Натурщик

      В следующий раз Пол явился не с пустыми руками. Джон отложил мытьё посуды, выйдя к гостю, параллельно вытирая мокрые ладони о домашние штаны.       — Что это у тебя?       — Пластинки, — Пол радостно просиял. — Я зашёл в магазин Брайана, он меня узнал и подарил мне парочку. Просто так, представляете?       — Очень на него похоже, — вскинул брови Джон, — все эти ухаживания…       — В каком смысле?       — Если ты понравился Брайану, то жди подарка. Всё просто.       Пол закатил глаза, пройдя в гостиную к виниловому проигрывателю. Он ловко выудил новенький диск из упаковки, и тот вскоре закружился вокруг своей оси.       — Как вульгарно, — прокомментировал музыку Джон. — Рок-н-ролл — это…       — Жизнь и любовь, — закончил Пол, довольно покачиваясь в танце. — Танцуете твист?       — Я что, похож на того, кто танцует твист?       — Конечно. Твист танцуют все.       Литтл Ричард перешёл на фальцет, когда в глазах Пола заплясали озорные огоньки. Он отплясывал ногами, глядя перед собой с вызовом прямо на художника. У него были магические глаза: такие красивые, что дух захватывало. У Джона всегда трепет пронизывал тело, когда они глядели на него больше трёх секунд.       — Не пора ли вам садиться за работу, мистер МакКартни? — с нарочитой вежливостью спросил Джон.       — Хотите, чтобы я разделся?       — Конечно. И без промедлений, пожалуйста, — он насмешливо постучал указательным пальцем по циферблату наручных часов.       Пол, не разрывая зрительного контакта, отошёл назад, в середину комнаты. Его ноги оставались в движении, а руки вцепились в галстук, который очень скоро полетел на диван. Наверняка ему стало легче дышать, но Джон в эту секунду задохнулся. Над ним издевались, он был возмущён и в замешательстве, но не смог хоть на секунду оторвать глаз от Пола, пока его быстрые пальцы выуживали пуговицы из петель. Из проигрывателя неистово играл припев песни, штаны МакКартни слетели с покачивающихся бедер вниз. Туда же следом рухнуло и бельё, и только тогда натурщик остановился, перешагнул груду одежды и уселся на своё место, в своей привычной наготе. Это было дико, странно, вульгарно, но до того красиво, Джон даже не знал, что делать: притвориться, что ничего не было, или как-то это прокомментировать. Наверное, он так бы и стоял в молчаливом оцепенении, пока Пол не заговорил:       — Ну, я готов к работе, мистер Леннон.       Он тряхнул головой, отчего пушистые волосы двинулись, как колоски пшеницы от дуновения ветра.       — Слава Богу. Танцуете вы хуже, чем позируете.       Он лукавил. Пол двигался, как кошка, его огромные глаза гипнотически приковывали к себе, но, конечно же, он всего лишь смеялся над Джоном, и Джон решил пустить ответную шутку. И всё стало как раньше. Джон работал в два раза быстрее, несмотря на новую позу, потому что уже выучил пропорции и черты натурщика.       Когда наступило время перерыва, Пол размялся на месте, делая повороты туловищем, а затем навалился на спинку дивана, потягиваясь. Он был как кошка, которая трётся о мебель, чтобы пометить территорию своим запахом. А ещё у него очаровательные ямочки в районе копчика — Джон не знает, сможет ли спокойно спать с этим новым знанием. Наконец-то Пол сел вольно, но по-человечески, и закурил сигарету. Он задумчиво смотрел в никуда, а Джон втихую зарисовал его.       — Перерыв закончен? — удивлённо спросил Пол, увидев работающего художника.       — Нет-нет, просто делаю набросок, — поспешно ответил Джон, ища на столе карандаш с большей мягкостью.       Пол тихо встал со своего места, прошмыгнув за спину Леннона, чтобы удовлетворить своё любопытство. Увиденное ему понравилось, и он заключил:       — Вы настоящий профессионал, — он почти восхитился. — Как вы всего за минуту нарисовали меня?       — О, да это просто набросок.       — Я бы и за час так не смог.       Джона больше беспокоило то, что Пол, всё ещё абсолютно голый Пол, стоит от него на таком непозволительно близком расстоянии. Беспокоило настолько, что вызывало дискомфорт в штанах.       — Отойдите, вы мне мешаете.       — Почему? Я же просто смотрю.       — Это меня отвлекает.       — Каким образом?       — Вы меня раздражаете.       — Я же вам ничего плохого не сказал.       И вправду, Пол похвалил работу Джона, а тот незаслуженно грубо с ним обошёлся. Обычно Джон не был таким ненормальным, или, по крайней мере, ненормальным так сильно, но человек, стоящий рядом с ним, заставлял его испытывать странные вещи.       — Сядьте, пожалуйста, на место. Перерыв окончен.       Джон резко повернулся, вперившись в натурщика глазами. Тот опешил, а затем дёрнулся в сторону дивана, вот только не сел на него, а начал поспешно одеваться.       — Что вы делаете?       — Я ухожу. Я слишком долго терпел вас и вашу грубость, — отчеканил Пол. — Не ждите меня больше.       Он мгновенно оброс одеждой, и Джон опомнился только тогда, когда Пол уже застегнул все пуговицы на своей рубашке.       — Вы не можете! — воскликнул Джон. Вышло громче, чем он хотел. И снова перешёл на «вы», как будто они с МакКартни вновь отдалились настолько, что стали едва знакомыми друг с другом.       — Почему это я не могу? Я свободный человек, свободный в своих передвижениях. Захотел — пришёл, захотел — ушёл, — ловкие пальцы завязали галстук у горла, автоматически его поправив.       Джон рухнул на свой табурет, обречённо глядя на развернувшегося к нему спиной натурщика.       — Потому что вы мне нужны.       Эта тихая фраза подействовала незамедлительно — Пол застыл в проёме, а вместе с ним, казалось, застыло и время, и шум улиц умолк в одночасье. Тишина поглотила их.       Всё зажило вновь, когда Пол двинулся в обратную сторону: стрелки часов вновь начали тикать, гул проезжающих машин доносился с улицы. Он сел на диван, закинув ногу на ногу, и выжидающе посмотрел на Джона.       — Ну? Продолжайте.       — Что продолжать?       — Рассказывать. Вам наверняка есть, что сказать.       — Я не понимаю, что вы хотите, — пробормотал Джон.       — Хочу знать, с какой стати я вам нужен.       Джон мог сказать что угодно в своё оправдание. Мог сказать, что им нужно докончить работу, мог сказать, что искать другого натурщика будет долго и сложно, мог сказать, что ему нужен человек именно такого типажа, как МакКартни. Он мог сказать всё, кроме правды, но она почему-то слетела с его уст, как заточённая птица, клетка которой в один момент осталась открытой.       — Потому что с вами хорошо.       Они вновь помолчали. Джон не смотрел на Пола, наверняка не хватило духу. Пол смотрел на картины, но тоже нервничал. Его выдавал палец, оказавшийся во рту.       — Вы, наверное, хотите извинений? — включился Джон, понемногу приходящий в себя. — Простите меня. Я знаю, что у меня скверный характер.       — Он вовсе не скверный, — выпалил Пол, всё ещё разглядывая собственный портрет на мольберте.       — Что?       — Он просто чудесный, когда вы в настроении. Вы смешно шутите, свистите себе под нос, с вами интересно разговаривать. Вы щедрый, вам совсем не жалко денег. Иначе бы вы не дали в долг еле знакомому человеку, то есть мне. И вообще вы мне очень помогаете в материальном плане этой работой. Платите много, а я почти ничего не делаю. А деньги мне очень нужны. У меня отец заболел и не может работать. Я ему высылаю деньги.       Он задумчиво погрыз ноготь на безымянном пальце, затем потёр им в уголке глаза и наконец-то взглянул на Джона.       — Мне просто интересно, что заставляет вас иногда быть таким злым. Грубым, циничным.       — О, поверьте, я был таким всегда.       — С самого детства?       — В детстве я был ещё хуже. Дрался, срывал уроки, настоящий маленький разбойник. Я был тем ребёнком, с которым родители советовали своим детям не водиться.       — И зачем же вы дрались, хулиганили? Чтобы привлечь внимание к себе?       — Наверное. Я был злым мальчиком. Злился, наверное, потому, что меня рано бросил отец. Я виделся с ним пару раз, и только. И мать спихнула меня своей сестре, я с ней долгое время тоже не общался. У неё было много дел, знаете: новый дом, муж, двое детей. Но это всего-навсего причины моего поведения. Они не являются оправданием моей грубости, я это прекрасно понимаю. Это моя защита. Я всегда жду от людей подвоха.       — Потому что они вас часто подставляли?       — Наверное, да. Все, кого я так или иначе любил, либо уходили, либо уходили на тот свет. Я всё ещё оправляюсь после смерти Стюарта. Иногда по утрам по привычке наливаю чай в две чашки. Забываю, что теперь живу один. Потом думаю, какой я дурак, но настроение портится моментально.       Пол неловко разглядывал свои ботинки, Джон взял на себя смелость разглядывать его. Его лицо было красиво даже с оттенком печали, он даже грустил очаровательно, словно ребёнок, прочитавший сказку с плохим концом.       — Не подумайте, что я ищу в вас замену. Вы совсем не похожи на Стюарта, да и не в этом дело. Я вообще компании предпочитаю одиночество, но с вами, — он запнулся, — приятно проводить время.       — Почему?       — Сам не знаю. Просто с некоторыми людьми бывает хорошо.       Джон не знал, как описать свои чувства. Это было странно: его просто радовало видеть лицо МакКартни, рисовать его, слышать его голос и мысли. Просто хотелось видеть его чаще.       — Давайте на сегодня отложим работу?       — Мне уйти?       — Нет, я имел в виду, — почему-то было неловко просить кого-то остаться. Гораздо легче прогонять людей. — Мы можем просто поболтать, знаете.       — Хорошо, — согласился Пол.       Джон принёс с кухни бутылку виски. Пол согласился выпить так же легко, как и остаться. Сначала они неловко болтали: Джон не помнил о чём, но уже не о таком личном, как о семье или прошлом. Кажется, Леннон рассказывал, какими художниками вдохновляется, а МакКартни делал вид, что ему интересно. После второго выпитого стакана разговор потёк, как река: они много шутили, много смеялись. У Пола щёки покрылись румянцем.       Когда бутылка оказалась наполовину пустой, МакКартни потянуло танцевать. Джону не хотелось, но Пол потянул его за руку. Вновь заиграл в проигрывателе Литтл Ричард: на этот раз Джону музыка угодила больше. Он не умел ничего большего, кроме как забавно дёргать ногами, но Полу понравилось.       Когда они устали плясать, то взялись за карандаши. Полу захотелось улучшить свои навыки рисования. Он сказал, что неплохо рисовал в школе, и пару раз даже раскрашивал стенгазету. У него отлично вышло изобразить свою гитару, а потом он попытался нарисовать Джона. Результат ему понравился меньше, но Джон сказал, что рисовать может каждый, и каждый должен делать это так, как ему нравится. Он даже пообещал, что поставит этот портрет в рамку, и они дружно загоготали. Пол хохотал, закрыв рот ладошкой, и в этом было что-то очаровывающее и восхитительное одновременно.       Когда на дне бутылки осталась пара капель, МакКартни, уставший от четырёх стен, предложил выбраться наружу. Он с энтузиазмом обещал Джону, что покажет живописное место, и что тот обязательно должен взять с собой карандаш и этюдник. Джон, лениво разлёгшийся в уютном кресле, этой инициативой не загорелся.       Тем не менее уже через пятнадцать минут они взбирались на верхний этаж дома, в котором проживали, а затем по пожарной лестнице шли прямиком наверх — на крышу. Когда ты пьян, ты не боишься высоты или возможности соскользнуть с неустойчивой ступеньки и полететь вниз. Возможно, виски сделал Джона чуточку храбрее, возможно, надежду вселяло довольное лицо Пола. Наконец-то они оказались на крыше, запыхавшиеся, но ужасно счастливые, что добрались до неё в целости и сохранности. Уже темнело: Джон ясно видел тусклое небо, затянутое облаками. У Ливерпуля был мрачноватый пейзаж: низкие однотипные дома, монархия серых оттенков. Зато впереди их ждали порт и море, иногда было слышно гудение отплывающих паромов. В ноздрях остался запах морской соли и свободы.       — Ты наверняка мечтаешь отсюда выбраться, — обратился к Полу Джон. Тот сидел, прижав колени к груди. Ветер трепал его волосы.       — Хотелось бы. Мы популярны только в пределах Ливерпуля. Хотелось бы записаться и разъезжать по стране, видеть новые места и людей.       У него были мягкие тёмные волосы и глаза, наполненные шипящей волной. Джон захотел его поцеловать.       — Я знаю, что у вас всё получится.       — Правда?       — Конечно. Я же видел вас. Это было потрясающе.       Беспокойство в ореховых глазах рассеялось подобно туману. Пол благодарно улыбнулся, взглянул на Джона, опершись щекой о собственное колено. У Джона закололо в груди. Он достал тетрадь и принялся зарисовывать. Пол понимающе молчал и не двигался. Только ветер приводил в движение его волосы и одежду. Когда рука Джона остановилась, он наконец глубоко вздохнул.       — Я думал, вы нарисуете пейзаж. Тут открывается неплохой вид на город.       Начало смеркаться, небо потускнело ещё сильнее. Скоро всё станет однотипно чёрным. В этом городе никогда не было красоты, в нём словно не было жизни. В движение его приводили люди. В открывшейся панораме не было ничего примечательного. Был только Пол: с тихим беспокойством в глазах, мягкой улыбкой, растрёпанными волосами, живой, не статичный, в нём было что-то родное и одновременно новое, оттого непонятное.       Они спустились точно так же, как и поднялись, разбрелись по собственным квартирам. Карандаш в руке Джона лежал неуверенно, но он всё-таки записал в дневнике:       «Я не помню, где календарь и какое число. Приходил Пол, слушали музыку. Поругались, я его обидел, но он не ушёл. Оказывается, у него болен отец. И матери нет, уже очень давно. И всё-таки какой он сильный и жизнерадостный, этим он меня восхищает. Когда я смотрю на него, мне хочется жить. Потом мы пили виски, говорили, немного танцевали. Взобрались на крышу: ему отчего-то показалось, что вид мне покажется красивым. Я не пейзаж нарисовал, а его. Он не понимает, что я только его считаю красивым.»