Господь дал нам маковый цвет,
Дал нам порох, дал имя одно на двоих И запеленал нас
В узоры чугунных решеток…
© А. Васильев (Сплин)
Днём старинное кладбище — популярное место для прогулок, из-за чего некоторые приезжие считают жителей бывшей столицы довольно странными. Узорные чугунные решётки ворот гостеприимно открыты для посетителей, жаждущих отдохнуть среди мёртвых от изрисованных граффити исторических зданий, бесконечных ресторанов, кофеен, музеев и прочих антикварных культурных ценностей. Но сейчас, ночью, людей здесь не было. Зависли в барах и стрипухах, наверное. Ночь уже подходила к концу. Город просыпался, окутанный утренним туманом. На улицах почти не было машин, и он пах не выхлопными газами и нагретым асфальтом, а цветущей майской зеленью многочисленных парков и лесных зон. Впрочем, истинный запах любого мегаполиса — похоть, страх, разбитые жизни, разрушенные мечты и надежды. Звериное чутье и обостренный слух сообщило о приближении человека, хотя его не было видно. Отвлекающие чары? Что он делает здесь, на старом Кройцбергском кладбище, в такое время? Зигфрид метнулся за каменное надгробие, сжимая в руках пистолет — «Вальтер-П99». — «Гримм», без глупостей! — послышался резкий голос. Полицейский не подходил, давая ему шанс сдаться. — Вальц, я знаю, что ты здесь, оружие на землю, выходи с поднятыми руками! — Ладно… — Зигфрид положил пистолет на землю и пинком отправил в сторону полицейского. Он уже узнал его по запаху — это был один его давний знакомый, молодой волшебник по имени Ибрагим Хазретлери. Ибрагим приблизился, чтобы поднять сданное оружие — слишком медленно, при желании Зигфрид мог бы попытаться напасть, ведь он сильнее и быстрее, чем человек. Но у него не было такой цели. — Руки, — укоризненно скомандовал Ибрагим, вперив в него сочувственно-осуждающий взгляд темных глаз. Типа, не хотел я тебя арестовывать, чего же ты опять нарвался. Нижняя часть лица волшебника была закрыта балаклавой, но полувервольф не нуждался в визуальном подтверждении — запах индивидуален, его не скроешь масками и чарами, как лицо. Зигфрид скривил губы, но дал надеть на себя наручники. — Поехали в участок, че. Несколько часов Зигфриду пришлось провести в изоляторе. Хорошо, что разрешили сделать звонок — нужно было напомнить Гунтеру покормить Бетти и дать ей нужные витамины — самостоятельно друг мог забыть. Бетти, наверное, скучает — кошка к нему очень привязана, хотя обычно животные боятся вервольфов. Котенка когда-то купила Гудрун, и она же приучила Бетти не бояться его. Главное, чтобы мама не позвонила Гунтеру и не узнала, что у Зигфрида опять проблемы с законом. Она и так давно просит, чтобы он бросил Берлин и вернулся домой, в Ксантен — маленький старинный город на западе Германии… Дом. Дом там, где любимые и близкие. Те, кто нужен тебе и кому ты нужен. Он думал, что его там, где они будут вместе с Гудрун, но Гудрун больше нет. Отца тоже нет, и матери тяжело одной. Но Зигфрид считал, что здесь он может принести больше пользы. Наконец, Фридрих Шлагг, вампир, раньше работавший в Гримм уборщиком, но теперь, оказывается, повышенный до надзирателя, объявил, что Зигфрида вызывают на разговор. После чего препроводил его прямо к кабинету херра-командующего «Гримм» Хоффманна. — Он сегодня не в духе, — тихо предупредила секретарша — младшая сестра Ибрагима Михримах. Несмотря на утро, девушка была довольно ярко накрашена и на каблуках. Стройная улыбчивая брюнетка с пышной копной волос, она всегда выглядела несколько ярче, чем положено. Некоторые предполагали, что свою должность она получила за выдающиеся прелести, но Ибрагим как-то сказал, что Хоффманн не то что не смотрит на его сестру, а даже не разговаривает с ней, только постоянно перегружает работой через письма. — Как обычно, — Зигфрид постарался улыбнуться. — Спасибо, Михримах. Ощущение было такое, словно он идет в логово дракона. По крайней мере, Михримах посмотрела так, словно не ожидала, что он выйдет из кабинета живым. Хоффманн ждал его, сидя за массивным деревянным столом. Вид у него, действительно, был хмурый. Позади него на стене висел щит Тевтонского ордена — все знали, что Хоффманн тяготеет к его символике. С учетом того, что, по крайней мере, как считалось, у него не было ни семьи, ни друзей, он действительно чем-то напоминал рыцаря-монаха. Даже одет он был полностью в черное. Хотя тевтонцы, возможно, носили как раз белое — Зигфрид не помнил. В любом случае, характер у волшебника был сложный, а Зигфрида он, если честно, терпеть не мог, как и вервольфов в целом. — Приветствую, херр-командующий, — Зигфрид вежливо склонил голову. Так и подмывало спросить, чем он на этот раз по мнению Хоффманна провинился, но тот и так не упустит случая устроить ему разнос за промахи. — Вальц, я буду вынужден отстранить тебя, — холодно произнёс Хоффманн, буравя его тяжелым взглядом. — То, что ты работаешь под прикрытием, не значит, что тебе позволено нарушать законы! По крайней мере, там, где тебе ничего не стоило их соблюдать! — Что вы имеете в виду? — спросил Зигфрид устало. Он совсем не желал быть отстраненным, но сейчас не понимал, к чему Хоффманн решил прикопаться. — Когда ты отнес укушенную девочку в притон Ротбарта, ты совсем не подумал, что она может находиться в Германии нелегально, и ты обязан рапортовать об этом, чтобы мы сверили данные с человеческими структурами? — Но девочку укусили на территории Германии, — Хоффманн был прав, Зигфрид не доложил сознательно: он предполагал, что девочку продали в проституцию, как это часто бывает, ее же родственники, и сообщить о ней — значит обречь ее на депортацию. Чем бы это кончилось, страшно даже предположить, таких людей в Германии много, чаще всего, они возвращаются туда, откуда были привезены, не приобретя ничего, кроме тяжелых психологических и иногда физических травм, хотя сутенерам этот «бизнес» приносит огромную прибыль. Обычный человек на ее месте рисковал бы быть проданным повторно, но новообращенный вампир скорее всего будет мстить или просто сорвется и начнёт убивать, после чего будет ликвидирован магической полицией родной страны. Понимая, как это обычно работает, Зигфрид просто не смог заставить себя поступить по уставу. — Под присмотром организации Ротбарта она, по крайней мере, ни на кого не нападет. — Ротбарт, — Хоффманн презрительно поморщился. — Этот тип — кремлевская консерва, следовало бы давно уничтожить этот его так называемый бар и организацию, но лучше известный агент, чем неожиданная крыса. Ты понимаешь, что своими руками помог агенту врага получить очередного сторонника? — Он же работал в СС, почему вы думаете, что он работает на русских? — спросил Зигфрид удивлённо. Впрочем, чему тут удивляться, Хоффманн до сих пор существует в парадигме холодной войны, у него, наверное, даже Бетти сошла бы за кремлевскую консерву, потому что ее порода называется «русская голубая длинношерстная». И плевать, что порода, несмотря на название, американская. — Потому что он и есть русский, — Хоффманн криво усмехнулся. — Глубоко внедренный агент под прикрытием, сливал о нас данные в Войну. Правда, кажется, немного поумерил пыл после того, как любимые хозяева не потрудились отмазать его от тюрьмы. Но бывших агентов не бывает, все эти консервы, разбросанные по всему Евросоюзу, ещё вскроются и принесут нам немало проблем, а все из-за глупости нашего правительства… — Зигфрид перевел взгляд на ещё один новый объект в этом кабинете — кукольный дом с танцующими фигурками. Кажется, у них был бал. Взгляд приклеился к игрушечному офицеру в мундире с золотыми эполетами, танцующему с дамой в пышном платье. Хорошо этим куклам — от них не требуется ничего, кроме как двигаться по заранее заложенному алгоритму, от их решений не зависят чужие судьбы. — А человеческое правительство ещё хуже, — продолжал тем временем Хоффманн, — подсадили нашу экономику на иглу российских углеводородов, и даже не понимают, кому они платят деньги. Впрочем, я отвлекся. Твоей задачей был поиск Крысиного Короля, а не спасение нелегалов от миграционки! — Вампиры-нарушители, которых мне удалось уничтожить, обсуждали кое-что интересное, — напомнил Зигфрид. Он уже успел описать это все в рапорте, пока ждал в камере, но не был уверен, что Хоффманн обратил внимание — там не было ни слова о русских. — Они говорили о побеге Райнхарда фон Харденберга и надеялись, что этот темный волшебник объединит всю европейскую нечисть под своим началом, создав могущественную структуру, способную противостоять магической полиции… — Обычное весеннее обострение, — Хоффманн вскинул протез руки в упреждающем жесте. — Не стоит внимания. Не знаю, зачем вообще я пытаюсь объяснить это вервольфу, но все же волк — та же собака, а собака должна стеречь дом и живущих в нем людей, понимаешь? А ты привел в дом опасного хищника, просто потому, что тебе стало его жалко. Но заметь, эти мигранты не хотят превратить свой собственный дом в место, где им будет хорошо и комфортно жить — они хотят придти в чужой, на все готовое. Проявляя излишнюю доброту, ты ты подвергаешь свой собственный дом и тех, кто в нем живет, кто его обустраивает и заботится о нем, опасности! Отец всегда говорил, что нет ничего унизительнее, чем сравнение с собакой! Волки — гордые звери, и, как говорил отец, раньше все волшебники были оборотнями, но потом научились использовать чистую магию и отказались от связи со зверем, но этим они прогневили Одина, бога войны и победы, и за это он наказал их проклятьем, лишающим их потомков магии. — Но не всегда человек может повлиять на то, что происходит в его стране, — много сам Хоффманн сделал хорошего, когда служил в Вермахте? Разве они строили то государство будущего, в котором кто-то хотел бы жить? Разве что, вампиры-убийцы, славящие этого Харденберга в надежде, что он даст им возможность безнаказанно убивать сколько душе угодно. — Что делать тем, у кого нет дома, или кого дома не ждут? Или для кого его собственный дом — самое опасное место? Каждый день сюда прибывают мигранты из охваченных войной и разрухой стран и жители беднейших государств Евросоюза в надежде на пособие и достойное будущие, только ждут их в основном проституция, наркоторговля и принудительный труд. Потом на улицы, в парки и леса города выбрасываются сломанными куклами трупы шлюх, зарезанных клиентом или сутенером, наркокурьеров, задолжавших дилеру и местных, ставших жертвами ограблений. — В любом случае, не в твоей компетенции это решать, — Хоффманн устало потёр переносицу живой рукой. — Ты отстранен.***
— Почему ты до сих пор носишь П-38? — вопрос оборотня отвлек от размышлений. Иван сделал несколько глотков, допивая купленный в ближайшей кофейне лавандовый раф из картонного стаканчика, и выбросил его в урну у газпромовской заправки, расположившейся как раз у кладбищенских ворот. Там, за узором чугунной решетки, и скрывалась их цель. Когда он был здесь в прошлый раз, не было ни заправки, ни кофеен, ни бизнес-центра, занявшего место, где раньше было трамвайное кольцо, но кладбище не изменилось. — Я понимаю, раньше эти «Вальтеры» были лучшими, даже Сталин его себе завел, но все устаревает. Мы же не станем, например, отправлять «тигры» и «пантеры» против «леопардов» — это просто нерационально… — Фома, — Иван привык быть один, но в некоторых моментах наличие напарника делало жизнь проще. К оборотню его привели собственные провидческие способности, а значит, он был нужен, но все же привыкать к взаимодействию было не просто. — Понимаешь, сейчас у тебя последний шанс уйти. Да, у тебя конфликт с Владимиром Лебедем и правоохранителями, но есть шанс, что власть сменится, и ты просто вернёшься домой. А то, что я собираюсь сделать — это действительно серьезное правонарушение, нас не поймут, ведь это мы с тобой знаем, как все было на самом деле, но мировое сообщество считает иначе. Я знаю, что такое не иметь дома, друзей, семьи, быть везде чужим. Это не то, что я могу кому-то пожелать. Возможно, ты даже не сможешь снова встретиться с внучкой. Подумай, сейчас ты ещё можешь уйти. — Понимаешь, — Фома тряхнул волосами, — иногда случается так, что твой дом становится тем местом, где не смогут жить твои близкие, ты сам. Ты должен и сам знать, как это — когда кажется, что твой дом обрушивается тебе на голову, не потому, что его бомбят враги, а потому что произошло что-то, что превратило во врагов тех, кто вокруг тебя. И когда-нибудь твои близкие спросят — почему ты не сделал все, что мог, чтобы это предотвратить? Ведь это твой дом, и никто кроме тебя, не может нести за него ответственность. Поэтому я не уйду. Скажем так, я постараюсь найти способ помочь внучке, но если ничего не делать, ей же в будущем окажется хуже. Пойми правильно, я не верю в фантомы вроде «прекрасной России будущего», но… Он помолчал несколько секунд, глядя на кладбищенские ворота. — И я больше никогда не спрошу про «Вальтер».