aurora

Акико, уставшая и промокшая, вернулась к позднему вечеру. Оставив сумку с холстами и красками у дверей своей комнаты, она поплелась в ванную, бросая под ноги влажное платье, вязаную кофту и берет. Уж меньше всего хотелось следовать правилам женской аккуратности и бережности, когда тебя ждет теплая ванна. «Это чувство… мне кажется, что я на самом деле попала в темный рай, — подумала Акико, окидывая взглядом отражение своего стройного обнаженного тела в зеркале и темноту за спиной, укутывающую ее черной шалью. — Здесь всегда холодно и мрачно. Ничто не греет, кроме Авроры. Она — солнце в промозглую зиму. А кем будешь ты?» — она опустила руку к едва округлому и еще худому животу, касаясь кончиками пальцев приятных на ощупь бледно-розовых кружев. Настроение оставляло желать лучшего; в последние дни Акико совсем поблекла, несмотря на то, что была счастлива и более ничего не требовала. Она улыбалась, чтобы не пугать Аврору, непринужденно вела себя, чтобы Сю ничего не заподозрил. Но неприятный осадок с того ужина остался, и ощущение неправильного следовало за ней, куда не пойди. — Так и будешь стоять? — Ради бога, Сю… — укоризненно протянула Акико, оборачиваясь. А ведь она в одном нижнем белье, не столько смущенная, сколько возмущенная его выходкой. — Я страшно устала и это моя ванна!.. — Потише, — попросил Сю и, плеснул водой в ее сторону. — Залезай ко мне. — Не хочу, — утомленным тоном ответила она и прикрыла лицо рукой. Потом задумчиво сомкнула пальцы на подбородке и всем своим видом показывала усталость. По крайней мере, ее округлая и упругая грудь, аккуратные ягодицы в кружевах холодного бежевого цвета не выглядели соблазнительно с выражением лица «я не в настроении». Но все же Акико подошла к нему и присела на край ванны. Она потянулась к его наушникам на шее и сняла их, бросив на тумбу; этот аксессуар служил ему едва ли не второй кожей и частью его бессмертного тела, чему она всегда удивлялась. Утопить боль в музыке, а она душила боль болью. — Дай мне своей крови, — она провела пальцами по его шее, нащупывая омертвелые вены. Что мертво, то и было безобразно, но горечь остывшей крови казалась в какой-то степени даже приятной. Акико пробовала ее на вкус однажды. Давно, когда болезненно отпускала прошлое, которое сейчас хочется вновь вернуть. — Редко ты просишь о таком, — тихо усмехнулся Сю, добавляя: — Еще и меня. Ты ведь и людьми брезгуешь. — Меняются предпочтения, — съязвила Акико. Но она и в самом деле не питалась кровью, отведенных специально для этого жертв. Морально ей было неприятно и жаль девушек, чьи жизни сводились к могиле. — От крови в «пакетиках» меня уже тошнит. Сейчас она не капризничала как могло показаться, а старалась подчеркнуть кое-что другое, более важное и маловажное в то же время. Сю лишь хмыкнул, не вникая в ее слова с особым пониманием. Возможно, делая вид, что пропустил мимо ушей, ведь он именно такой человек. — Как ты вообще принимаешь ванну? Эта вода такая холодная, — сменяя тему заговорил Сю. Он притянул Акико за бедро, и она скользнула в его объятия. И сейчас она напоминала иссохшую рыбу, которая вновь окунулась в живительную воду. — Ты боишься огня, а я всего, что обжигает, — Акико сказала это прямо и пристально смотря ему в глаза. И как бы до жути наивно это ни звучало, оказалось, что морская синева тоже обжигает, холодом и льдом. Более поэтичная личность изрекла бы так: равнодушные глаза, в которых плескался льдистый океан, но нет; Акико хоть и была пейзажисткой и поклонницей всего прекрасного, изящного и чувственного, поэтичной натурой не жаловала. Она, как ей самой казалось, была совсем бесполезной и неприметной по сравнению с вампирами и той девушкой. — Холодная королева, — подразнил ее Сю. — Снежная, — парировала Акико. Ей нравилось внимание и ласки со стороны Сю, иногда она нуждалась в них, но не сейчас. Когда его рука опустилась на ее спину, неторопливо очерчивая пальцами грань хрупких ребер, Акико взволнованно вздрогнула, не зная что поделать: хотелось встать и уйти, с другой стороны — остаться и поговорить. Поговорить… Зачем нужны разговоры, если Сю не любит их? Придется помолчать и потерпеть. Даже слово потерпеть прозвучало в голове Акико скрежетом. До чего ее сводит с ума эта беременность. И в беременности ли дело? Стала такой чувствительной. — Сю… — неуверенно и медленно начала она. — Помнишь, что я сказала, когда пришла в этот дом? — Ммм? — Сакамаки продолжил лежать с закрытыми глазами. — Теперь мне кажется, что я не могу просто взять и уйти. Потому что… — Акико заробела, когда дело касалось весьма трепетного чувства, — Я люблю тебя, но это любовь, построенная на привязанности. Непрочная и уязвимая. — Ты не доверяешь мне? — Да, — открыто призналась она. Потому что ненавидела ложь. Сю знал эту черту Акико, которая ему даже нравилась. Как нравилось ее умение не надоедать, спокойствие и рассудительность. Но сейчас ее слова заставили поднапрячь извилины мозга и сердца, отвечающие за чувства. Они, как ни странно, в нем пробудились после долгого столетнего сна почти шестнадцать лет назад. Но то, что он питал к своей Авроре, называлось отцовской любовью и привязанностью, пусть немногословной и выявленной в малой степени. А к ней? Теперь ему придется разбираться в своих чувствах к девушке, как пятнадцатилетний мальчишка. — Но это чувство между нами есть, — сказал Сю, приоткрывая глаза. Акико отстранилась и совсем по-детски виновато опустив голову, закусила нижнюю губу, — еще чуть-чуть глубже и прорежет клыками. — Я все равно останусь той же обычной Хироси. Не особенной, как Аврора или ее мать… Бесполезной. Как бы трудно ни дались ей эти слова, она высказалась. Вышло жестоко, но чего ожидать от вампирской реальности — не менее жестокой и беспощадной. И ни слова о ребенке, который пока что называется эмбрионом. У него нет будущего, знала Акико, посему и говорить о нем ей было очень-очень больно. — Не думай об этом. Бесстрастный тон. До чего равнодушный и апатичный человек, словно весь он состоит из стоячей воды. В такие минуты Акико чувствовала себя донельзя растерянной и разочарованной. Только заметила это сейчас, когда тишина начала резать слух. — Может ты и прав, — Акико улыбнулась. — Перестану думать об этом и все. Она потянулась к его лицу, чтобы оставить на тонких губах прогорклый поцелуй. Но ее остановила подозрительная омертвелость вокруг. Она так и замерла, приложив указательный палец к его точеному подбородку и прислушиваясь в несвойственную тишину. В доме чего-то не хватает: слабого дыхания, мягких шагов, шелеста страниц и ее запаха. — А где Аврора?

***

Здесь в темной комнате было сыро и мерзло. Могильный холод пробирал до глубины души, отчего руки обледенели. Она стояла на гниющем полу, покрытым чем-то липким и мерзким на ощупь; гадость под ногами еще и ужасно воняло разлагающимся телом. «Трупом…», — подумала Аврора. Ей показалось, что она не знала как пахнет тлеющий труп, но запах был знаком. Будто она однажды случайно вдохнула его в себя. Ее колени вымазались в этой бурой мерзости, напоминавшую сгустки грязной крови и желтой гнили. Из дыр в ветхом поле начали быстро выползать трупные черви: жирные и голодные. Аврора отшатнулась, когда все эти скверные твари поползли по ее ногам. Их становилось все больше и больше, а желудок выворачивался наизнанку; настолько отвратительным было происходящее. В какой-то момент она просто застыла в настоящем леденящем ужасе, пронзительно закричала, и трупные черви начали лезть в ее кричащий рот, зажмуренные глаза и сморщенный нос. Некоторые из них успели проделать зияющую дыру в ее груди, потому что они пожирали и сердце. Крик. Отчаянный и слабый вопль. Вся ее жизнь стала криком. Аврора даже проснулась в собственном фантомном крике, напрочь разодрав пересохшее горло и жадно глотая воздух вздымавшейся грудью. Сквозь сонную мутную пелену, она все же узнала темный силуэт Азусы, сидевшего рядом. Как сознание примкнуло к ней она схватилась за больное запястье в бинтах. — Черви, — встревоженно прошептала Аврора. Ей казалось, что голос охрип. — Какие черви? — Под моей кожей. Азуса посмотрел на нее со странным легким удивлением, свойственным только ему. — Там ничего нет, — заверил он. — Сними их — под ними есть трупные черви, — хрипло возразила она, протягивая руку. Недоверчивый жест. Вампир покорно взял ее ручку в свою и принялся аккуратно разматывать бинты. Ткань лишь слегка пропиталась кровью, запястье оказалось истерзанным мелкими, но глубокими порезами. Аврора все это время лежала отвернувшись, покуда ее друг напрягся и сдержанно дышал запахом ее крови. — Да… здесь есть несколько… червей, — тихо проговорил Азуса. — Что? — вскрикнула она, дергая запястье на себя. Но пальцы вампира в то же время крепко сжались. — Я же пошутил, — тем же тоном сказал Азуса, что даже непонятно правда это или нет. И вновь завязал рану. Аврора подняла на него мрачный взгляд. — Не смешно! И мне пора домой, — выдала она более громким голосом. — Идет дождь… — Тем лучше, — уверенно произнесла она, скидывая ноги с кровати, на которую ее заботливо уложили. А потом спросила: — Сколько я спала? — Уже утро, — ответил Азуса. Она вздрогнула и даже представила обеспокоенное мамино лицо. Ей стало в некоторой степени стыдно передней. Мама, наверное, заметила ее отсутствие и ее давно ищет. — Азуса… — обратилась она к Муками, беря его руки в свои. Тонкие и с виду хрупкие запястья, вечно обвитые бинтами. Аврора часто гадала, что под ними: многочисленные шрамы от лезвий? уродливые ожоги, как у мамы? Однако всегда стеснялась спросить, мало ли. — Спасибо за твою заботу и передай другим мою благодарность, — она кротко улыбнулась. Азуса промолчал и опустил взгляд куда-то вниз. Из-за опущенных уголков серо-лиловых глаз его взгляд и лицо само собой казались прискорбными. — Я провожу… тебя, — спустя некоторое время осведомил он. И в тот же момент они уже были у порога поместья. Светлого и холодного. — Я дойду сама. До встречи, — сказала Аврора, отнимая руку от вампира. Пока она бежала под утренним дождем, вымокла до нитки и сминала ногами плоть земли. Никогда раньше она так не спешила домой, утопая по колено в грязи и жадно дыша дождем. Запыхавшись она остановилась и, развязав бинты, выбросила их; ничто не должно вызвать подозрения домочадцев, что она была у кого-то. Она помнила каждое дерево, каждый листок, ведущий к ее дому. «Дом…», — как же ей не хотелось называть то, мрачное и обагренное кровью Моны, место — домом. И еще подобного ее детская психика не выдержит. Она просто сломается, как сломался ее отец.