aurora

В комнате царил мрак, нарушаемый вспышками молнии, и глубокая тишина. За окнами шумел дождь, стуча по полуоткрытым окнам и вдувая в библиотеку прохладный бодрящий воздух с запахом мокрой земли и весенней листвы. Там же в потемках стоял рояль, — воистину величественный и романтичный инструмент. Иногда постукивая изящными длинными пальцами по черно-белым клавишам, скорее от скуки, нежели в попытке найти ритм, сидел Райто и его и без того бледное лицо мрачно озарялось белой вспышкой. Шум дождя и романтичная мелодия — идеальный дуэт в такую ночь. Осталось дождаться маленькую музу. Вот приоткрылась дверь, сперва вошел ее дурманящий запах крови, а потом послышались ее мягкие босые шаги по красному дереву. Достаточно высокая для своих лет, светленькая и худенькая. До боли ангельская, Аврора стояла в одной белоснежной сорочке, которая очерчивала ее только начавшую наливаться грудь и прикрывала ноги до коленей; длинные золотистые волосы рассыпались по плечам. И все же это совершенно не тот вид, в котором предстают перед аморальным вампиром с садистскими и мазохистскими наклонностями. Райто чувствовал, как она подходит ближе, но не оборачивался; лишь отдался своим мыслям, отчего-то смущенно покрываясь персиковым румянцем. И еще острее ощутил, как племянница обняла его со спины, опустив подбородок на его плечо. Ее пальцы коснулись клавиш, сыграв короткую мелодию из менее громких и звонких нот. — Присаживайся, — вампир взглядом указал на место рядом с собой. Рори бесшумно села, пригладив низ сорочки, и взглянула на него. — Нежность и страсть, как дождь и пианино, — прошептал он ей на ушко, начиная ловко, но неспешно перебирать пальцами по клавишам. Когда Аврора присоединилась то мелодия сразу же изменилась, став более спокойной и медленной, будто именно ее не хватало. И спустя мгновение они оба утонули в музыке, которая разливалась по комнате меланхолией, смешиваясь с шумом дождя и шелестом листьев. Райто перевел руку через Аврору, буквально заключив в свои объятия и теперь мелодия стала более быстрой, дерзкой, приближаясь к заключению. Вроде бы она не заметила, но ощутила нечто странное. Только недавно по всему дому разносилась до жути нежная музыка, теперь игравшая страстной высотой нот и неожиданно завершенная. Безусловно, стихи и музыка — вся жизнь Райто, тонкой нитью связывающая его с Авророй и Сю, и мелодия — это его эмоции. — Дядюшка, — тихо произнесла Аврора, обращаясь к нему взором васильковых глаз, — вы сегодня чем-то расстроены? Вас что-то гложет? — Тебе всего лишь кажется, ангелочек, — Райто утомленно смотрел на нее, аккуратно трогая ее румяную щеку. — Мне не кажется, — продолжила она непринужденно. — И все же я не буду вас доставать, — В ее тоне столько равнодушия, сколько и в Сю. До чего она была похожа на него. — Мне пора готовиться к ежемесячному ужину. — Она встала и, ласково поцеловав его в щеку, оставила одного. Он и вовсе забыл, что сегодня по традиции ужин с королем вампиров. А поцелуй можно было оставить чуть ближе к губам.

***

Ночь опустилась на лес так же быстро, как могут только протекать земные дни. Небо затянуло мглой, блекло блеснули звезды за бледной облачной пеленой и ощущался запах прохладного дождя. Назначенный ужин состоится вот-вот, буквально через пару часов, и почему-то у Акико предстоящее вызывало необъяснимую тревогу. «Наверное из-за беременности», — подумала она, больше, чтобы успокоиться. От скуки она пораньше сменила легкий сарафан на черное платье — кружевное, словно паучья паутина. Немного закрытое, немного аскетичное. Она предпочитала носить такую одежду, чтобы не обнажала ее плечи, руки; руки казались ей слишком некрасивыми, а вскинутые плечи уродливыми из-за отвратительных ожогов глупой юности. Если у Сю была только пирофобия, то Акико боялась всего горящего, кипящего, горячего, и даже под дулом пистолета никто не смог бы заставить ее заварить себе или кому-то горячий чай, что уж там говорить о готовке. Впрочем, Акико много чего боялась: замкнутых пространств, острых предметов, одиночества, боли, потерять близкого, оказаться брошенной и ненужной.       Пусть даже вечность перед ней, это не было гарантией преспокойной и сладостной жизни.       — М-м-м… мне так хочется спать, — промычала Акико, сонно потирая глаза. «А не сидеть за благородным столом, где все пытаются загрызть друг друга», — этого она вслух не произнесла. — А я нет, — весело сказала Авроры, стоя у окна. Только она так ждала встречи с дедушкой. Вопреки всем ожиданиям, она горячо полюбила его, всегда тепло и ласково встречая на ежемесячных ужинах (которые на самом деле были очень редкими). В то же время, ее avus¹, как Аврора любила называть, удивлялся, что практически с рождения проживая в уединенном и крайне мрачном месте с его сыновьям, она выросла вежливой, дружелюбной и добросердечной девочкой. Порой, однако, рядом с ним, Аврору никогда не покидало легкое стеснение; она чувствовала, что все эти улыбки и взгляды неуместны, — ненастоящие и фальшивые, а внутри все пусто. Но закрывая на все это свои юношеские, добрые глаза, она не жалела своей любви, искрившейся из ее маленького сердца. Однажды, она даже сказала (словно предрекла), что обязательно назовет своего ребенка в честь царственного дедушки и если мальчик, то несомненно Карл, а если девочка, то нежно Каролина (потому что это еще было именем смелой девочки из жуткой сказки², которая спасла любимых родителей и своих друзей от гнусной ведьмы). — Дедушка прибыл! Все это время в доме царила могильная привычная тишина, покуда Аврора небрежно нарушила ее своим восторженным возгласом и выпорхнула из комнаты, шелестя юбкой винтажного платья. «Что может случиться на миролюбивом ужине с королем вампиров и его семьей? — задалась вопросом Акико, смотря пустующий проем. На кончике языка она ощущала вкус или запах крови падчерицы. — Совсем ничего», — уверила она себя, пытаясь подавить беспокойство, трепещущее где-то под ребрами. И спустилась вниз. У него была такая умиротворяющая улыбка с хитрым изгибом у чарующих ямочек, что Акико вновь невольно засомневалась в беспочвенности ненависти братьев Сакамаки к отцу. Возможно, она всего-то поддалась его вампирским чарам, коими Карлхайнц славился благодаря многим и многим годам своей жизни и был наделен очарованием с рождения. Говорил он приятным бархатным тембром, правда, прямолинейно и с несколько манипулирующим подтекстом, сперва расположив к себе, а после управляя и будто играя с собеседником.       Акико впервые увидела его на второй год своего замужества и всегда непременно представляла его суровым и жестким, с тяжелой короной на челе и в черном бархате. Но в который раз перед ней представал высокий, но худой молодой мужчина, которому не дать и тридцати, в классическом черном костюме, который на первый взгляд придавал ему статность и серьезность. Но все это было второе, второстепенное и не стоящее долгого внимания, все — было в нем. В чертах его бледного лица, словно искусно высеченного из мрамора и которые неоспоримо были грезами многих и многих женских сердец (неважно чувственных или холодных); в его взгляде, смотревшем и мягко и жестко, и сурово и оживленно, спокойно и гордо; и в его манерах было что-то загадочное и эстетичное, необыкновенно изящное и обаятельное, что верно привлекало и завлекало. Словно Дориан Грей оживший со страниц, но неиспорченный и развращенный жизнью. Король вампиров много выше этого, он скорее дьявол и бог во плоти, а раз таковым его считала не только обращенная, когда-то человек, а все-все, кто знает его и видел его, то это истинная правда. Как бы написанное выше не прозвучало наивно и возможно даже преувеличено (или скудно), таков был взгляд городской японской художницы Акико, наблюдавший за этим вампиром четко и здраво, стараясь запомнить каждую черту, чтобы потом на полотне не смягчать и не искать недостатки. Но все же ей точно не удасться передать его янтарный взгляд и атмосферу вокруг него, над ним и рядом с ним. — Аврора, скоро твои именины, как я полагаю, — сказал Карлхайнц, исключительно ласково обращаясь к внучке. Она сидела по правую руку от него, рядом с отцом и мачехой. — До октября меньше полугода, — ответила Аврора, поворачивая свою маленькую голову к королю.       — Время в мире Демонов замедлило свой ход, милая, а в мире людей оно безудержно идет, — он улыбнулся, на что Аврора ответила кроткой улыбкой. — Мы осведомлены, что намечается торжество, как раз в этот день, отец, — вставил Рейдзи, смотря на своего отца с почтением и уважением настоящего сына. Кажется, что только он, — среди всех присутствующих его отпрысков, — мог выговорить это родное, это чужое, это сложное и отвращающее слово о-т-е-ц. — Но я не осведомлена, — мягко возразила Аврора и все кислотные взоры братьев-вампиров обратились к ней. — Вы специально не сказали мне, дядя, — она с долей детского недовольство, с долей заслуживающей укоризны посмотрела на него и в ее взгляде, как и в тоне, не было ничего почитающего и уважающего. В груди Акико даже заиграла некая гордость за Аврору и ее здравое спокойствие в любой ситуации. В этом узнавалась ее слабая черта; она тоже старалась (ей просто давалось это легко) сохранять рассудительность и спокойствие, даже в сложных ситуациях и не показывать обиду в полной мере. — Это правда, Рейдзи. Ты предвзят не только ко мне, но и к Авроре, хотя она не заслуживает твоей неприязни, — прямо сказала Акико, словно бы другого случая не нашлось. Они редко пересекались, однако недоброжелательность этого Сакамаки чувствовалась (ощущалась!) за несколько километров. — Что ты знаешь о предвзятости, нечистокровная?! — спросил Рейдзи и в его вопросе звучала надменная мелочность, словно он — высокородный господ, а она — их прислуга, которую он хочет поставить на свое грязное нечистое место. — Женщина, бросившая собственного ребенка ради бессмертия, — добавил он, понижая голос. «Дернул за забытое и живое», — Акико взвыла, но лишь мысленно и только в душе. Она стиснула зубы и сцепила пальцы обеих рук в крепкий замок, поднимая невозмутимый взгляд на Сакамаки. Рейдзи не смущало даже присутствие отца (короля), которому скорее всего не по вкусу семейные мыльные грязные драмы. Ведь всё здесь горько и пропитано ненавистью к друг другу, отвращением к друг другу, безразличием к друг другу и не вяжется с медовым-нежным-мягким словом семья. Но Того Сакамаки продолжил таинственно молчать, не остановив предстоящую ссору ни словом, ни взглядом, хотя все это было в его силах и каплей в океане. И мало того, он даже с некоторым интересом, несмотря, что янтарные глаза омрачались унынием наблюдал за детьми. Его мысли никому не понять, но и никто из всех вампиренышей не старался, кроме Авроры. Аврора-Аврора, она ведь дитя и потому ей интересно все загадочное. Рейдзи продолжил: — Ее настоящая мать, хоть была невыносима, кровь была гораздо пригодней. Ты, кажется, обязалась остаться ненадолго, чтобы поиграть в мать Авроры. А теперь посмотри на неё. — Она уже взрослая, — ответила Акико, гордо не сгибая спины, чтобы ни на йоту не унизиться перед ним. — Ясно... Ты хочешь, чтобы я ушла? — Твой брак с Сю изначально был фиктивным, если это вообще достойно называться браком, — последовало вместо ответа из надменного рта Рейдзи. Приказ о смертной казни звучал бы и то мягче, чем имя старшего брата, произнесенное им. — Тринадцать лет — наше разочарование и твои неоправданные надежды. Так почему не прекратить этот самообман? Обращенный вампир не ровня чистокровному наследнику. Наследнику… С каким трудом, подумала Акико, ему удалось сказать это. Ведь его сжирала зависть к Сю и желание овладеть его местом велико настолько, что ему не противно замарать руки. — Может, ты прав… — притворство сейчас к месту. Акико смиренно опустила голову и расслабила сжатые в кулак пальцы. — Но боюсь твои надежды тоже не оправдаются. Я жду ребенка, чья кровь делает меня много чистокровнее и благороднее тебя. И навредить мне или ему, я тебе не позволю, — спокойно процедила она, привлекая к себе всеобщее изумленное внимание. Аврора положила свою маленькую ладошку на руки отца и Сю, зная, что она нервничает, некрепко сжал ее. Она знала, что в какой-то день Рейдзи или еще кто-то попытается избавиться от нее, как только малютка Аврора подрастет и достигнет того возраста, когда вылетит из гнезда. Но зачать ребенка от Сю было гораздо сложнее, чем казалось бы, ибо все это время в еде было то, что воспрепятствовало этому (ясно, что продумано). Посему, она тоже не побоялась замарать руки, отказавшись от и без того редких ужинов и, прибегнув к старым хитростям, которыми пользовались вампирши. Или кто-то думал, что она тоже белая овечка? — Разве не стоит выживать ради того, что крепко держит меня в этом холодном доме? — продолжила Акико, приторно улыбнувшись. — Ради семейных уз, ради привязанности и любви, которыми я дорожу. Она оглядела всех присутствующих: мысленно и сдержанно обескураженного Рейдзи; Аято, нетерпеливо сжимавшего в руке вилку до того, что та искривилась; Субару и Канато, вяло ожидавших, когда все закончится; Райто, который то с лукавым интересом прислушивался, то смотрел на очаровательную племянницу; Сю, как всегда спокойного, но слегка нахмуренного оттого, что его вновь ждет отцовство и почему-то ее взгляд случайно остановился на Карлхайнце, в томных глазах которого, ей, кажется, удалось разглядеть (не)одобрение. Акико улыбнулась всем, насколько могла искренне. — Что ж, — произнес глава семейства, — непонимание уладилось и ужин завершен. Ожидаю увидеться с вами на вечере в Мире Демонов,— и вновь его миротворная улыбка, а слова имели такой вес, словно то была сцена, на которую опустился тяжелый занавес. Нет, не конец. Все только начинает рушится.