неокультурология

сяоджун режется о лезвие точилки ладонью, морщится, жмурится, открывает глаза и смотрит за тем, как на коже появляются бусинки крови, пока куньхан не хватает его за запястье и не спрашивает: — ты совсем дебил, что ли? — и уходит на кухню искать перекись водорода в аптечке. они не встречаются — сяоджун часто (чаще, чем хотелось бы) себе это повторяет. они даже не живут вместе: куньхан просто через день у сяоджуна ночует, спит на диване в гостиной, накрывшись одеялом без пододеяльника, оставляет следы зубной пасты на раковине в ванной и мешает сяоджуну готовиться к смотру работ в университете. их знаки в венере плохо совместимы (хотя ни сяоджун, ни куньхан в астрологию не верят), а ещё куньхану не нравится, что и как сяо рисует. сяоджун к этому за два года дружбы (общения? совместного досуга?) привыкает, не обижается и на свой счёт не принимает — не фанат куньхан супрематизма и ладно, никто его и не заставляет — только отчего-то из-за этого горчит во рту, как после рукколы. куньхан возвращается в комнату с бутыльком перекиси и упаковкой пластырей, садится на табурет рядом с сяо и хмурится. — если зальёшь свои каракули кровью, может, даже лучше станет, — он откручивает крышечку с перикиси и чуть не скидывает стакан с карандашами со стола сяо локтем. — ты как умудрился вообще, малевич? малевич, как известно, от слова «малевать». — я не знаю, — на ладонь падает первая капля перекиси, и сяо шипит от боли. — щиплет. куньхан склоняется над его рукой и заботливо дует на кожу. — лучше? — лучше, — сяо зачем-то вцепляется в его плечо свободной рукой и мнёт неглаженную футболку пальцами. они не встречаются — спят пару раз после каких-то вечеринок юкхэя: куньхан пьяный так, что и двух слов между собой связать не может, а сяо полностью трезв — и от этого почему-то ещё противнее, и от себя, и от него, лежащего на кровати рядом, с взъерошенными пушистыми волосами, тонкими руками, родинками на спине, потрескавшимися губами, которые хочется искусать, с его совсем не обидным «господи, сяо, как тебя вообще на иллюстраторский-то взяли» и стонами куда-то в потолок — противно. и то, как он бережно клеит пластырь к ладони сяоджуна — тоже противно. — всё, — он отряхивает руки. — не хочешь чай попить? — и, не дожидаясь ответа, уходит на кухню. сяо моргает, смотрит на лист бумаги, испещрённый ровными линиями и фигурами, перед собой и сглатывает горькую слюну. главная прелесть супрематизма заключается в том, что куньхан не понимает, что сяоджун рисует. а рисует он только куньхана. — чай, чай, чай, чай, чай, — он по-хозяйски достаёт кружки с полок, находит в ящике жестяную банку с заваркой и щёлкает кнопкой электрочайника, пока сяо тихо сидит за заваленным акварельной бумагой столом, подтянув к себе одно колено. куньхан оборачивается через плечо. — когда у тебя смотр? — в среду, — за мутным запотевшим оконным стеклом город стекает, как тушь с глаз. — через пять дней. — не успеешь. — успею, если ты не будешь мешаться. куньхан ничего не отвечает, ставит кружки с чаем на стол и садится напротив. он весь состоит из кривых и ломаных линий, зигзагов, овалов, перечёркнутых прямыми, и острых углов — супрематизм. а сяоджун — его прелесть. — ты прелесть, — однажды говорит куньхан, когда просыпается в кровати сяо, пахнущий потом, алкоголем и какими-то противными сладкими духами, которые одолжил у своего соседа-тайца. — пре-лесть. произнесённое по слогам слово — тоже ломанные линии и зигзаги. сяоджун прячет лицо в подушку, и больше они об этом никогда не разговаривают. горячий чай обжигает горло. сяо встаёт из-за стола и ищет в буфете печенье. они не встречаются — сяоджун об этом помнит (почти всегда), а ещё помнит о том, что любимое печенье куньхана — кунжутное, а чай — чёрный с чабрецом, а художник — пьер огюст ренуар, и для сяо всегда было загадкой, как кто-то такой угловатый и резкий может любить что-то настолько нежное и плавное. для куньхана то, как кто-то такой нежный, как сяо, может создавать что-то настолько угловатое и резкое, как супрематизм, тоже загадка. — янян сказал, что, чтобы критиковать искусство, надо уметь его создавать, — вдруг говорит куньхан и делает глоток чая из кружки. янян учится на факультете истории искусств и культурологии вместе с куньханом, только на курсе младше, часто приходит посмотреть на наброски сяоджуна, рассматривает их задумчиво и говорит что-то вроде: «у меня так культурным кодом глаз замылен, что мне кажется, что у тебя тут нарисован не метасупрематический крест, а член». — поэтому он теперь пытается научиться рисовать. но, мне кажется, он не прав. чтобы критиковать искусство, надо уметь его чувствовать, а не создавать. — и ты, по-твоему, умеешь его чувствовать? — сяо достаёт из ящика упаковку кунжутного печенья и кладёт на стол перед куньханом. — умею, — уверенно кивает он. — я прекрасно чувствую, когда искусство — это искусство, а когда хуйня. — и когда хуйня? — когда ты его делаешь, — сяоджун поджимает губы — знает, что это провокация, на неё не ведётся, но в глазах всё равно мутно и дождливо. — то, что ты не понимаешь моё искусство, не значит, что оно хуйня, — сяо открывает упаковку печенья. — я тебя не понимаю, но ты же не хуйня. куньхан вздыхает и тянется за печеньем. у него тонкие угловатые запястья, как у художника, почему-то испачканные грифелем на тыльной стороне ладоней, бледные, в родинках и шрамах. такие руки хочется целовать, держать, кусать, прятать в своих карманах и прижимать к сердцу. сяоджун встаёт из-за стола и открывает запотевшее окно. на улице мокро и туманно, как во сне. сяо опирается о подоконник, вытаскивает руку из окна и подставляет ладонь под капли. дождевая вода затекает под приклееный к коже пластырь. — зачем? — куньхан вскидывает бровь. — захотелось, — сяоджун закрывает окно и натягивает рукава кофты на озябшие пальцы. — просто так. они смотрят друг на друга с противоположных сторон стола. куньхан держит печенье в руках, но не ест его. они не встречаются — сяо об этом думает (зачем? просто так), только куньхан почему-то встаёт, перевешивается через стол, целует сяоджуна в лоб, туда, где пожелтевшие после неудачного окрашивания пряди делятся на две части из-за пробора, и говорит: — ты прелесть. — зачем? — сяо смотрит снизу вверх, и взгляд у него как у самого нежного на свете существа, готового каждому в мире довериться: мокрый и туманный, мутный и дождливый, а где-то за этим всем — ломанный и кривой. — захотелось, — куньхан садится обратно. — просто так. — угу, — сяоджун утыкается в кружку чая с чабрецом и видит в нём «лягушатник» пьера огюста ренуара. — ладно. они молчат. куньхан бесшумно жуёт печенье, и неглаженная футболка сползает с его острого плеча. сяоджун смотрит на его ключицу в родинках и переводит взгляд на оконную раму. дождь оставляет на стекле секущие линии. — ты тоже не хуйня, — вдруг вспоминает куньхан. по оконному стеклу стекают струйки дождевой воды. — хоть я тебя и не понимаю. они не встречаются (почему? почему? почему?). сяо поспешно допивает чай и уходит в комнату рисовать супрематические кресты (но янян сказал бы, что никакие это не кресты вовсе), которые куньхан не понимает. он сидит рядом, просматривает старые наброски сяо на акварельной бумаге и хмурится. сяоджун старается на куньхана не отвлекаться, но постоянно смотрит на его тонкие руки, пушистые волосы, острые плечи, изгиб шеи, носа, искусанных потрескавшихся губ, и неосознанно выводит на листе перед собой не ломанные фигуры, а что-то ренуаровское, нежное и плавное. куньхан, кажется, это замечает (или только делает вид, что ему вообще до картин сяо есть дело) и слабо улыбается. сяоджун почему-то думает, что куньхан любовь, как искусство, создавать не умеет, но чувствует, пока сяоджун его не чувствует, но создаёт. в комнате пахнет перикисью водорода, чабрецом, художественным маслом, противными сладкими духами, дождём и: — ты прелесть, — куньхан зачем-то запускает свои красивые угловатые пальцы в чужие выженные жёсткие жёлтые волосы и гладит их, нежно и плавно. — пре-лесть. сяоджун сглатывает горькую слюну и снова утыкается в рисунок перед собой. с искусанных губ куньхана срывается смешок, тоже горький, как руккола. они не встречаются.