Phoenix

Я находилась в движении всю жизнь — сколько себя помню, в общем. Еще родители мои не могли усидеть на одном месте и постоянно переезжали, имея из относительно постоянного только телегу, пару лошадей, чтобы ее тащить, и то, что помещалось на этой телеге, включая нас — стайку диковатых детей, росших на манер сорняков: неконтролируемо, где попало и значительно лучше, чем культурные растения, к величайшей досаде окружающих. Нас было четверо: три моих старших брата, Найджел, Джордж и Колин, и я, не считая родителей и нашей немудреной скотины. Мы донашивали одежду друг за другом, бегали в основном босиком, а из образования за нашей спиной значилось только умение кое-как читать, выводить кривые каракули и относительно неплохо читать. Но мы все четверо (и особенно я) готовы были разбить нос любому, кто посмел бы отпустить на этот счет хоть какое-то замечание. Собственно, иногда это и случалось, но никаких угрызений совести я по этому поводу не испытываю. Сами напросились. Я до сих пор не знаю толком, чем занимались мои родители. Может, они были бродячими торговцами, а может, перемещались просто из любви к процессу. Мать научила нас читать — у нее была пара книг, которые она забрала из дома, когда вышла замуж. Колин всегда думал, что она была из хорошей семьи, но мы беспощадно высмеивали его мечты о том, как однажды какой-нибудь барон признает нас своими наследниками и мы будем до конца жизни жить в замке и купаться в золоте. Хотя именно об этом мы и мечтали — но мечтали в довольно дальней перспективе, чтобы поставить себе какую-то цель в жизни, потому что нам нравится заниматься тем, чем мы заняты сейчас. Мать же привила нам любовь к музыке, хотя голос и слух есть только у Найджела, я компенсирую громкостью и энтузиазмом. И любимыми нашими песнями были баллады об отчаянных пиратах и смелых искателях сокровищ, где в конце всегда есть несметный клад, а до этого испытания на ловкость, хитрость, смекалку. И этим мы и решили заняться. Собрали однажды наши личные нехитрые пожитки — и все вчетвером в настоящую увлекательную жизнь! Ночью, не зная толком, куда еще, без гроша в кармане! Ладно, на самом деле в ту ночь я думала сбежать одна, но так уж вышло, что эта идея пришла в голову и моим братцам, так что мы буквально столкнулись лбами, когда сунулись в телегу за припрятанными вещами. Так и вышло — вместе. Мы родителей с тех пор не видели, но я уверена, что они нас поняли, потому что именно в таком духе нас и воспитали. Что посеешь, как говорится… Правда, в пиратстве или поиске сокровищ мы себя не нашли — при ближайшем рассмотрении в этих двух профессиях обнаружились детали, которые делали их менее привлекательными. Поэтому мы решили заняться тем же самым, но используя голову. Недоброжелатели зовут нас жуликами и аферистами, но я гордо называю себя предпринимательницей. Нас по-прежнему четверо, стража уже начинает приглядываться к нам, но мы каждый раз ускользаем и продолжаем ходить по краю, без ложной скромности скажу, виртуозно. И, если честно, гораздо опаснее для ценностей и простого народа тот Королевский Искатель Сокровищ, де’Вирре, которого я как-то раз мельком видела. Такой весь из себя обвешанный оружием, цацками и королевскими милостями, сто тысяч раз барон и граф всего на свете, простые смертные и рядом не стояли. Может, на самом деле он и неплохой мужик, но вся эта славная история очень неплохо скрывает это от нас, обычных обывателей, добывающих хлеб свой насущный тяжким трудом. Но дороги, дальние края и клады в заброшенных замках — это его дело, а мы хороши в своем деле. Ежегодно в Дарионе проводится большая ярмарка, в каждой провинции — что в Гриворте, что в Арлании, что в Верлонском лесу. Но в Кронберге нас уже разыскивают за очень удачно проданный табун не очень живых лошадей (нет, никакой некромантии, только искусство убеждения!), поэтому в этом году мы отправились к замку Верлон, прикинув пару очень выгодных для нас сделок. Я любила ярмарки не только за возможность поживиться. Они вызывали во мне какой-то действительно детский восторг: мне каждый раз хочется перебегать от прилавка к прилавку, глазея на деревянные поделки, берестяные кружки, лубочные картинки, книжки, сласти и игрушки… Все бывает такое яркое, блестящее и заманчивое! Все хочется рассмотреть поближе, потрогать, приобщиться к такому вот сказочному миру! Шум, смех, песни, зазывалы и глашатаи, даже мыслей своих нельзя услышать… И бежишь, бежишь вдоль бесконечных красивых рядов, глаза разбегаются, а душа прямо поет, и это чувство сравнимо только с тем, когда удираешь от руки закона после особо удачно провернутого дельца, не зная, где окажешься этим вечером или завтрашним утром, и внутри такая свобода и жажда жизни… Вот и в этот раз я застряла у первого же прилавка, рассматривая маленькую деревянную флейту, расписанную какими-то чудными пестрыми птицами. Торговка — очень милая улыбчивая девушка с венком ромашек на голове — сказала, что это маленькие птички из Эллинии, которые питаются нектаром цветов. Якобы, у короля есть несколько таких, королева эльфов прислала вместе с послами… Я дунула на пробу; инструмент отозвался трагическим взвизгом, ничуть не похожим на то, что умел выдувать Найджел. Брат, терпеливо дожидавшийся меня рядом, страдальчески поморщился. — Не всем дано! — я в шутку замахнулась на него, и, хотя выглядело это атакой особо мелкого гоблина на тролля, брат все равно подыграл и отскочил в притворном ужасе. Моя музыкальная неудача не обескуражила меня, но достаточно отрезвила, чтобы с сожалением положить флейту обратно на прилавок, попрощаться с хозяйкой ярко раскрашенной палатки и пройти несколько шагов, чтобы снова застрять, на этот раз — на пирогах с разной начинкой. Они пахли, как сволочи, свежим ароматным тестом, разными ягодами и фруктами, а от одного взгляда на поджаристые золотистые корочки мне хотелось вытащить кошелек и отдать все, что там есть, даже если не смогу съесть столько пирогов за целую жизнь и умру от обжорства в ближайшие дни. Я жадно принюхалась к смородиновому, который был моим любимым, и одновременно присмотрелась к соседнему, со странной желтой начинкой. Запах был сладкий, но не приторный, и словно отдавал свежестью, дикостью и экзотикой. — Что это? — спросила я у хозяина. Пекарь словно сошел с картинки в какой-нибудь детской книжке: полный, румяный, улыбающийся, в белом фартуке и с огромными руками, которые смотрелись бы грозно на поле боя, но месили на самом деле вовсе не врагов, а только тесто. И меня это устраивало! Такой душевный дядька, я как-то раз у него уже покупала пироги, он мне один подарил, и вкусно так было… — Ананас, — гордо ответил мужик, так сияя всей своей честной физиономией, словно он этот ананас сам изобрел или хотя бы наколдовал, проведя секретные ритуалы с жертвоприношениями и танцами под луной. — С Островов Свободы привезли, у них там все вроде на лад пошло. Такой большой фрукт, а растет, говорят, прямо на земле… Кожа у него жесткая, но ее не едят, а мякоть вкусная! Попробуйте, он пока не очень хорошо идет, потому что люди его еще не распробовали, но будет любимцем публики, красавец такой! — Давайте, — решила я, вытаскивая из кармана монету. Пробовать все новое и интересное я обожала. Пока я забрала пирог и вгрызлась во вкуснейшее тесто, прогрызая себе путь к начинке, вернулись убежавшие вперед Джордж и Колин, которые на ярмарках всегда выбирали такую стратегию: оставь старшего присматривать за бешеной сестренкой, которая хочет все перещупать и перепробовать, а сам быстро пробегись по рядам и купи самое необходимое, пока имеющиеся в начале мероприятия деньги еще не спущены на раскрашенные фигурки гончих псов, сережку с кошачьим глазом, кусок цветастого ситца и прочие яркие, но такие бессмысленные (неправда!) вещи. Как будто я могу что-то с собой поделать! К тому же, именно мне в голову приходят лучшие планы по обману надутых купцов и пустоголовых зевак, у которых на лицах написано, что они хотят поделиться своими деньгами с честными предпринимателями! Могу себе позволить маленькие радости жизни, в конце концов. Следующим, что привлекло мое внимание, стала особенно плотная толпа, собравшаяся на небольшом перекрестке между рядами, где обычно выступали всякие фокусники и поэты. На такие зрелища меня тоже тянуло с неудержимой силой, хотя здесь семья хотя бы разделяла мое стремление поглазеть — Найджелу нравилось слушать чужие стихи, а Колин и Джордж испытывали практически крестьянское восхищение всем, что хотя бы казалось магией. Я иногда поражалась, какими доверчивыми мои искушенные в обмане братцы становились, когда на свет извлекалась колода карт или заезженный белый кролик, а уж их экстаз, когда из уха какого-нибудь зрителя доставали монетку… Когда у тебя есть три здоровенных брата, протолкнуться через людей не составляет труда — они легко раздвинули зевак, а я прошмыгнула в образовавшийся коридорчик, выбравшись в первый ряд. Иногда маневр не удавался, особенно если первые ряды состояли из детей, которые более чем могут постоять за свое счастье самостоятельно или с помощью матерей, тогда я бесцеремонно забиралась на плечи Джорджу, как самому высокому, но в этот раз не понадобилось. В центре скопления обнаружился молодой человек, темноволосый и порядком растрепанный. Он всеми силами пытался удержать не менее взъерошенного и разъяренного черного кота (впрочем, здесь правильнее было бы назвать его котище, кота эта тварь переросла раза в два), но без особого успеха, о чем свидетельствовали многочисленные царапины и одобрительный гогот публики, которая явно была на стороне животного и даже успела поставить на него деньги. Сначала я хотела отнести парня к числу продавцов, неспособных сладить со своим товаром, затем — к неудачливым фокусникам, чье представление спасают как раз такие очень забавные случаи, а вовсе не приготовленная программа, но потом за ворохом шерсти я сумела разглядеть настоящую чародейскую мантию — уровня адепта, я потратила как-то несколько часов на заучивание фасонов и знаков отличия магической братии, конечно, но дело не в уровне, а в самом факте. Парень — маг, но возится здесь с котом… Зачем бы? Всегда думала, что с кошками ведьмы болотные водятся, а не эта серьезная братия из красивой башни. — Отпусти его уже! — жалостливо крикнул кто-то из толпы. — Не видишь, что ли, парень тебе не соперник? Окружающие радостно загоготали, довольные шуткой. Сосредоточенно пыхтящий адепт, не отвлекаясь от борьбы с котом, отбрехался парой магических слов — не настоящих, а всего лишь ругательных, но такое продолжение спектакля тоже прошло на «ура», под ноги ему полетели монеты. Я прикинула его заработок и прониклась уважением к методу. Между тем коту удалось вырваться, юркнуть людям под ноги и мгновенно раствориться в толпе. Волшебник посмотрел ему вслед, а потом выдал длинную, заковыристую и имевшую оглушительный успех тираду, приличной в которой были только те загадочные слова под названием «предлоги», и то, по-моему, не все. Его выбор слов, их сочетание и смысловые оттенки странным образом грели душу, и произносил он это с таким выражением, так искренне и от души, что хотелось едва ли не плакать, как от самых трогательных возвышенных стихов. Жидковатый поток монет превратился в настоящий металлический дождь. Представление закончилось, и народ стал расходиться. Я уже тоже собралась переключить свое внимание, когда заинтересовалась лежавшим на земле черным платком. Он выглядел подозрительно знакомым, а еще довольно агрессивным, так что сложить факты вместе и сообразить, что к чему, труда не составило. Я подобрала кусочек ткани и не без удовольствия заметила на нем два круга из желтых ниток, призванных, видимо, изображать глаза. К тому времени все зрители уже ушли по своим делам, так что разговор мог идти практически один на один, поскольку мои братья держались чуть позади. — Какой у вас хороший котик, — заметила я, небрежно помахивая платком. Волшебник, раскладывавший деньги по довольно вместительным (сразу чувствуется, что помимо магической дури в голове имеется местечко для здоровой жадности) карманам, обернулся и быстро оценил ситуацию; я легко узнала этот проницательный и весьма неглупый взгляд — сама видела такой иногда в зеркале. — Для многоуровневой иллюзии требуется материальная база с точками отсчета, а платок достаточно незаметен, чтобы не привлечь внимание обычного зрителя, — спокойно сказал он. Он подковырнул носком сапога лежавшую на земле монетку, легко подбросил ее вверх и поймал, словно она была на ниточке — а, может быть, прибегнув к помощи магии. Склонив голову набок, адепт шевельнул пальцами, заставив металлический кружок прокатиться по костяшкам пальцев в одну сторону, другую, потом перехватил ее и спрятал в одном из карманов. Значит, не только волшебство, но и ловкость рук у нас имеется… Я легко могла вообразить его на самой большой ярмарочной площади, играющего монетками, жонглирующего полудюжиной ножей или выполняющего другие трюки для зрителя, который так и не поймет, был ли это действительно фокус или настоящая магия. Мне нравился такой обман — ведь какая-то часть его правда, и это приводило меня в настоящий восторг, потому что именно такой обман самый достоверный, в такие вещи люди охотнее всего верят. С таким спутником мы смогли бы такие вещи проворачивать… Но маги либо запираются в башнях, чтобы искать там способы пооригинальнее уничтожить мир или хотя бы близлежащие земли, а потом рассказывать, как они остановили устроенную ими же катастрофу и спасли мир, либо работают на короля. Наемники среди выпускников Академии попадаются очень редко, проще найти честного ростовщика, а с теми, кого они презрительно зовут ренегатами, связываются только такие же опасные ребята. Не наш профиль. Они, к тому же, часто со сдвигами касательно запрещенных всяких разделов, власти над миром и прочими странностями, с которыми я не хотела иметь никакого дела. — Матиуш Тейн, — наконец сообщил он, протянув руку. — Адепт Магической Академии, второй год обучения. — В Академии перестали кормить? — поинтересовалась я. Я в свое время наводила кое-какие справки о порядках в этом почтенном заведении, хотя старалась держаться от него подальше. — Лишняя денежка никогда не помешает, особенно если не хочешь есть только казенное, — волшебник пожал плечами. — Выглядело, как неплохой способ подзаработать, а выбирать особо, когда другого источника денег нет, не приходится. Хотя, — он доверительно понизил голос, — Шивариус или Тригиус прибили бы меня за такое использование полученных знаний, так что помимо иллюзии приходится ставить охранные заклятия. Неплохая практика. Только не рассказывайте им, ладно? — Мы Локеры, предприниматели, — я протянула ему платок. — Это мои братья Найджел, Джордж и Колин. А я Джейни. Джейни Локер… Знаменитая в некоторых кругах личность, но такие круги при дворе бы не одобрили. Мы с ней свели только короткое знакомство, но я иногда слышал ее имя от стражников и знал, что она по-прежнему в порядке, занимается любимым делом и наслаждается жизнью. Она была неуловима, и, хотя ее имя было на слуху, ей удавалось проворачивать свои дела каждый раз, с кем угодно, так что оставалось только ругнуться вслед. А за мной следил весь Дарион, так что она знала, что происходит со мной… Интересно, остался ли я для нее тем парнем с котом с ярмарки или стал одним из аристократов и Искателем, опасным для общества? Джейни Локер… Это не я! Кажется… А что тогда?.. Дышать нечем. Совсем нечем. Тело кажется мертвым грузом, который тянет к земле и не дает двигаться. Но я должна. Должен. Мне нужно. Сквозь дым нельзя разглядеть ничего, у меня слезятся глаза, их жжет, но если я их протру, станет только хуже — у меня все ладони пропитались гарью и потом. Горло саднит от дыма, я то и дело кашляю — страшно, кажется, у меня кровь идет, и я вот-вот захлебнусь ей. Все остальное не только тяжелое — оно болит, болят синяки, ожоги, ссадины, еще раз ожоги, потому что их так много, что я даже не могу посчитать. Но это и ни к чему. Мне кажется, у меня что-то сломано. Наверное, когда на тебя падает крыша дома, это нормально для костей, но я не могу понять, действительно ли это так. Не до того. Мне надо идти вперед, надо бежать, но я не вижу пути и едва могу переставлять ноги — так что я пытаюсь уйти от того, что осталось позади. Когда рухнул дом, мне повезло. Относительно. Но точно больше, чем Найджелу — ему перебило спину, но не убило, и он еще несколько минут стонал, потому что не мог кричать. А потом замолчал. Может быть, до него добрался огонь. А может быть, что-то более жуткое. Джорджу повезло. Когда я пыталась нащупать выход, я наткнулась на него — неподвижного и такого неживого, что казался вещью под моими пальцами. Он умер быстро и, наверное, без боли. Ему не пришлось на ощупь пробираться сквозь обломки, слушая высокий затихающий вой брата, а потом выбраться из одного огненного ада, чтобы попасть в другой, где лежал последний из моих братьев — то, что от него осталось. Половина. От Колина осталась половина. Может, чуть меньше. Меня захватывает ужас — я боялась так впервые в жизни. Боялся. Или уже не в первый раз? Или это уже было? Я не могла заставить себя вернуться за Найджелом. Просто не мог. Его уже не было слышно. Он, наверное, тоже умер там, под балкой, и уже не сможет петь. А может, он выживет, но все равно не сможет. Я ничего не вижу — или вижу, но я понятия не имею, настоящие ли те мутные тени, которые я различаю в дыму, или это мне кажется. В голове частыми ударами сердца все еще стучит чей-то отчаянный крик за мгновение до того, как все случилось — так быстро, так неожиданно, так разрушительно — с нами: «Демоны!» Демоны. Обыграй нас! Обхитри, обмани, как делала всю жизнь! Как я ненавижу магов! Как я ненавижу Искателей, а особенно Тейна, который улетел на другой мир и бросил нас всех здесь с этой магией! Как я ненавижу себя… Себя… За это же? Мне плохо. Мне нечем дышать. У меня путаются мысли, я просто не могу понять, кто я, но пытаюсь идти вперед, потому что помню как-то, что от дыма можно умереть так же, как огня, а я все равно хочу жить. Я очень хочу жить. Я очень боюсь умереть. Я хочу снова обманывать богатеев и забирать деньги, хочу гулять по ярмарке и видеть везде возможности, хочу развлекаться и использовать свои возможности, хочу шутить и издеваться… Хочу… Хочу… Хочу жить! Под ноги что-то попадается, я спотыкаюсь и падаю. Пытаюсь нащупать препятствие. Это рука. Чья-то рука. Без кого-то. Только рука. Меня тошнит, но у меня нет на это времени и сил. Но идти я тоже не могу, не могу встать, поэтому только лежу, корчась в бесполезных судорогах и пытаясь вдохнуть, а воздух становится все жарче, все суше, и у него есть только один вкус — дымный. Этот дым не пахнет смолистыми дровами, он пахнет горелым мясом и кирпичом, он пахнет смертью и чем-то совсем иным и незнакомым. Демонами, наверное. Демоны! Ненавижу демонов. Ненавижу магов. — Обыграй нас! — смеются откуда-то со стороны. — Обыграй черта, и мы тебя отпустим. Ты будешь жить! Я пытаюсь! Но я не знаю даже, во что мы играем, не знаю правил, не вижу пути… Какие у меня шансы? Но я ползу вперед, не желая расставаться даже с той крошечной возможностью выжить. Я уже потеряла три фигуры — трех моих братьев. Потерял. Осталась последняя. Я. Было сделано три неверных хода, стоивших трех жизней. Мы всю жизнь ходили по краю. Но сегодня — по-настоящему. Остается только огонь. — Неправильно! — хихикают за моей спиной. — Это неправильный ход! Похоже, мне уже некуда выбираться. Стороны, верх и низ, названия дальних стран и близких городов — все потеряло смысл в этой несущественной географии придуманного мира. Огонь захватывает все. — … да вспыхнет огонь творения! Я с надеждой заглянул в спокойные карие глаза моего спутника. Скеолан подумал какое-то время, потом широко зевнул и положил голову на лапы, лишь слегка подергивая ухом, вокруг которого вилась назойливая муха. Для обычной на вид собаки мой преданный спутник был очень умен и всегда умел отличить хорошие строки от посредственных, но сегодня его ум, похоже, был настроен критически: что бы я ни предложил, оно не встречало у моего первого слушателя одобрения. Я и сам, признаться, догадывался, что вынесенные на суд песни выходят вымученными и искусственными, а публика сразу чувствует фальшь. Но время поджимало, а у меня еще ни одной баллады готово не было. Точнее, было, но не совсем о том. Я был в лучших традициях влюблен — давно, нежно и безнадежно — в очаровательную дворянскую дочь по имени Стелла, в которой безупречным было все: от ума и внешности до отца, который был против наших с ней отношений. Коллеги-барды и знакомые смеялись: дескать, ужасное клише, тебе самому не стыдно? Но разве мог я забыть взгляд ее голубых глаз и дивные золотые локоны? Мог забыть, как она могла назвать любую звезду на небе и любой цветок — на земле? Она знала наперечет не только всех дарионских поэтов и писателей, но и эльфийских, и даже гномьих, и мы могли до бесконечности сидеть на скамейке в саду и обсуждать их творчество, ни разу не повторившись. И при этом — ей нравились мои песни! Многие преподаватели в колледже откровенно заявляли, что в веках мне моим слогом не прославиться, но я не отчаивался. Даже если мои рифмы хромают, смысл строк идет от сердца, а это главное! Кроме того, по уверениям других преподавателей я мог компенсировать этот недостаток голосом… Но Стелла любила мои стихи. И писал я только о любви. А конкурс, на который я ехал, требовал героических баллад. Я знал, что мои соперники пишут возвышенные песни о сражениях с титанами, заключенном Сете, короле Вилоре… Но сам не мог заставить себя выбрать схожий сюжет, хотя победа мне очень нужна была. Ради Стеллы. — Что же мне делать, Скеолан? — я вздохнул и потрепал пса по ушам. Его хвост пару раз стукнул по земле. Предложить мой верный друг ничего не мог, но искренне поддерживал меня в любом моем начинании. Иногда я подозревал, что он все понимает, но слишком умен, чтобы заговорить с нами, людьми. Родословная Скеолана была еще короче моей, ограничиваясь, по сути, им одним, и это позволяло мне воображать, что одним из его далеких предков был какой-нибудь волшебный пес из Эллинии, что умел бы говорить и колдовать, и это от него Лан унаследовал свое удивительное умение слушать и давать советы, не произнося ни слова. В остальном же он был обычной собакой: любопытные карие глаза, холодный влажный нос, чуткие подвижные уши, хвост и море энтузиазма, когда дело заходило о какой-нибудь тухлятине, валяющейся на дороге. — Как думаешь, если я спою что-нибудь из своих старых песен, судьи согласятся ее принять? Одно ухо слегка наклонилось вбок, отчего вид у Скеолана стал крайне скептический: «Ты сам-то в это веришь?». Пес сердито фыркнул, сгоняя с носа муравья. Наше место стоянки он тоже не одобрял: залитая солнцем полянка на опушке буквально кишела различными насекомыми, на которых я не обращал внимания, а вот моему спутнику приходилось от их интереса несладко. Но отсюда было одновременно и достаточно близко от столицы, чтобы успеть, и достаточно далеко, чтобы иметь возможность передумать и выбрать другое направление, уверяя самого себя, что туда изначально и собирался. — Ты прав, в моих любовных стихах к Стелле нет ничего героического, — я сорвал ромашку и принялся рассеянно обрывать белые лепестки, уже неосознанно гадая по ним. — Вот если бы в этой истории была смерть и поиск отмщения, ну или хотя бы удивительная история встречи и приключения… «И?..», — брови Лана едва заметно приподнялись. — Ты имеешь в виду, что есть другие люди, в жизни которых это все было? — оживился я. — А что, вполне может быть… Ведь история многих героев заканчивается свадьбой, в конце концов! Значит, до этого должна быть история любви, тесно связанная с тем, что они герои, так? «Так», — пес согласно прикрыл глаза. Он перекатился на бок и вытянул лапы, потягиваясь, уперся ими в меня: «И к какому результату ты пришел?». — Королевский Искатель сокровищ ведь женился на заколдованной принцессе-лягушке! — я хлопнул себя по лбу. — Идеальный сюжет! Новый, только и ждущий, чтобы ему задали форму! Странствующий чародей, спасающий мир, и его верная спутница! Скеолан, ты гений! «А ты сомневался?», — зевнул мой товарищ. — Вовсе нет, — я ласково погладил его по шее. Шерсть сбилась в сплошные колтуны, и я дал себе слово расчесать ее, как только мы попадем в город и выдастся свободная минутка. — У нас осталось не так много времени, мне лучше начинать сочинять, как думаешь? Скеолан вильнул хвостом. Я отложил тетрадь и взял лютню, задумчиво коснулся струн, пытаясь нащупать мелодию. Я всегда начинал песню с музыки — слова приходили потом сами, словно привлеченные ко мне приятным звуком. Писать стихи без музыки для меня было не только проблемой — настоящим страданием. Я мог часами сидеть, глупо глядя на девственно чистый лист бумаги, выдавливая из себя строки по словам, но, хотя так ритм и рифма были правильнее, я не чувствовал в них никакой жизни или эмоции. Они были точными, но холодными и неживыми — такая же разница есть между живыми людьми и прекрасными каменными статуями. Первые могут быть несовершенны, но они настоящие, тогда как вторые, хотя и запечатлевают в мраморе самые благородные моменты чьей-то жизни, остаются камнем — идеальным, но бездушным. Я сыграл несколько нот, замер на несколько секунд, затем сыграл еще несколько. Подумал. Улыбнулся своим мыслям и повторил только что сыгранную короткую мелодию. Вот оно. Каждая строчка разделена на две части, как и жизнь моего лирического героя — до и после приключения, до и после встречи с судьбой. В голове всплыли первые слова, затем отдельные, которые должны были быть в песне, но еще не нашли своего точного места: я сам должен был играть со смыслом и языком, чтобы вплести их в рассказ. Светило теплое летнее солнце, чирикали простые лесные дарионские птицы, жужжали труженицы-пчелы, перелетая от одного скромного полевого цветка к другому, а я увлеченно строчил и перечеркивал написанное, не переставая жевать травяной стебелек, давно уже превратившийся в потемневшие лохмотья, но у меня не хватало внимания, чтобы заметить это и сделать что-нибудь. Я мог бы просидеть там до самой ночи и исписать стихами не только всю тетрадь, но и все окрестные скалы и булыжники, как какой-то старинный философ, но Скеолан бдительно следил за временем: в какой-то момент он навострил уши, прислушиваясь к чему-то далекому, а потом требовательно тявкнул, привлекая мое внимание. — Но я не дописал! — бессмысленно возмутился я, понимая, что перед псом нет смысла оправдываться: он не сможет оттянуть время начала конкурса, да и сам я виноват, надо было раньше начать, а не откладывать на последний момент. Лан посмотрел на меня укоризненно, а я торопливо сунул тетрадь в котомку, подхватил лютню и набросил на плечи куртку. Он прав — нечего прохлаждаться, пора на конкурс! Усыпанная мелким гравием дорога легко оставалась позади, хотя и с каждым шагом мне все больше хотелось вернуться назад. Я как-то дошел до города, как-то нашел площадь, где проводили конкурс — не иначе, как с одной лишь помощью Скеолана. Сумел промямлить свое имя, когда невозмутимый распорядитель спросил меня, прошел к остальным участникам. Их было больше, чем я ожидал. Больше, чем я рассчитывал. У меня дрожали ноги и руки, я сомневался, что могу хотя бы выйти на сцену, не говоря уже о пении. Хотел устроиться в углу на каких-то ящиках, чтобы дождаться своей очереди и попытаться успокоиться, но случайно выловил в оживленном гомоне обрывок фразы: «… судить будут сами Искатели!». Я ощутил настоящую панику. Искатели Сокровищ, то есть Миров, будут судить этот конкурс. Будут судить мою песню! Которая написана об одном из них! Смогу ли я и правда спеть это для них? Не будет ли это неправильно? У меня ведь еще есть время, чтобы отказаться от участия или выбрать что-нибудь из моих старых произведений. Эту я даже закончить не успел! Лан, почуяв мои метания, положил мне голову на колени и заглянул в глаза: «Не волнуйся, хозяин, просто спой». Легко тебе говорить, приятель… Легко. — Твоя очередь, — распорядитель подтолкнул меня, выдернув из размышлений. Уже?! — Ты же не раздумал петь? — Нет! — я торопливо вскочил, одернул куртку и заспешил к выходу на сцену. Я смогу! Я ведь смогу? Я был на настоящей сцене впервые. Впервые на меня смотрела толпа народу, готовая вынести свое суждение о том, что я нашел в своей душе и изложил на бумаге, но я приказал себе не думать о них, сконцентрироваться только на троице Искателей. Это как в колледже: вот профессор, который слушает тебя, и только он решит твою судьбу. Я поднял глаза. Паладин сидел, сложив руки на столе, с выражением искренней доброжелательности на лице; в нем, впрочем, сомневаться и не стоило, ни для кого не было секретом, что он к любому делу относился очень ответственно. Воин что-то говорил служанке, и в памяти некстати всплыл слух о том, что вскоре после победы над злобным драконом Хаасом леди Ксеона нашла способ вернуться в Демонис и рассталась с лордом друзьями. А маг… В его позе чувствовалась расслабленность и даже небрежность, но взгляд оставался цепким и чуть насмешливым. Одобрит ли он выбранную тему или разрушит мою жизнь одной меткой язвительной фразой? Я чуть было позорно не сбежал за кулисы. — Дамы и господа! — собственный голос показался мне незнакомым, высоким и дрожащим. Я снова поборол желание сдаться. — Сегодня я спою вам балладу о битвах, путешествиях и истории любви, изменившей судьбу героя. Зачарованная любовь! Я заметил, как чародей ухмыльнулся, явно догадавшись, о чем идет речь, но не сообразил, была ли эта ухмылка одобрительной. Ну, будь что будет! Я ударил по струнам, мысленно взмолившись всем богам о том, чтобы меня не подвел голос в самый неподходящий момент. Их встреча не была простой земной удачей: Свела их вместе шаловливая судьба; Как знать, случиться все могло иначе, Не прозвучи та тихая его мольба. Волшебник, чародей, законам неподвластный, Давно считал, что мир познал он наизусть. И все же жизнь его была как день ненастный И по ночам его сжирала потайная грусть. В его руках звенели нити высших сил, Она была старинной магии твореньем, Их колдовской союз объял бы целый мир, Но обернулся лишь великим вдохновеньем. Краем глаза я заметил, как Билл Гилберт склонился к уху Матиуша Тейна и что-то ему прошептал, не переставая улыбаться. Маг, с прищуром смотревший мне за спину и наматывавший на палец прядь волос, с едва заметным раздражением шевельнул плечом и коротко ответил. О, многое бы я дал, чтобы узнать, о чем был этот краткий диалог! Если честно, его внимательный, но направленный в никуда взгляд меня пугал: очень хотелось обернуться, чтобы убедиться, что за моим плечом не стоит призрак или что-нибудь еще магическое, но страшное. А еще я мог только надеяться, что он не сочтет мою песню оскорбительной. Но нет, он же усмехнулся в начале, слушает внимательно… Потерян, одинок, блуждающий в трясине, Волшебник, может быть, искал свою судьбу; Огонь его души не мог гореть в камине, Который их король создал за ворожбу. Она его нашла в своем болотном царстве, Она его нашла — все было как во сне; Полжизни проведя в волшебном этом рабстве, Она в него влюбилась, ее душа в огне! В его руках звенели нити высших сил, Она была старинной магии твореньем, Их колдовской союз объял бы целый мир, Но обернулся лишь великим вдохновеньем. Дорога привела волшебника в места, Туда, где по тропе чума одна бредет, На грани жизнь и смерть, и там уж нет моста, А беспокойным душам уже потерян счет… Истрачены сполна все знанья колдовские, Но круг вокруг замкнут, назад дороги нет, Вот замедляют бег в руках его стихии, Похоже, это все, его куплет допет!.. Но вовсе то не соло, а жизни их дуэт, И по его следам, зарею и звездой, Примчалась Феанора, прекрасная, как свет, Она одна сразилась с нежити ордой! Она одна стояла, когда улегся дым, И понял он тогда, что больше не один, С тропы он той ушел, себе не властелин, Себе его забрал святой закон един… В его руках звенели нити высших сил, Она была старинной магии твореньем, Их колдовской союз объял бы целый мир, Но обернулся лишь великим вдохновеньем. Я замер, не смея ни вздохнуть, ни поднять глаза от носков моих запылившихся башмаков. Какой стороной сегодня ляжет для меня монета? Слава или позор? Или — забвение? — Дамы и господа, это был менестрель, известный как Алистер Бран! — раздался голос распорядителя за моей спиной. Ах да, Алистер Бран, юный бард, который пел обо мне и Феаноре. Пел о том, чего не знал, но во что по-настоящему поверил, как и многие другие. Красивая история, люди ее запомнили. Может быть, оно и к лучшему, потому что на самом деле все было далеко не так возвышенно и на легенду походит мало. Не было никакой армии нежити, окружившей самонадеянного или ищущего избавления чародея. Зато была трясина, куда я по примеру короля Фандора полез, не послушав сидевшую рядом лягушку. Что, я, да буду слушать лягушку? Я ведь знаю лучше! Да, я тогда показал себя на редкость безмозглым упрямцем! Феанора мне так и сказала. О, она не пощадила мое эго, пока я пытался выбраться из болота самостоятельно, но только глубже погружался. Да и я не отставал в выражениях. И все же она меня пощадила, позвала подруг, вытащила меня на сушу… Я выглядел точно не лучше лякушей, костюм погиб, книгу заклинаний едва удалось спасти, и это я не говорю об уязвленном самолюбии. Феанора тогда сказала, что я могу бахвалиться своим умом хоть до конца света, но иногда я бываю тупее пробки. Она всегда это говорила… Не лучшая история для сказок, согласен. Поэтому я ее почти никому не рассказывал. Но почему я тогда помню, как сочинял ту песню?.. Только не опять… Из клубов дыма выступает женщина — самая восхитительная, самая идеальная! Я никогда не встречал никого подобного, даже во снах не осмеливался ее видеть, потому что был уверен: не может такой существовать на земле, это должна быть богиня. Неужели одна из них сошла ко мне с небес в этот горячий, обжигающий горло ад? Ее глаза… Ее улыбка… Я пытаюсь разглядеть их, уверенный, что в глазах ее светится великая мудрость, а на лице застыло выражение, как у святейших жриц на знаменитых картинах, выражение ласки, понимания и легкой загадки, но не могу. Я вижу ее лицо, я уверен, что оно прекрасно, но как же оно выглядит? Я не могу понять. Я хочу поднять руки к лицу, чтобы протереть глаза, но натыкаюсь на что-то мягкое у самой земли. Волосы. Нет — шерсть. Сбившаяся в колтуны, потому что я опять забыл расчесать ее, слипшаяся от крови. Скеолан. Я медленно нащупываю его морду. Нос горячий. Пес не дышит. Я вспоминаю, что видел, как он бросился вперед, пытаясь спасти меня от удара, как взвизгнул, как упал на землю, уже не мой лучший друг, не разумное чувствующее существо, но всего лишь предмет. Масса. Как любой камень, валяющийся поблизости. Души внутри больше нет. Скеолан, мой верный друг… Слезы испаряются почти мгновенно. Скеолан! Стелла! Я поднимаю взгляд. Женщина больше не кажется мне божественно прекрасной, но недосягаемой: я могу разглядеть и хищное лицо с раскосыми золотыми глазами, и буйную гриву темных вьющихся волос, и безлико-соблазнительные изгибы тела, и похожие на отблески зари багровые крылья за ее спиной. Она приближается, покачивая бедрами, и удивительно хорошо слышно, как звякают ее массивные золотые серьги, и многочисленные другие украшения, и даже шипы на высоких сапогах. Не богиня, а ее антитеза, искаженное отражение со дна колодца, другая сторона монеты — демоница! Не моя возлюбленная Стелла, а страшная пародия на нее, призванная из преисподней, чтобы извратить мои чувства, уничтожить в моей памяти облик любимой девушки, лишить меня воли и души… В ее руке свернутый кольцом бич. Ее черты плывут, когда она улыбается криво, все еще пытаясь поймать меня в свою паутину: она примеряет на себя сотни одинаково прекрасных, но фальшивых обликов, которых никогда не существовало на самом деле. Но я уже могу видеть сквозь морок. Ей меня больше не обмануть. И она это понимает: яростно скалит острые зубы, горбит спину, вытягивает шею, теряя даже ту страшную и жестокую красоту, которая в ней была… Ее хлыст обвивается вокруг моей шеи. Я царапаю горло, сдирая кровь с ладоней, пытаясь сорвать горячую, словно живую плеть, но она только туже затягивается. Я не могу дышать. Желтые злые глаза заполняют весь мир: в них, возле самого вертикального зрачка, я вижу свое собственное отражение, необыкновенно маленькое и жалкое, как будто я и не значил никогда и ничего в этом мире. «А что я такое?», — мелькает лихорадочная мысль в моей голове в тот момент, когда колени подгибаются. Безвестный поэт, бродящий между городами в компании собаки… Вот и все. Зрачок демоницы полыхает огнем преисподней. Вокруг сгущается темнота, расползается уродливыми чернильными пятнами, пока не остается только одна, нестерпимо яркая точка в центре. Последнее, что я вижу. — … таким образом, разновидность магии, известная как суккубовы чары, могу быть узко или широко направленными в зависимости от контекста, в котором находится демонесса. Их использование в демонических армиях является эффективным при сражениях против противника, чьи силы состоят исключительно из мужчин, поскольку по неизвестной на данный момент причине крайне малый процент женщин не имеет иммунитета… Выпускной год, конец мая, бубнящий преподаватель, который не больше нашего хочет здесь находится, не хуже нас знает, что все эти знания мы уже давным-давно усвоили, но подчиняется расписанию, столь же отчаянно, как и мы, мечтает быть снаружи, отдыхать после сложного года в Академии… А у нас впереди последние экзамены, последний рубеж — и диплом магистра, позволяющий нам заниматься своим делом! Ради этого мы просиживали лучшие годы нашей жизни в библиотеках и аудиториях, ради этого испытывали самые сомнительные заклятия на себе и соседях, подрастеряв часть старых друзей и найдя новых врагов, не пришедших в восторг от магии в нашем исполнении. Ради этого не спали неделями, разучивая зубодробительные формулы, жили в одной комнате вместе с мигрирующими тараканами и мышами, которые в период экзаменов превращались в нечто страшное и непонятное, и погружались в мир, где никакие правила природы почти не имеют веса, если у тебя достаточно сил и таланта. Это, пожалуй, было самое трудное: понимать, что все, что ты знал с самого детства, теперь придется отложить в сторону и осознать Эндорию заново, но в этот раз — как полигон для твоих исследований и масштабных магических дуэлей с бывшими сокурсниками. Я честно пыталась слушать, но голос молодого еще преподавателя все время уплывал куда-то в открытое окно, к сладкому цветочному запаху и прохладному ветерку. Кое-кто из моих товарищей дремал, парень прямо передо мной вырезал что-то на столе — зная настроения, бродящие в умах в это время года, ничего приличного. По правде говоря, практически все, что в обществе считают приличным, мы отбросили еще в первые годы обучения, так что пути назад у нас уже не было, только вперед, к гордому званию мага. В моем случае все еще усугублялось тем, что для женщин гораздо более классическим и, чего уж там, приемлемым выбором был целительский факультет, а не теория и практика боевой магии. Впрочем, уже ко второму курсу я могла слепить из камня вполне убедительный кулак, которым можно было запустить в роди всем недовольным. А дальше пришла и защитная магия, окончательно поставившая большой и жирный крест на всех матримониальных мечтах моей семьи. Такую дочь даже троллю не подсунешь, чтобы ее спас тщательно выбранный родителями жених; на самом деле, они попытались, но после пары простеньких молний тролль решил, что овчинка выделки не стоит, поэтому спасителя мы ждали за милой беседой, а потом из «злодейского логова» горе-героя пришлось на руках вытаскивать мне… Ну не везло мне на такое! Особенно на мозги у мужчин… Однокурсники не считались, с ними мы и трупы резали, и на кладбище ночью ходили, практику отрабатывать, какие тут к импам романы, когда ты половину видела в таком состоянии, что только в монастырь и уходить после такого? А остальные в большинстве своем не могли отличить пиво от мочи, я уже молчу про такой титанический труд как умение читать хотя бы дорожные указатели. По аудитории плавно полетела сложенная из листа пергамента птичка; на ее крыльях виднелись небрежно нацарапанные руны, явно позволявшие ей проделывать сложные пируэты в воздухе, на которые беззастенчиво пялились все без исключения. Даже лектор на какое-то время замолк, даже рот слегка приоткрыл, созерцая нежданное чудо, но потом все же вспомнил о своем высоком статусе и попытался привлечь наше внимание покашливанием. Он и сам знал — не поможет. Наши юные разумы ждали только повода отвлечься, и снова погружаться в великие тайны демонологии сегодня не собирался никто. В этом на Сэмюэля Алансона и Матиуша Тейна можно было положиться — более идиотских шуточек никто придумать не мог, но также никто и обстановку разрядить не мог. Перепробовав все классические шутки (вроде разрисовывания бюстов именитых волшебников в коридорах, злободневных стишков и развешанных по аудиториях интимных предметов одежды) неугомонные парни перешли на шутки исключительно магические, нередко балансируя на грани с тем, что в нашей среде считалось приемлемым, а до такого еще нужно уметь докатиться! Насколько я помнила, эти двое сошлись два года назад, столкнувшись в кладовке, где оба собирались спрятаться каждый после своей проделки. До этого Тейн ошивался с одним из призывников, пока тот не погиб при странных обстоятельствах… Впрочем, он все время был большим оригиналом и, по слухам, должен был стать одним из новых королевских Искателей Сокровищ. Учитывая его неуемный характер и удивительную способность находить себе приключения на голову (и не менее виртуозно из них выпутываться) — в самый раз, нам же свободнее будет. Стыдно признаться, но я однажды вступила в заговор вместе с ними — помогла им нарисовать в знак какого-то протеста стенгазету, украшенную поясными портретами всех не угодивших преподавателей. Первый (он же и последний) выпуск имел небывалый успех, пока не явился малиновый от ярости Тригиус и не положил студенческой инициативе конец. Остаток недели мы втроем чистили картошку. С тех пор я старалась свои юмористические позывы сдерживать. А этих двух могла исправить только могила, и то — не факт… — На сегодня все, — сдался наконец лектор, и зал опустел почти моментально. Я сама выбежала из него в первых рядах. Поваляться на солнышке, поболтать о пустяках, съесть что-нибудь жирное и вредное — всего этого хотелось почти каждому, и очень быстро все свободное пространство вокруг Академии заняли распластанные на земле тела будущих магов. Несмотря на это гордое звание, мы все еще оставались молодыми людьми, и никакие гости из Эллинии, которым приключилось оказаться в Дарионе в это время, не могли помешать нам валяться голым животом к небу, с шумом падать со всех деревьев подряд и всячески измываться над беззащитной природой, чтобы поудобнее устроиться в этот солнечный и теплый денек. Бедные эльфы. Кажется, кто-то из них эти непотребства видел. Мне повезло: удалось отвоевать мое любимое место, под давным-давно расколотой заклинанием скалой, где можно было прислониться спиной к прохладному камню и думать о своем, не обращая внимания на гомон товарищей. Мне думалось об островах Свободы: море, соленый ветер, крики чаек, спрятанное под каждым кустом проклятое золото… Все чаще я задумывалась о том, чтобы отправиться туда, попросить назначение к губернатору, чтобы повидать другие земли, другую жизнь, которая разительно отличалась от того, что я знала здесь. Хотя я и выросла среди полей и лесов Дариона, я всегда хотела отправиться туда, где отрезал воду от воздуха горизонт, пока не получится заглянуть через край, если он только есть где-то там. Я хотела посмотреть на моряков, подержать в руках жесткий канат, разучить названия парусов (ах, это звучное, звонкое «брам», как скрип такелажа — и мягким шумом прибоя нежное «сель»), слушать легенды старых пиратов и спрыгивать с шлюпки на берег, чтобы сапоги тонули в сыпучем золотистом песке. И, может быть, даже оставить свой собственный проклятый клад, а карту с алым крестиком посередине спрятать так, чтобы настоящий искатель приключений нашел… Хотя не меньше меня интересовали и остатки культуры Титанов. Кем они были? Кем себя считали? Чем и зачем жили, что творилось в их головах? Найти бы и подержать в руках хоть один настоящий артефакт их эпохи! Говорят, на островах есть посвященный им музей, где можно посмотреть на архитектуру… Интересно, почему она так похожа на эльфийскую? Точнее — почему эльфийская так похожа на нее? Было ли это простым вдохновением первых эльфов, подхвативших понравившийся мотив, или они построили свою цивилизацию на обломках старой, а потом забыли об этом наследии? А уж что стало с создателями Книг Смерти… Куда они уплыли? Живы ли еще? Хотят ли еще этой извращенной власти над жизнью? Как им это удалось? Про эти артефакты в наших книгах почти ничего не было написано, летописи ничего по-настоящему важного не содержали, а редкие в Академии эльфы отказывались разговаривать на эту тему. — Эй, — проморгавшись, я обнаружила, что меня с двух сторон окружили подлые лазутчики в лице Алансона и Тейна, — можно присоединиться? — Вопрос имел смысл до того, как вы расселись здесь, а теперь уже прогонять вас как-то стыдно, на что вы, думаю, и рассчитывали, — я вздохнула, прощаясь с любимым развлечением. — Вы ведь наверняка не просто так сюда пришли. Давайте, выкладывайте. Парни довольно заухмылялись, что визуально скинуло им интеллект на пару пунктов. Впрочем, как маскировка этот прием срабатывал неплохо; редкий враг заподозрит, что за подобным фасадом сокрыт такой магический потенциал, еще и отшлифованный обучением. Во всяком случае, обычный враг, к коим редко относятся маги. К тому же, не мне говорить о несоответствии внешнего и внутреннего облика. — Скоро церемония окончания обучения, — вкрадчиво завел Тейн, — будет бал, а бал — это всегда трагедия, если красивой девушке не с кем танцевать. Представляешь, как бедняжка будет себя чувствовать, весь вечер простояв в углу и глядя на то, как веселятся остальные, пока ей остается только кусать губы от досады? Ведь она ничем не хуже тех, других, а кое в чем и лучше, но они там танцуют, а она одна, отрезана ото всех, и никто ее не понимает. Знаешь сколько историй темных волшебников и тиранов начинались таким образом? Я серьезно покивала. — То есть, ты имеешь в виду, что скоро праздник, где принято появляться парами, тебе не с кем пойти, поэтому ты прикрываешься историей про девушку, чтобы напугать меня, — я сочувствующе похлопала сокурсника по плечу. — Иначе говоря, ты хочешь, чтобы я пошла на бал с тобой? — Не я, — к моему удивлению расхохотался Матиуш. — То есть, конечно, ты права, и я восхищен, но за день до этого у меня экзамен — финальный бой на мечах в Храме в Гринворте, и Билл из меня там всю душу выколотит, так что я без проблем постою в сторонке, а то и полежу, если я и правда так плох, как считает старик Железный Ричард! А вот Сэм был бы не прочь пойти с тобой. — Дурная ты сваха, если честно. — Лучшая! — поправил он. Я ведь и правда просидел весь тот бал на стуле — нога в лубке, рука на перевязи, синяк во все лицо переливается. Красавец! Я Биллу никогда не был серьезным противником, если речь шла об одном лишь оружии… Ричард говорил, что хуже могло быть, только если бы я путал меч и щит. Но он настаивал, чтобы я умел сражаться без магии. Но тогда меня уложил даже не Гилберт. То есть, конечно, он меня по руке полоснул, но уже после того, как я споткнулся и упал… Извинялся долго, хотя в какой-то момент извинялся уже перед Тайлером, который заодно исцеление сдал, но все равно не одобрял произошедшее. Ага! Я уже знаю, куда мы сейчас идем. И я не хочу туда идти. Но разве выбор у меня есть? Едва ли я контролирую происходящее. Я — Матиуш Тейн. Это я просил ее пойти на бал с Сэмом, это мне в голову пришла эта очередная бредовая идея. Я — лорд Матиуш Тейн, королевский Искатель Миров, в Эллинии также известный как Атарио. Я стал Искателем Сокровищ вместе с Биллом Гилбертом и Кристианом Тайлером. Я расколдовал девушку Рину, я помог раскрыть заговор Ахея, вернул мир с гномами, спас эльфийскую королеву… чуть все не испортив, правда, сразил Баала — дважды! — и прошел Изумрудный Лабиринт. Я говорил с Эндорией и долетел до Теаны, где говорил и с богами! Я — Матиуш Тейн. А ее зовут… Ее звали Эвелин Майр. Мы учились вместе. Она была одной из лучших, и ей хватало смелости ломать правила, просто она не делала это как мы — для забавы. Для этого ей нужна была причина. В тот раз, когда мы уломали ее на стенгазету, в ее голове просто что-то пошло очень не так. Она задавала миру вопросы, но никогда не верила слепо в ответы, всегда проверяла их, потому что подозревала, что вселенная попытается соврать ей, припрятать карту в рукаве. И горе вселенной, если этот обман раскроется! Она в итоге согласилась пойти с Сэмом, но оговорила, что это еще ничего не значит. Алансон тоже не искал какой-то связи, ведь все задумалось как невинная шутка. Через неделю их нельзя было силой разлучить, я пытался… Эвелин Майр, чародейка. Эвелин Майр, чародейка, которая удивительно легко управлялась со всеми разновидностями воздействия на разум. Она поэтому часто путешествовала вместе с послами — такой навык всегда пригодится… Эвелин Майр, чародейка, которая в момент смерти могла оставить магический всплеск, запечатлеть отголосок воспоминаний — который и тревожит сейчас мой сон. Смерти. Смерти… Смерти. Сме-е-ерти. А, чтоб тебя! Руки дрожат от напряжения — силы уже на пределе, но я должна держать защитный купол до последнего, каждый чародей сейчас на счету. Кажется, я не была так измождена с практикума на последнем курсе, где нам пришлось укладывать на место целое кладбище… Нападение произошло слишком быстро. Вот мы, не заботясь о защитных заклинаниях, идем по площади, смеемся, болтаем о своем — и вдруг со всех сторон валят полчища демонов, а у моста стоит сам Баал, и одним ударом сносит очередную нашу попытку выставить щит. Каждый раз, когда лопается переливающийся мыльный пузырь наших заклятий, по спине словно проползает стремительная ледяная змея, вонзающая клыки в каждый позвонок на своем пути; собраться с каждым разом становится все сложнее, а амулеты начинают дымиться и распадаться на части, отдавая всю свою магию до конца. Кольца обжигают пальцы перед тем как исчезнуть, но боль странным образом помогает сосредоточиться, сжать зубы и попробовать еще раз. Продержаться хотя бы несколько секунд, пока помощь не подоспеет! Откуда вообще эти уроды рогатые полезли? Какой маг вообще совершил бы такую ошибку? Кто мог бы так самонадеянно призвать самого проклятого архидемона из Шестого Дома? Разве Искатели не говорили, что отправили его прогуляться на нижние планы, да надолго, чтобы не лез к Дариону в ближайшее время? Казалось бы, паладину и воину в таком деле можно довериться, не говоря уже о Тейне! Сколько ведь уже раз говорили о том, как опасна магия в руках необученного человека… Или мага, не сумевшего закончить Академию. Или самоучки! Отдача от очередного удара Баала оказалась такой сильной, что меня швыряет на нагретые камни площади, вышибает воздух из груди; я лежу несколько секунд на спине, пытаясь отдышаться, и одновременно отсчитывая мгновения до следующей атаки демона. Над головой слабо вспыхивает тонкая пленка защитного купола — кто-то еще на ногах, нужно помочь! Я приподнимаюсь на локтях; у фонтана стоит одинокая фигура Сэма, обеими руками сжимающего треснувший посох. Мы расстались полтора года назад, но он был моим другом — лучшим, пожалуй — и я точно знала предел его возможностей. Он был хорошим, очень хорошим чародеем, одним из лучших, но… Но сейчас он уже переступил порог своей силы, и с этим треснувшим посохом удар Баала уничтожит не только волшебный щит, но и самого заклинателя. Одна из первых жертв этого боя. Купол снова взрывается миллионами блестящих осколков, а Алансон мешком валится на землю, бесполезный артефакт катится по камням, выпав из его руки. Посох треснул и погас; кристалл в навершии превратился в инертный обломок породы, древко глубоко раскололось по всей длине. Тело кажется чужим, кажется вещью; Сэм всегда был живым, а с его усмешкой и прищуром ушло все, чем он был. Лицо в лучшем случае — лишь плохая маска; благородный лик, годящийся для памятника на кладбище, но никак не тот человек, которого я знала. Я успеваю выставить хлипкую защиту за мгновение до того, как меч Баала обрушивается на мост. Спасает меня только то, что наконец появляются и другие маги, укрепляющие мое заклятие. Хорошо — потому что мой резерв иссяк, а все накопители были уничтожены. Всего лишь за несколько минут — несколько первых минут атаки. Я подхожу к Сэму, кое-как поднимаю его, тащу к храму. Знаю, что уже не поможет, что его уже не вернуть, но я сейчас так мало могу. Нужно дождаться, пока силы вернутся, тогда я смогу снова колдовать, а пока нужно донести тело до храма, чтобы священник накрыл его белой простыней и пообещал молиться о нем… Так. Мало. Над Кронбергом раскидывается защитный купол, медленно опускается до самой земли; я вижу, как из рва вылезает трехглавый цербер с тремя оскаленными пастями, из которых тяжелыми каплями падает вязкая слюна. И понимаю, что он успеет прорваться в столицу до того, как купол полностью опустится. Нельзя. Нельзя допустить. Я собираю последние крохи сил, уже зная, что это заклинание меня убьет — без вариантов, способа выжить нет, но демонического пса впустить нельзя. Воздух между нами идет рябью от слабого барьера. Я зажмуриваюсь за секунду до того, как цербер врезается в мое заклинание. Прежде чем отдача возвращается ко мне вспышкой горячей алой боли в сердце. Умирать — страшно. Особенно — не в первый раз… Дорога летом всегда сухая и пыльная — так что, не иди я один, непременно наглотался бы этой пыли, маревом висящей в дрожащем от жары в воздухе. Признаться, соблазн улечься в тени и продремать остаток дня, пока не посвежеет, очень велик. Даже пчелам лень собирать нектар, они еле-еле перелетают от одного цветка к другому, едва слышно гудят обычно бойкие и шустрые стрекозы, лишь изредка подают голос птицы, но быстро замолкают — дескать, ой, да зачем же это я? Положенные по уставу доспехи, превосходно защищающие от стрел, мечей и хлыстов нечистой силы, на жаре превратились в раскаленную докрасна печь, весящую к тому же не меньше настоящего дракона. Так, наверное, чувствуют себя те герои, которые посвятили свою жизнь истреблению огнедышащих гадов… Или те, кто на самом деле попадал в Демонис по делам ордена. Прекрасно, в этот раз я паладин. Час от часу не легче. Должен же быть способ прекратить это все и прийти в себя… Его нужно только отыскать, и желательно — как можно быстрее. Но не снимать же доспехи! Я не выдержал и присел на камень, чтобы перевести дух. Как бы сейчас пригодился конь! Впрочем, бедное животное тоже бы спеклось на такой погоде, заставлять его нести еще и меня на спине было бы верхом жестокости. Сейчас бы вернуться в Гринворт, в прохладные стены Храма, где всегда вдоволь воды и свежего воздуха, словно в настоящей божественной обители… Один из моих товарищей сейчас отправился на кладбище на болотах, ему должно быть гораздо хуже. Летом топи превращались в смердящие лужи, укрытые туманом ядовитых испарений, возвращались оттуда паладины все больные; ведь к потустороннему ознобу на старых некрополях добавлялся сладковатый запашок тления, невольно напоминающий о рассказах про темных магов — некромантов, что пахнут этим тлением и розами, отчасти скрывающими источаемый ими ужас. Тление и розы… Таинственный, манящий даже запах, тем более опасный, что исходит от врага. Тление и розы… Чего только не придумают. Ни один встреченный лично мной некромант не пытался скрыть это несчастное тление. Разве что… я бы попытался. Но я еще не докатился до того, чтобы живьем разлагаться, сколько бы Тайлер ни принюхивался. Я снял с пояса фляжку, встряхнул, заглянул внутрь. Воды на пару глотков в лучшем случае. Я плохо знал Верлонский лес и понятия не имел, где бы пополнить мой более чем скромный запас. Поберечь бы воду… Но пить хотелось сильнее. Я вернул фляжку на пояс, посмотрел на небо, чтобы понять, что легче в ближайшее время не станет, и с трудом поднялся на ноги. Даже не знаю, хуже ли будет, если я сниму шлем. Наверное, давно пора внести в устав какие-нибудь походные доспехи, потому что щит и меч и без того достаточно тяжелы. Я только позволил себе пойти по самому краю дороги, куда падала редкая тень от деревьев. За полдень, слава богам, уже перевалило, тени будут становиться только длиннее. И все равно ноги удавалось переставлять только с помощью огромного усилия воли. — Дяденька? А вот и я, надо полагать? — Что? — я повернул голову на звук и обнаружил, что на большом камне, держась одной рукой за ствол дерева, стоит темноволосый мальчишка лет одиннадцати-двенадцати, одетый не сказать чтобы бедно, но явно успевший в этом «небедно» поваляться во всех окрестных лужах. Ну или в том, что можно назвать грязью при такой погоде… О да, в те времена жара не была помехой. Можно было бегать по лесам и полям с утра до вечера, не думая о солнечных ударах или вообще хоть чем-то. А можно было глазеть в порту на корабли… Но в тот день, видимо, я предпочел лес. — А вы кто? — невозмутимо вопросило дитя тоном владельца земель, на которые забрел нищий. — Сэр Николас, — я попытался собрать в кулак все остатки достоинства, памятуя о завете быть примером для юных неокрепших умов. Судя по всему, ум был достаточно окрепшим и не впечатлился. И я его отлично понимал. — Я странствующий паладин, помогаю людям. — Во-от оно что, — глубокомысленно протянул мальчишка. Поджал губы и явно критически осмотрел меня еще раз с ног до головы, сделав определенные выводы. Столь очевидную работу мысли доводилось видеть далеко не у всех рыцарей, не говоря уже о послушниках. Новый знакомый интересовал меня все больше. — Я тоже хочу помогать людям. Спасать принцесс и побеждать злых колдунов всяких… Только я такие доспехи носить не хочу, они тяжелые ведь. Зачем они вам? О, я помню этот момент. Даже стыдно немного. — Доспехи являются символом моей веры, — терпеливо разъяснил я. — Они также сообщают, что я принадлежу к ордену. А еще они защищают меня в целом, это главная функция любых доспехов. Ребенок посмотрел на меня еще раз. И выдал: — А нет символов веры полегче? Почему жрецы носят амулеты, а вы таскаете на себе металл? Браво. — Ну… — я замешкался, пытаясь понять, как именно мне объяснить то, о чем никто и никогда не задумывался. Паладин же воин по сути, так? Так что ему положены доспехи и меч, все это знают. С другой стороны, разве нас не защищают боги? Не является ли это недостатком веры? Послушников за такие мысли нередко отправляли на ночные бдения, но сейчас я действительно об этом задумался. И как такое пришло в голову этому мальчику? Вопрос-то наивный и детский, но если копнуть — ой-ей… Был у нас один пожилой святой отец, в половине детей видел одержимых злым духом, но от этого парнишки даже мне было слегка не по себе. — Сэр Николас, а нет ли способа помогать людям без доспехов? Чтобы с колдунами и все такое? — спросил мальчишка. — Есть, — я кивнул. — Есть жрецы и обычные рыцари, есть королевская стража, есть солдаты. А есть еще добрые волшебники, которых специально обучают для борьбы со злом. Они редко носят доспехи, зато амулетов у них всегда в избытке. Они читают всякие книги и свитки, знают о мире почти все и должны оберегать его не только от других, но и себя самих, потому что волшебный дар — это огромная ответственность. А еще ты можешь помочь мне прямо сейчас, если подскажешь, где можно набрать воды. — Я провожу! — вызвался он. — Вы про волшебников интересно рассказали, сэр Николас… Мне понравилось. Извините, я опять забыл представиться. Меня зовут Матиуш. Сейчас! Нужно вырваться из этого сна сейчас, пока все не повторилось снова! Долгие годы тренировок и обучения дают свое — я напрягаю волю, цепляясь за свое «я», безвольно плававшее по бурному океану чужих воспоминаний, швыряемое волнами то об один обломок, то о другой. Концентрироваться на этом очень трудно, потому что одновременно я чувствую и тяжесть чужого паладинского меча в стертых ладонях, и вес раскаленных от демонического огня доспехов, а в уши ввинчивается визгливый смех бааловых отродий, вызывая яркие вспышки боли в рассеченной голове, с которой еще в начале схватки сбили шлем. В глазах все плывет, сосредоточиться трудно, но рядом нет жреца, способного излечить эту рану… Не мою рану. Меня нет в этом бою, это не я был окружен врагами со всех сторон. Я не имею никакого отношения к паладинам! Я еще в детстве считал, что таскаться по дорогам с таким грузом железа на плечах — несусветная глупость, и я уж точно в этом участвовать не буду. Я один из самых могущественных магов в Дарионе, а то и во всей Эндории! Чего мне стоит прекратить транс или видение? Чай, не полуграмотная деревенская ведунья, а обученный чародей с сотнями битв за плечами! Я смогу с этим справиться. Мне нужно только проснуться.