... Короче, я не могу это объяснить, и это вообще уже неважно, чёрт! — он потёр пальцами воспалённые глаза и в бессилии развёл руками. — Он в коме. Жить будет, но как — ещё неизвестно, — и, снова посмотрев на закаменевшего напротив него Спока, закончил: — Я сделал всё, что мог. Сейчас остаётся только ждать.

***

У Леонарда Маккоя было достаточно причин считать людей идиотами. За свою жизнь он видел столько ярких примеров человеческой глупости и столько раз сталкивался с людским эгоизмом, что после первой тысячи случаев плюнул и перестал считать. Это произошло примерно на двадцатом году его во многих смыслах потрясающе дерьмовой жизни, и с тех пор всё, чем он занимался — как мог, ликвидировал последствия этого самого эгоизма и как умел, боролся с глупостью. Он думал, что его уже ничто и никогда не сможет удивить. Большего кретинизма, чем так думать, как выяснилось, не существовало. Суперспособность Джима Кирка не видеть дальше собственного члена в его личном рейтинге величайших загадок цивилизации занимала прочную лидирующую позицию. Маккой не мог поверить своим глазам, ушам и прочим органам чувств, когда несколько месяцев назад Джим, сияющий как его собственные начищенные форменные сапоги, ввалился в их комнату в университетской общаге и заявил, что они со Споком «Наконец-то потрахались!». Тогда Маккой промолчал — хотя сейчас он понимал, что надо было хватать Джима за шиворот и тащить от этого грёбаного вулканца подальше, желательно на ипсилон Андромеды. Промолчал он и тогда, когда начал замечать в Джиме совершенно несвойственные тому проявления — как, например, мечтательные, устремлённые на Спока, улыбки, готовность нестись сломя голову, куда тот скажет, и полное непонимание того, что им крутят как хотят. Но чего он до сих пор не мог себе простить — что промолчал тогда, когда эти улыбки, готовность и непонимание переросли в сумасшедшую, всепоглощающую одержимость. Он считал, что как только Джим получит от Спока то, что хочет (читай — натрахается), то всё само сойдёт на нет. По крайней мере, все до единой предыдущие интрижки Джима заканчивались именно так. Но когда однажды он, вернувшись с лекций раньше обычного, застал Джима лежащим на кровати и с дурацкой улыбкой рассматривающего голограмму фотографии Спока (и даже не заметившим, что вернулся Маккой), то понял, что дело плохо. Худшего идиотизма, кроме как влюбиться в ходячий компьютер, и придумать было нельзя. Но даже тогда Леонард надеялся на то, что ещё не всё потеряно. Юношеская влюблённость, все дела, пройдёт… Господи, ну ладно этот, но сам-то он почему был таким идиотом?! Хотя, конечно, у него было достаточное оправдание — грубое вмешательство в чужую жизнь, пусть даже это была жизнь твоего лучшего друга, ещё ничью репутацию не делало лучше. Поэтому он намекал, язвил, подначивал, тыкал носом, в общем, делал всё, что было возможно, чтобы обратить внимание Джима на то, куда тот, мать его, катится. Но сейчас, глядя на переломанное, окровавленное месиво, когда-то бывшее его лучшим другом, он понимал, что сделанного было недостаточно. В такие моменты он предпочитал быть просто врачом. Профессиональным, хладнокровным, безупречным, четко отдающим распоряжения, ловко орудующим скальпелем, но — врачом. Не другом, нет. Если бы он остался другом, то не смог бы подойти к изувеченному телу Джима ближе, чем на сотню миль. Сейчас он был врачом — и только поэтому уверенно резал и скреплял разъезжающиеся в руках мягкие ткани, сращивал и ставил на место раздробленные кости, зажимал и вытирал льющуюся ручьями кровь, не позволяя себе даже на долю секунды задуматься о том, что истерзанный кусок мяса перед ним — тот самый Джим Кирк, широкую яркую улыбку которого этому миру, возможно, больше не доведётся увидеть. Он не мог допустить, чтобы его рука, вдавливающая переломанные рёбра на место в опасной близости от неровно и слабо трепыхающегося сердца, дрогнула. Он знал, что без Джима этот мир уже никогда не будет для всех них прежним. И потому он был врачом. Он оставался им и тогда, когда, едва переставляя ноги от усталости и нервного перенапряжения, вышел из операционной и закрыл за собой дверь. Но он перестал им быть — в тот момент, когда, готовый сказать всё, что должен был сказать, поднял голову и встретился взглядом со Споком. В жизни случается всякое. Бывает так, что первое впечатление не соответствует действительности. Стереотипы ломаются. Мнения меняются. Маккой чувствовал, что всё это происходит с ним сейчас. Он видел то, чего никак не ожидал увидеть. Он видел перед собой… человека. Не вулканца. Подготовленная патетичная речь предназначалась именно вулканцу — холодному, сдержанному и отстранённому, из-за грёбаной логики и неумения чувствовать едва не угробившего одного из самых дорогих Леонарду людей. Но стоявшему перед ним человеку ему было нечего сказать. Ему нужна была надежда. Кто он такой, чтобы лишать кого-то надежды? — Сейчас остаётся только ждать, Спок. В тёмных глазах промелькнуло нечто, что Маккой понял не сразу. Он не знал и не хотел знать Спока так хорошо, как его знал Джим, но сейчас это происходило против его воли. Ему было нечего противопоставить застывшему в глазах Спока глухому беспросветному отчаянию, и все даваемые им Споку ранее нелестные характеристики просто застряли в горле. — Чем я могу помочь? — безапелляционно спросил Спок. «Отвалить и не мешать», готовое сорваться с языка, всё же осталось невысказанным. Вместо этого Маккой ответил: — Просто не будь больше таким ублюдком. — Лен, заткнись, — Фрэнк, стоявший чуть в стороне, красноречиво показал Маккою кулак. Глаза Спока потемнели. — Доктор Маккой, я прошу вас не переходить на личности, — сквозь зубы процедил он. — Ладно-ладно, Спок… — Леонард устало махнул рукой. — Извини. — Ребят, — Гейла чуть сжала его плечо. — Мы все переживаем за Джима. Каждый по-своему, но каждый сильно. Давайте будем терпимее друг к другу, о’кей? Он без нас не справится. — Это точно. Ты права, — Фрэнк приобнял её за талию, и она уткнулась ему в плечо. — Нахрена ещё друзья-то нужны? Вытаскивать друг друга из задницы, в которую все периодически попадают. Если мы сейчас здесь пересобачимся, Джиму лучше точно не будет. — Действительно, — отстранённо пробормотал Спок, глядя куда-то в сторону. Маккой закатил глаза и решительно оглядел всех. — В общем так. Нефиг здесь торчать, валите по домам. Джима сегодня переведут в реанимацию, посещения там все равно запрещены. Если… — он осёкся, бросил быстрый взгляд на Спока и поправился, — когда он выйдет из комы, тогда и будете здесь околачиваться. Всё. Марш отсюда! Естественно, с места никто не двинулся. Сэм пристально посмотрел на Фрэнка и указал глазами на Спока, сверлящего стену невидящим взглядом. Тот, моментально сообразив, что имеется в виду, прокашлялся и спросил: — Спок, ты, это, может, сегодня ко мне поедем? Пропустим по стаканчику чего-нибудь, — взгляд Спока из-под вскинутой брови был весьма красноречив. Фрэнк поскрёб затылок и пожал плечами: — Ну, не знаю, что вы там у себя на Вулкане пьёте. — Я не нуждаюсь в опеке, — ледяным тоном ответил Спок и, обведя всех, включая Маккоя, многозначительным взглядом, твёрдо сказал: — Я останусь здесь. — Спок, не гони, а? — Мартин экспрессивно взмахнул руками. — Останется он… Знаешь, если ты свалишься, Джиму это точно не поможет. Даже супервулканцам иногда надо есть и спать. — Но в гораздо меньшей степени, нежели людям, — бесстрастно парировал Спок. — Повторяю: мне не нужна помощь. — Сидеть здесь и париться из-за того, что вы там натворили, кстати, я уверен, что вы оба, — это тоже не конструктив, — ответил Мартин. — Ты сейчас что-нибудь можешь сделать? Вряд ли. И вообще, кому я это говорю? Кто тут вулканец, ты или я? — Вот именно, — холодно отреагировал на его речь Спок. — Поскольку вулканец здесь я, то считаю необходимым повторить: я остаюсь здесь. — Ладно, — Сэм безнадёжно махнул рукой и посмотрел на остальных. — Предлагаю сейчас по домам. Лен, держи нас в курсе, и если что… ну, ты понял. — Безусловно, — процедил Маккой. — И если вы не испаритесь прямо сейчас, то я за себя не отвечаю. — Всё, отчаливаем. Спок, Лен, до завтра, — Фрэнк развернулся и, увлекая за собой остальных, пошёл к турболифту. Они уехали. Маккой вперил в Спока тяжёлый взгляд и спросил: — Если ты думаешь, что я поставлю тебе в реанимации раскладушку, то ты ошибаешься. Но Спок в ответ только покачал головой. — Доктор, — он на секунду отвёл взгляд, а когда вновь посмотрел на Маккоя, от недавнего отчаяния в нём не осталось и следа. Ничего, кроме твёрдой решимости. — Я думаю, кое-что я всё-таки могу сделать.

***

— И как ты себе это представляешь, позволь узнать? Ты думаешь, что я вот так просто позволю тебе копаться у Джима в мозгах? Они шли по коридору к кабинету Маккоя, и Споку стоило большого труда не ответить на данную реплику слишком резко. — Доктор Маккой, я не собираюсь «копаться у Джима в мозгах», — Спок закрыл за собой дверь и решительно посмотрел на взбешённого Леонарда. — Вулканские целительные практики имеют своей целью активизацию естественных физиологических процессов, происходящих в организме больного, и не предполагают никакого негативного воздействия на психику. — Ты мне тут не заливай, — оборвал его Маккой и скрестил руки на груди. — Я прекрасно знаю, что вы со своей развитой телепатией можете друг друга от чего угодно вылечить, но, на секундочку, Джим — не вулканец. Я не знаю, как на нём может отразиться подобное воздействие. Вы, — он помедлил и неопределённо махнул рукой, — уже занимались с ним чем-то подобным? Спок отрицательно покачал головой. — Нет, доктор. Но я уверен, что моё присутствие в разуме Джима не нанесёт ему вреда, — он ощутил, как при воспоминании о том, что самому Джиму он утверждал обратное, неприятно скрутило желудок. Вулканцы не лгут… Если намерены не лгать. — С чего ты это взял? — нахмурился Маккой. — Причинить вред можно только в том случае, если желаешь этого, — помедлив, ответил Спок. Маккой, глядя на него, задумчиво пожевал нижнюю губу, но в конце концов покачал головой. — Прости, Спок, но я не могу так рисковать. Я понимаю, что ты хочешь помочь, и на твоём месте я сделал бы то же самое, но пока лучше подождать. — Леонард, — Маккой вздрогнул от обращения по имени — из уст Спока оно звучало почти как обвинение. — Каждую минуту, проведённую в коме, организм подвергается гораздо большему риску, и вам это известно. — Не учи учёного, — бросил ему Маккой и задумался. Спок терпеливо ждал, сцепив руки за спиной и бесстрастно глядя на него. Непонятно откуда взявшуюся уверенность в том, что он в силах помочь Джиму, были не способны подорвать даже логичные доводы разума о том, что результат не может гарантировать никто. Но Спок на собственном примере, болезненном и показательном, уже убедился в том, что разум — это не та инстанция, которой можно верить беспрекословно. Он знал, что постепенно, но неотвратимо меняется. И хотел этих изменений. — Так, — наконец нарушив молчание, Маккой потёр пальцами виски и сказал: — Предположим, что ты прав, и это действительно поможет. Как ты себе это представляешь? Спок непонимающе посмотрел на него. — Я при всём желании не смогу объяснить вам суть процесса слияния разумов, поскольку, во-первых, это достаточно личная процедура, а во-вторых, каждый раз он протекает по-разному, и это зависит от субъективных параметров субъекта и объекта, — ответил он. — Но я уверяю, что навредить Джиму я просто не смогу. — А чем ты это можешь доказать? — подозрительно прищурился Маккой. Спок помедлил и, чуть склонив голову на бок, ответил: — Вам остаётся только поверить мне на слово. — Отличная перспектива, ничего не скажешь, — зло усмехнулся Маккой и уставился на Спока так, словно вознамерился проделать в нём дыру. Тот красноречиво посмотрел на него в ответ. Спустя пару минут молчаливого поединка взглядов Маккой, наконец, сдался. — Ладно, предположим, я согласен, — он скрестил руки на груди и решительно тряхнул головой. — Ты прав, Спок. Мы должны сделать всё возможное. И невозможное тоже. Дай мне неделю. Если за это время Джим не придёт в сознание, значит, попробуем твой вариант. Идёт? — Это приемлемо, — кивнул Спок. — Хорошо. А теперь давай, двигай домой. — Нет, — покачал головой Спок. — Я планирую задержаться ещё на некоторое время. — И что? — грозно спросил Маккой. — Будешь сидеть под дверями реанимации и путаться под ногами у санитаров? Вали отсюда, я сказал. — Доктор Маккой, — Спок вложил в голос всю убедительность, на которую был способен. — Я прошу всего о пяти минутах. — Нет. — Леонард. — Не называй меня так, у меня от этого нервный тик. — Хорошо. Доктор Маккой, всего пять минут — и я уйду. Маккой смерил его свирепым взглядом. Спок выдержал его и добавил: — Пожалуйста. Маккой, попялившись на него ещё с минуту, в конце концов, безнадёжно махнул рукой. — Ладно, хрен с тобой, всё равно ведь не отстанешь. Пошли, — он открыл дверь и вышел в коридор. Спок, не медля ни секунды, последовал за ним. Он глубоко вдыхал и выдыхал, но по мере приближения к палате реанимации его сердце стучало всё чаще и чаще. Сейчас он увидит Джима… Сейчас ты увидишь, что сделал с ним. Спок приказал себе не думать об этом, но разрушительные мысли, спровоцированные вновь нахлынувшим чувством вины, контролировать которое оказалось гораздо сложнее, чем он себе представлял, снова и снова накатывали леденящими душу холодными волнами. Он остановился рядом с Маккоем около палаты, и тот, внимательно посмотрев на него, набрал на панели интеркома нужный код. Дверь бесшумно отъехала в сторону. Спок решительно шагнул через порог. — У тебя пять минут, — негромко напомнил Маккой. Спок кивнул — и, пройдя через предваряющую реанимационный бокс камеру дезинфекции, наконец остался наедине с Джимом. Первым звуком, который его и без того отличный, но сейчас ещё более обострившийся слух выделил из всех остальных, было слабое, но чётко различимое дыхание. Спок посмотрел прямо перед собой и увидел Джима. Его тело, полностью закованное в каркасный медицинский экзоскелет, лежало на биокровати, но душа, как догадывался Спок, был далеко отсюда. На аппарате поддержания жизнеобеспечения мерно горели синие и зелёные индикаторы. Тщательно контролируя процесс сердцебиения, Спок сделал несколько шагов и остановился рядом с кроватью. Если бы он не знал, что несколькими часами ранее тело Джима было практически разорвано на куски, то мог бы подумать, что тот просто спит. На его лице, розовом после того, как Маккой регенерировал повреждённые участки кожи, играл ровный румянец, глаза были плотно закрыты, как и губы, которые за время их отношений стали для Спока настоящей навязчивой идеей. Он мог и хотел целовать Джима часами, поначалу не понимая, почему так нуждается в этом, но потом просто отдавшись захлёстывающему с головой удовольствию. Спок протянул руку и дотронулся до его слегка припухшей нижней губы. Касание отозвалось знакомым покалыванием в подушечках, и натянутый струной самоконтроль тревожно зазвенел, извещая о том, что это слишком. Спок перевёл взгляд на безвольно свисающую с кровати руку Джима и, обхватив её ладонью, переплёл их пальцы. Это далось ему нелегко. Воспоминание о том, как часто он сжимал руки Джима в своих, будучи наедине, и что обычно происходило после, болезненной горечью сдавило грудную клетку. Спок сконцентрировался и подавил новый эмоциональный порыв. Осознание того, что всё могло быть по-другому, выбери он иной жизненный путь, облегчения не принесло, ведь он не был уверен, что в таком случае встретил бы на этом пути Джима. Оказалось, это единственное, что его когда-либо по-настоящему волновало. Время шло, а он так и продолжал стоять и сжимать едва тёплые пальцы — и думать о том, что теперь обязан вернуть Джима к жизни. Что бы ни случилось. Он был уверен, что сможет сделать это, но пока не знал, как. — Эй, Ромео, — голос Маккоя за спиной прозвучал неожиданно мягко. — Ты здесь уже полчаса торчишь, хватит на сегодня. — Да, доктор, — Спок, помедлив, аккуратно опустил руку Джима на кровать и, развернувшись, решительно вышел из палаты. — Что, не очнулся он от твоего поцелуя, да? — едко и печально поинтересовался Маккой. — Значит, ненастоящий ты принц. — Прошу прощения? — Спок непонимающе посмотрел на Леонарда, но тот только махнул рукой. — Вали давай, без тебя тошно. Выход там, — отрезал он и, махнув рукой в сторону турболифта, пошёл по пустому коридору в противоположную сторону. — Доктор Маккой? — окликнул его Спок. — Ну что тебе ещё? — Леонард обернулся и посмотрел на него. Спок помедлил и просто ответил: — Спасибо. — Слушай, если ты сейчас сам не уйдёшь, я помещу тебя в палату для буйных, — разозлился Маккой, но, как догадывался Спок, больше от смущения и собственного бессилия. — Я понял. Я приду завтра. Доброй ночи, — кивнул Спок и пошёл к турболифту. Маккой внимательно проследил за ним до самых дверей и, когда они наконец закрылись, сокрушённо покачав головой, пробормотал себе под нос: — И почему для того, чтобы понять хоть что-то, вам нужно обязательно убить друг друга?

***

У Леонарда Маккоя имелось достаточно причин считать людей идиотами. Но, как оказалось, для того, чтобы считать идиотами вулканцев, оснований у него было не меньше. Каждый день, каждый чёртов день на протяжении всей этой долбаной бесконечной недели Спок приходил в госпиталь как на работу, не говоря ни слова, садился на стул около кровати Джима, брал его за руку и сидел так до тех пор, пока Маккой с воплями и руганью не прогонял его домой. Он не умел читать по каменным вулканским лицам ничего, кроме того, что они — чёртовы неэмоциональные придурки, но рациональностью и логичностью от действий Спока даже не пахло. И теперь он мог с уверенностью расхохотаться в лицо каждому, кто скажет, что вулканцы не чувствуют. Спок не позволял себе проявлять эмоции вовне, но, тем не менее, всё сильнее напоминал Маккою оголённый провод, до которого только дотронься — и получишь по мозгам пару тысяч вольт. Набившая оскомину способность к эмпатии, без которой в его профессии делать нечего, раз за разом заставляла его даже против воли сочувствовать Споку, и он уже начал жалеть, что попросил для себя так много времени. Тем более, что лучше Джиму не становилось. Кома могла длиться годами, и все достижения современной регенеративной медицины, благодаря которым тело Джима постепенно приходило в божеский вид, были бессильны против хаоса, творившегося в его голове. Каждое утро, заходя в палату реанимации, Маккой гнал от себя надежду, что, переступив порог, услышит привычное: «Привет, Боунз!». И всё равно злился — на себя, на Джима, на Спока, на весь мир — когда этого не происходило. Именно поэтому он несказанно обрадовался, когда спустя неделю Спок объявился на пороге его кабинета и заявил: — Доктор Маккой, прошло уже 6,98 дня, и я хочу напомнить вам о нашей договорённости. Да ты что! — Спок, я всё помню, и не нужно орать и врываться в мой кабинет, — проворчал Маккой, глядя на него исподлобья. Спок сцепил руки за спиной и вскинул бровь. — Я бы хотел приступить немедленно, — тоном, не терпящим возражений, сказал он. — Он бы хотел… Ладно, пошли. Но предупреждаю, — Маккой поднялся из-за стола и просверлил его внушительным взглядом, — я буду смотреть. И если что-то пойдёт не так… — Я уверен, этого не случится, — перебил его Спок, проигнорировав мысль о том, что данная уверенность ничем не подтверждается. Он просто позволил себе её. — Запомни, Спок, — сказал Маккой, когда они остановились напротив дверей реанимации. — Если ты почувствуешь, что что-то не так — сразу прекращай. Я не знаю, как там у вас обычно это происходит, но думаю, что ты почувствуешь… Так? — Да, — кивнул Спок и вслед за ним вошёл в палату, не обращая внимания на всё сильнее глодавшее душу сомнение. Он встал рядом с биокроватью, на которой — спал? жил? умирал? — Джим и посмотрел на Маккоя. — Давай, Спок, — тревожно хмурясь, сказал тот. — Начинай, не тяни. Глубоко вдохнув, Спок сел на стул и, приложив пальцы к пси-точкам на лице Джима, соединил их разумы воедино. Он много раз делал это с другими, но ни разу — с тем, с кем действительно хотел. Безумно хотел, но вместе с тем боялся. Опасения открыть свои истинные чувства, которые он был обязан держать при себе, овладевали Споком каждый раз, когда Джим смотрел на него чуть более пристально, чем обычно. Он никогда не думал, что желание быть рядом с одним-единственным человеком превзойдёт все мыслимые и немыслимые «против». Но теперь он понимал, что с этим желанием было бесполезно бороться. Как бесполезно бороться со своей истинной сутью. Спок скользил по разуму Джима, отслеживая всё, что видел и чувствовал внутренним зрением, и блокируя от себя то, что не имел права знать. Воспоминания о том времени, которое они провели вместе, наплывали внезапно и со всех сторон, и сопровождались такими эмоциональными всплесками, что Спок с трудом сдерживал желание окунуться в них с головой. А потом он, наконец, нашёл. Яркая, переливающаяся всеми цветами радуги сфера — и окружающая её вязкая белёсая муть. Именно это препятствует возвращению Джима — Спок понимает это так же чётко, как то, что без его помощи Джиму не справиться. Необходимо сосредоточиться. Спок осторожно касается окружающей сферу белой пелены, и под натиском прилагаемых им волевых усилий она начинает растворяться и таять. Сознание Джима очищается, и Спок, вдохновлённый успехом, продолжает с удвоенной силой, чувствуя, как его окутывают волны тепла, безусловного принятия и безграничного доверия. Разум Джима отзывается на зов его разума и открывается ему так, как не открывался никому. Спок знает, что такое бывает очень редко, и отвечает ему тем же. Сфера сознания Джима, освобождённая от сковывающих её пут, начинает сиять ярче, и Спок, заворожённый этим зрелищем, понимает, что вряд ли когда-то увидит что-то прекраснее. Он наблюдает до того момента, пока последние клочья белёсого тумана не рассеиваются, и лишь тогда считает возможным вернуться. В последний раз скользнув внутренним взглядом по чужому разуму и не обнаружив больше ничего подозрительного, Спок осторожно разрывает контакт. Он открыл глаза и посмотрел на Джима. Ему показалось, — а может быть, это на самом деле было так, — что черты его лица разгладились и дыхание как будто стало глубже и ровнее. Он выпрямился и кивнул Маккою. — Ну что? — благоговейным шёпотом спросил тот, неотрывно глядя на Джима. — Думаю, у меня получилось, — чуть менее уверенно, чем хотелось бы, сказал Спок. — Тогда почему он не просыпается? — резонно спросил Маккой. Вопрос застал врасплох. Ответа на него не было. — Я не знаю, — помедлив, ответил Спок. — Он должен был очнуться сразу, но… Они обменялись долгими взглядами, и Спок понял, что надежда медленно, но верно покидает его. Маккой, в глазах которого он видел куда более эмоциональное отражение собственной реакции, выдохнул и с болью в голосе резюмировал: — Значит, не получилось. Чёрт, — он на мгновение закрыл лицо ладонью, но потом взял себя в руки и глухо сказал: — По крайней мере, мы сделали всё, что могли. Спок перевёл взгляд на Джима, всё ещё не веря, что это происходит с ними. Разочарование и страх обрушились на него, выбивая из колеи и оставляя невысказанные, но понятные вопросы — «почему?» и «что теперь им всем делать?». На душе было пусто и настолько больно, что он на секунду прикрыл глаза, концентрируясь и не давая этой боли прорваться наружу. Но потом… Его осенило. Как все на самом деле было просто… И логично. Не чувствуя ног, он встал с кровати и отступил от неё на шаг, словно пытаясь отграничить себя от страшного и жестокого осознания. — Доктор Маккой…. — Спок, ты же не собираешься падать в обморок? — тревожно вглядываясь в его лицо, спросил Маккой. Спок нахмурился и отрывисто, резко ответил: — Нет. Но, думаю, я знаю, в чём дело. — И в чём? — рявкнул, не сдержавшись, Маккой. Спок снова посмотрел на Джима и, понимая, что этими словами возводит между собой и единственно желаемой им действительностью бесконечно высокую стену, ответил: — Для того чтобы это подействовало, он должен хотеть жить.

***

Что произошло? В какой момент всё пошло не так? Почему единственный вариант, который он считал заслуживающим внимания, не работает? Он не мог ошибиться сильнее… Джим не верил в безвыигрышные сценарии… Судя по всему, эта слепая вера передалась Споку и затмила всё рациональное, что должно было охладить его пыл. Напрасно. Он должен был быть готов к такому исходу, и теперь… Теперь уже поздно. В открытое окно врывался свежий весенний ветер, воздух был чист и прозрачен, и Споку казалось, что даже сквозь затянувшую небо ночную мглу и плотно закрытые веки он всё равно видит луну и звёзды. Ему казалось, что со времени их последней встречи с Джимом — встречи, на которой они оба могли ходить, разговаривать и видеть друг друга — прошли десятилетия. Сидя на полу своей собственной спальни, в которой они провели столько времени вместе, что отстраниться от этого было просто невозможно, Спок тщетно пытался сконцентрироваться на медитации. Крайне необходимое в такие моменты и обычно легко достижимое внутреннее спокойствие сейчас ускользало в сторону под давлением воспоминаний и чувств, и самоконтроль трещал по швам, стоило только подумать о том, что будет, если Джим не вернётся. Спок понимал, что вместе с ним потеряет и себя. Однажды позволив себе дышать полной грудью, невозможно отказаться от этого добровольно. За всеми этими мыслями Спок сам не заметил, как его тело расслабилось, а сознание погрузилось в то самое состояние между сном и явью, находясь в котором вулканские целители, выражаясь человеческим языком, могут творить чудеса. Это произошло само собой, быстро и внезапно. Обычно Споку требовалось полное сосредоточение и визуализация, но на этот раз творившийся в голове сумбур толкнул его в транс так стремительно, что это стало для него полнейшей неожиданностью. Он видел пески Вулкана и земные океаны, два огромных пылающих солнца и маленькую бледную луну, каньоны и степи, пыльные бури и сметающие всё на своём пути торнадо, и впервые понимал, что упорядоченность — это не всегда рационально, как и то, что в хаосе есть своя гармония. А потом он почувствовал Джима. Он уже знал, что это произойдёт, и догадывался, что разум Джима каким-то непостижимым образом смог настолько прочно сплестись с его собственным, что подобный способ общения оказался возможным. Что ж, за неимением лучшего приходилось довольствоваться доступным, но у них было не так уж много вариантов, чтобы игнорировать ещё и этот. — Джим? — Спок прошёлся внутренним взглядом по окружавшей их пустоте, пытаясь зацепиться хотя бы за что-то, но кроме ощущения себя и Джима рядом не мог поймать больше ни единого намёка на то, что могло связать их так крепко. — Почему ты ушёл? Вопрос прозвучал не резко и не обвиняюще. Просто как вопрос. — Я сделал всё, что мог, — ответил Спок, пытаясь дотянуться до него, но Джим словно намеренно ушёл в сторону. — Не всё, — звучащий в его сознании бесцветный голос не имел ничего общего с реальным, пропитанным сочными, настоящими эмоциями голосом Джима, но Споку было достаточно даже этого. — Я не знаю, что ещё нужно сделать, — сказал Спок, чувствуя, что они словно стали чуть ближе друг к другу. Щеки коснулось лёгкое дуновение — дыхание? Физические ощущения в медитации были для него в новинку, но он знал, что такое бывает, и потому не сопротивлялся. — Почему ты хочешь, чтобы я вернулся? «Я снова хочу слышать твой голос и видеть твою улыбку. Я снова хочу смотреть в твои глаза и брать тебя за руку. Ты нужен мне, Джим». Мысли пронеслись в голове раньше, чем он смог сформулировать их во внятные тезисы. Ему вдруг показалось, что Джим стоит напротив, качая головой, но ощущение сразу же пропало, и он услышал: — Да. Я бы тоже много отдал за это. Спока выбросило из медитации так стремительно, что он, несмотря на удобную позу, потерял равновесие и, завалившись на спину, ударился затылком о боковую спинку кровати. На столе истошно трезвонил коммуникатор, и сначала Спок даже не понял, что звонят именно ему, из-за слишком резкого перехода от транса к реальности оказавшись на несколько секунд дезориентированным. Наконец, с трудом очнувшись, он поднялся, подошёл к столу, взял трубку — и первые же слова, сказанные Маккоем, положили конец его размышлениям о том, что это всё-таки было: — Спок. Приезжай. Он пришёл в себя.