***
— Что получилось узнать, Гробовщик? Серебристый отрывается от просмотра Ленты Жизни, вьющейся нестройным и рваным потоком из израненного тела Сиэля, и, разводя руки в стороны, поясняет: — Поскольку душа графа претерпела разрушительное воздействие, Лента повреждена. По этой причине достоверных выводов дать я тебе не могу. И это не очень хорошо, поскольку его плёнка была замечательной возможностью тебе понять, как поступать в следующий раз, а мне — продвинуться в своих исследованиях, — жнец грустно молчит минуту, а затем продолжает: — То, что мы выяснили наверняка: человеческое тело погибает под воздействием воспоминаний из разных жизней. Бессмертные такой груз выдерживают, а смертным не под силу. А ещё… — Эй, — раздаётся недовольный голос Грелля Сатклиффа из угла, — у вас какой-то там цейтлауф на повестке дня, а у меня цейтнот. Смерть не ждёт! Рекомендую поторопиться. Алый жнец явился забрать Ленту Жизни — вернее, то, что от неё осталось — из тела Сиэля со словами «Так вот он как выглядит, твой личный мотив, демон». Себастьян не отреагировал ни одним словом, но, когда шинигами попробовал коснуться Сиэля, демон наградил его таким смертоносным взглядом, что алому пришлось следовать за ним до похоронного бюро с надеждой о возврате души, которая значилась в его списке. Гробовщик, как бывший коллега, отнёсся к нему с пониманием и уверил, что с выполнением его работы никаких проблем не возникнет. Он попросил немного времени, но уже довольно долго даже по самым расплывчатым меркам понятия «недолго» проводил непонятные манипуляции с мальчишкой. И теперь, в ответ на замечание Грелля, серебристый бросает на него не менее изничтожающий взгляд, нежели демон накануне, и нехорошим тоном говорит: — Если ты спешишь, то вполне можешь заняться другими именами в списке и вернуться позже. Греллю такие речи уверенности не придают, поэтому он скрещивает руки и недовольно бурчит себе под нос что-то вроде «всего лишь поторопиться…», «как грубо!» и «работа не ждёт». — Гробовщик? — обращает его внимание Себастьян. — Ещё подтвердилась моя теория о том, что Сиэль вспоминает всё в любом случае. Поскольку ты в этой временной линии проявлял максимальную осторожность, непонятно, ты был раздражителем, окружающая среда или процесс автоматический и привязан к возрасту. И самое важное… Гробовщик указывает рукой на полупрозрачные, эфемерные кадры, предусмотрительно зафиксированные: они отображают фрагменты из жизни графа и, на первый взгляд, никакой особой смысловой нагрузки не несут. Тем не менее, когда мелькает эпизод, где в больнице над растерянным Сиэлем хлопочет Мадам Рэд, Себастьян настораживается. В следующем кадре запечатлена беседа Сиэля и алого жнеца — и, заметив это, Грелль возмущённо восклицает, что такое невозможно, ведь «с этим мальчишкой я прежде не сталкивался!» А когда Сиэль, которому внешне явно больше тринадцати, стоит над Темзой и смотрит в её глубины дерзко, с вызовом, в голове демона множественным эхом пролетают строфы из стихотворения «Ворон» и фразы «он пытался вспомнить тебя», «ты же обещал», «до самого конца» и вливаются недавно испытанные мутные ледяные воды и чёрная безысходность — все эти осколки прошлого, интегрируясь, выстраивают стройную мозаику. Процесс возвращения всех воспоминаний отнюдь не автоматический. Память возвращается по воле кое-кого, желающего показать, насколько он зол и обижен. — Есть идеи, как я наверняка могу попасть обратно к Сиэлю из второй созданной реальности? Гробовщик морщится и отрицательно качает головой. — Тогда я проверю свою теорию, — кивает Себастьян и достаёт цейтлауф. Он точно знает, какой день ему необходим.* * *
Демон бесшумно вступает под покров ночи семнадцатого января тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Идентичный ритуальный зал, тот же состав палачей и полуживых детей. Себастьян быстро находит тревожными глазами Сиэля — беззащитный комочек, сжавшийся, онемевший и едва дышащий от ужаса, увиденного накануне. Колоссальным усилием воли демон подавляет желание разорвать прутья массивной клетки и прижать к себе искалеченного ребёнка, напоминая себе, что ещё не время. Он приступает к своему плану: создаёт прочный купол защиты вокруг Сиэля и заполняет всё остальное пространство пока невидимым смертоносным угольно-пепельным дымом, охватывающим каждый миллиметр ритуального помещения. Когда силовое поле полностью устанавливается и застывает в ожидании знака для воплощения акта массового истребления, сам Себастьян замирает, считая минуты до призыва и продумывая все те слова, которыми ему необходимо достучаться до того Сиэля, который ему нужен. Все те слова, которые ему так и не представилось шанса произнести. Однако Сиэль не подаёт никаких признаков сопротивления, страха и тем более обращения к мистическим силам: ни когда его грубо достают из клетки, ни когда его прочно удерживают несколько пар рук на алтаре, ни когда острый клинок очерчивает траекторию над его телом. Себастьян осознаёт, что взывать к нужному Сиэлю едва ли придётся — и замораживает всех, кроме него, когда оружие находится на полпути к его сердцу. Себастьян слышит громкий — кажется, даже раздражённый — вздох, лёгкое шевеление ребёнка на алтаре и звук босых ног, небрежно опустившихся в лужу застывшей багровой крови. Сиэль смотрит на Себастьяна спокойными синими глазами, а затем смаргивает — и в демона впивается недовольный пронзительный фиолетовый взгляд. — Сиэль?.. — Он самый, — голос его сочится бездонным холодом айсберга. — Один из них, вернее. Я подозревал, что ты не остановишься, но по детской наивности — спасибо, что вернул — позволил себе крупицу надежды. Надеялся, ты наконец прервёшь эту цепь смертей. Себастьяну до безумия хочется прижать к себе Сиэля и не отпускать примерно вечность, но он прекрасно понимает, что такого рода его действия сейчас будут восприняты крайне агрессивно. Перед ним стоит Сиэль — он поразительно точно видит это — до донышка пропитанный безграничной яростью, нестерпимой болью и необъятной обидой. И всю эту бурю из диких эмоций, сидящую на плечах, скользящую по лицу и цепляющуюся за пальцы, сдерживают всего лишь скрещенные на груди руки и искусственная пелена безразличия. — Тем не менее, ты своими собственными руками дополнил количество своих смертей. Зачем, Сиэль? — Зачем… — эхом повторяет мальчик и почти опускает руки, но вовремя спохватывается и делает жест защиты ещё крепче, сжимая ладони в кулаки. — Сам теперь не понимаю, зачем. Но тогда, погружаясь в Темзу, я жаждал вспомнить кое-кого… кого не следовало, как я потом понял. — Давай обсудим всё. Пожалуйста. Сиэль смотрит на Себастьяна не мигая, сжимает губы в тончайшую полоску и сдержанно кивает. Себастьян смотрит на него с огромной благодарностью. — Ты ведь утонул, верно? Тебя не спасли, — с горечью произносит демон. — Да, — равнодушно подтверждает Сиэль. — Ты об этом хочешь поговорить? Если есть шанс, что ты оставишь меня в покое, я не против. Мальчик пристально смотрит на демона, но ответа не поступает. Впрочем, он ему и не нужен. — Тогда, когда очередной Сиэль умер от пневмонии, я не был в этом виноват. Он вспомнил тебя в конце, потому что на моём пути встретился Грелль Сатклифф — и кое-что ненамеренно пробудил во мне. И тот Сиэль каким-то образом заглянул в меня в тот раз. Потом я умер — не в первый раз, впрочем — но теперь по своей воле. А суицид, как ты, наверное, знаешь, наказуем. Жнецы необходимы в огромном количестве для оптимизации функции сбора душ, а кто, как не самоубийцы, годится лучше всего для этой позиции? Такая своеобразная живая смерть в сосуде, создающаяся автоматически без единого ограничивающего механизма отбора. Разумеется, пополнить ряды шинигами не было моей целью. Просто процесс перерождения затрагивает и тело, и душу — и в случае со жнецами, память не стирается, а возвращается, если вдруг она была нарушена. Вот и моя вернулась. Того Сиэля я, между прочим, не хотел убивать. Только связь установить. Но, видимо, по незнанию, как это делать без катастрофических последствий, я утянул его с собой на дно. К тому же, я не контролировал те мили и мили воспоминаний, которые обрушились на меня — и на него заодно. Я пережил, а он нет. Ожидаемо. — Но ты не жнец. У тебя глаза фиолетовые, — замечает Себастьян волнующую его деталь. Сиэль поднимает на него потерянный взгляд и грустно произносит: — Должен был стать. Я умею проводить манипуляции с воспоминаниями, причём безо всяких подручных инструментов. Но я не жнец. Обращение прошло не так, как полагалось: та доля магии, что осталась во мне после контракта с тобой, не допустила мутации в шинигами, — Сиэль многозначительно указывает на свои далеко не кислотно-зелёные глаза. — Следовательно, я вызвал много шума и возмущения в кругах жнецов. Кто же становится Богом Смерти, заключив договор с демоном? Это невозможно, демоны не допускают самоубийства своего контрактора. Я породил вопиющий случай, стал нонсенсом, которому нет термина. — И что они предприняли? — с нехорошим предчувствием спрашивает Себастьян. Сиэль задумчиво пожимает плечами. — У жнецов укоренившаяся привычка избавляться от всего и всех, что им непонятно. Меня не рискнули допустить к общей миссии — впрочем, ничего плохого в этом не вижу — и попробовали убить. Вот это уже было не очень хорошо, но в принципе ничего неожиданного, я привык к подобному отношению. И, к сожалению, меня ничто не брало. Хотя после возвращения памяти окончательная смерть стала бы для меня лучшим подарком. Когда жнецов наконец осенило, что ничего не получится, меня вежливо попросили не мешать шинигами и идти своей дорогой. Будто я сильно хотел следовать их образу жизни или преследовать самих жнецов, — презрительно хмыкает Сиэль. — Я до сих пор не знаю, кто я, но одно стало очевидным: я — бессмертен. Сиэль молчит мгновение, пока демон пытается усвоить сказанное, а потом небрежно роняет: — Когда ты создал текущую ветвь реальности, я почти сразу установил связь с этим Сиэлем. Уже гораздо более аккуратную и менее губительную. Я пытался успокоить его, приглушить эмоции. Как ты видел, у меня неплохо получилось. А как ты хочешь, чтоб он умер? Спокойно или в ужасе? Какая душа тебе по вкусу? — и он пристально смотрит на Себастьяна. — Конечно, эти смерти доставляют мне… определённый дискомфорт. Но если это будет последняя гибель, которая отразится на мне, я готов потерпеть. Себастьян нервно смеётся и надломленным голосом говорит: — Ты действительно считаешь, что я хочу поглотить твою душу? Сиэль удивлённо смотрит на демона и уверенно отвечает: — Какую ещё цель ты можешь преследовать? Определённо эту. Правда, я не понимаю твою тактику окружить заботой, втереться в доверие и защитить, а потом не забрать душу… Боишься, что сотрёшь меня этим действием со всех следующих реальностей? Но ты однажды съел мою душу, а я несколько раз уже присутствовал в разных временных линиях… — Сиэль, — тихо произносит Себастьян. — Ты ведь помнишь ночь семнадцатого января тысяча восемьсот девяностого года? Взгляд Сиэля мрачнеет — и он еле слышно подтверждает: — В деталях. — Ты знаешь… Ты не имел права вот так заканчивать наш контракт. Я хотел тебя остановить, но ты не слушал. Ты сделал какие-то свои выводы и сжёг все мосты. Почему, Сиэль? — Я… я вроде тогда сказал всё, что думал. — Ты не позволил сказать мне. Сиэль хмурится и отстранённо улыбается. — А что бы я услышал? Ликование в твоём голосе? Насмешку и презрение? — Ты бы услышал, что я готов был прождать всю твою жизнь, сколь длинной она бы ни была, и, даже если бы ты не делал вид, что месть для тебя превыше всего, и демонстративно отворачивался от неё, я бы закрывал на это глаза. Снова и снова. Думаешь, при большом желании я бы не нашёл верный способ раскрыть твою истинную цель? — Себастьян завороженно смотрит на расширенные зрачки Сиэля, который явно теряет самообладание, и продолжает свою речь, очень долго находящуюся в плену у молчания: — Я бы делал твою жизнь лучше, настолько, насколько это в моих силах. Снова и снова. Ты правда считаешь, что все те элементы заботы, которые я проявлял, были исключительно из-за контракта? Ты хоть помнишь, когда перестал обращаться к пентаграмме на глазу со словами «это приказ»? Вот и я не помню, когда стал подчиняться без этого обязательного действия. Себастьян делает несколько порывистых шагов навстречу Сиэлю и, опускаясь на колени перед ним, с наслаждением рассматривает обезоруженную теперь искру надежды в уголках его глаз. — Ты гордый, бесстрашный, решительный и упрямый. Ты поражал меня своей неординарностью, заставлял меня наблюдать за тобой и… любоваться. Твоя душа бесценна для меня. И поэтому она должна жить. Себастьян благоговейно проводит рукой по макушке окаменевшего Сиэля, плавно очерчивает его плечи, руки и, дойдя до ладоней, увлекает за собой. Мальчик послушно опускается на колени рядом и прикрывает глаза, когда рука Себастьяна окутывает его желанным теплом. Демон трепетно перебирает пальцы Сиэля, будто создаёт мелодию на струнах арфы, и склоняется к нему ближе. — Ты мне бесконечно дорог, Сиэль, — выдыхает он своему маленькому графу на ухо, — вот что ты услышал бы, если бы дал мне шанс. Себастьян возвращается к лицу Сиэля — но в глазах его света больше нет, ни капли, только глубокая фиалковая пропасть. Сиэль склоняется к демону и ядовито шепчет: — Я. Не. Верю. — и каждое слово режет душу демона на лоскутки. Сиэль резко вырывает свою ладонь из рук Себастьяна, порывисто вскакивает на ноги и стремительно отворачивается от него. — А теперь будь добр, демон… уходи прочь и дай умереть спокойно. Себастьян оцепенело провожает взглядом фигурку, которую он должен был не отпускать. Хотя бы вечность. Сиэль принимает исходное положение на алтаре и холодно интересуется: — Так что, оставляем страх или сглаживаем все негативные эмоции? — Если ты сделаешь это сейчас, я не остановлюсь, ты знаешь? Сиэль снова вздыхает — теперь устало. — Твоё право. — И я заставлю тебя поверить в мои слова, Сиэль. Любой ценой. — Удачи, — доносится до слуха демона за миг до того, как он позволяет своим силам разразиться необузданным штормом, а сам Сиэль приводит в движение виновников кровавого пиршества и выгибается под ударом клинка с оглушающим животным воплем ужаса.