* * *
Мадам Рэд сжигает поместье Фантомхайвов дотла и объявляет о смерти Винсента и Сиэля. Мотивы логичны и обоснованны: отца убили, врагов у него предостаточно, поэтому, чтобы ни у кого не возникло даже малейшего соблазна закончить начатое, Сиэль должен быть мёртв для общественности. Мадам Рэд организовывает похороны, на которых Сиэль вынужден отсутствовать. Он прекрасно понимает, что ему больше не увидеть отца, но как бы ни старался найти скорбь в себе — не находит. Память о тоске по матери слишком свежа — и Сиэлю неясно, почему такая же не просыпается по отношению к отцу, которого он любил не меньше. Мадам Рэд покидает своё место работы, и они перебираются в Германию. Благодаря тому, что Дидрих предлагает своё поместье в качестве жилища не неограниченный срок и всяческую помощь в адаптации, Сиэлю проще привыкать к новой стране с её настораживающим обликом. Жизнь Сиэля меняется кардинально и стремительно. Причины и последующие действия выглядят взаимосвязанными и закономерными, но, тем не менее, мальчика неизменно преследует параноидальная мысль о неестественности происходящего. Ведь когда он задаёт самому себе уточняющие вопросы, узел, образовавшийся в его солнечном сплетении сразу после трагедии, стягивается туго-натуго. Он образовывает крепкий замок, блокирующий дыхание и вызывающий удушье, ровно пока не отводит мысли мальчика в иное направление. И Сиэль не знает, почему, но глубоко убеждён, что шевелящийся и меняющийся комок беспокойства имеет непосредственную связь с мистическим отпечатком присутствия на окне в Королевском Лондонском Госпитале.* * *
— Здравствуй, дружище! Сиэль отрывает взгляд от книги, выбранной последней для чтения на следующей неделе — «Фауста» Иоганна Вольфганга фон Гёте — и радостно бросается в зазывающие руки Дидриха. — Добрый вечер, Дидрих! С возвращением! Как ты? Проходит полгода с тех пор, как Сиэль стал сиротой и официально умер в один и тот же день, а Дидрих практически половину этого периода проводит в Англии по королевским указаниям. — Сейчас, когда вернулся в свою страну и снова увидел тебя, прекрасно, — радостно восклицает мужчина и взлохмачивает волосы мальчику. Лицо его внезапно становится серьёзным. — Ты сам как, малыш? — Неплохо, спасибо. — Я смотрю, ты пристрастился к моей библиотеке? — Да, она у тебя великолепная, дядя. — Благодарю, Сиэль, — с полупоклоном отвечает Дидрих. — Я горжусь этим местом, личным островком умиротворения, и искренне рад, что ты сумел оценить его по достоинству. Сиэль кивает, улыбается, а затем — с тайным умыслом-провокацией — выдаёт: — Как там Англия, дядя? Кубок внутри мальчика реагирует почти сразу, слегка стягиваясь, а Дидрих, помедлив миг, отвечает: — Англия как и всегда, малыш: серая и скучная. Лицо Сиэля приобретает решительность — время для следующей манипуляции: — А как королева Виктория? Клубок в ответ на громкий вопрос сжимается сильнее. Дидрих удивлённо приподнимает бровь: — В целом, ответ не меняется: серая и скучная. А что, по родине скучаешь? — Нет, дядя, — Сиэль качает головой — и узел медленно расслабляется. — Чистое любопытство. — Дружище, тебя что-то тревожит? Ты здесь в безопасности, ты ведь знаешь? Сиэль закусывает губу и кивает. — Меня беспокоит один вопрос... я не могу его описать даже самому себе. Дидрих проницательно смотрит на Сиэля и ждёт продолжения, но мальчик молчит. Мужчина прищуривает глаза, кивает и вдумчиво произносит: — Если ты ищешь ответы на вопросы, то ты в нужном месте, дружище. У меня так было не единожды: я обращался за помощью, а книги мне предоставляли советы. И даже если вопросы твои размыты, непонятны тебе самому, как только ты отыщешь нужную книгу — а ты её обязательно найдёшь — всё станет доступным и предельно понятным. К слову... — Дидрих осматривается вокруг и подходит к одному из стеллажей, проводя по корешкам книг указательным пальцем. — Не так давно тебе предоставлял огромную помощь Эдгар Аллан По. Что-то мне подсказывает, что в этот раз он тоже способен оказаться полезным, как думаешь? Взгляд Сиэля намертво приковывается к протянутой Дидрихом книге — сборнику стихотворений. Когда книга касается его пальцев, клубочек начинает нервно подрагивать. Сиэль листает страницы уверенно, будто точно знает, что ищет. И, как только его встречает название «Ворон», мальчик, околдованный, как во сне цитирует магнетические строки: — Так сидел я весь в догадках, без вопросов, даже кратких, К птице, чей горящий взор был как совести укор. Утомившись от раздумий, я склонился к той подушке, Чей лиловый бархат нежный под лучами люстр всегда Манит искоркой надежды, но, как понял я тогда — Не прильнуть ей — никогда! Книга с тихим шелестом ложится к ногам мальчика. Сиэль плотно закрывает глаза и прижимает руки к вискам. Как. Он. Мог. Забыть. Что. Цитировал. Это. Стихотворение?! Сиэль игнорирует несмелый лепет внутреннего узла и пытается достучаться до памяти в попытке получить ответ на элементарный вопрос: кому он цитировал это стихотворение? Узел затвердевает, превращается в замок и откидывает мысли Сиэля волной кашля прочь.* * *
В течение последующих трёх лет Сиэль вливается в новую жизнь с её размеренным течением. Его обычный день подчинён конкретному расписанию, как было бы и в Англии, однако без обязанностей будущего лорда этот график куда более свободный. Изучение немецкого и французского, экономики, истории и политологии занимают время до трёх пополудни, а остальную часть суток он тратит на своё усмотрение: прогуливается по улицам Берлина с Мадам Рэд вечерами, продолжает осваивать обширную библиотеку Дидриха и добродушно общается со слугами поместья. Изредка у них получается устроить общий уик-энд, такой же красочный, как во времена его безоблачного детства: прогулки на лодках и лошадях, покупка игрушек, дегустация изысканных блюд, игра в шахматы и часы рассказов из жизни, которые Дидрих преподносит как увлекательнейшие сказки. Сиэль видит, как его пытаются изо всех сил окружить теплом и заботой, которые с самого детства присутствовали в его жизни в избытке. Однако и Мадам Рэд, и Дидрих загружены работой, поэтому чисто физически не могут подарить мальчику внимание в необходимом объёме. К тому же, Сиэля вовсе не радуют любого вида прогулки, к игрушкам он равнодушен, вкус еды для него не представляет особого интереса, шахматы вызывают неприятное головокружение (которому, он подозревает, опять-таки причиной таинственный узел в груди), а в созданные Дидрихом сказки он не верит. И, тем не менее, невзирая на тот факт, что Сиэль прекрасно знает — и оставшиеся близкие знают тоже — о невозможности существенно улучшить его душевное состояние, он всё же глубоко тронут искренними порывами Мадам Рэд и Дидриха. Они протягивают ему руку помощи, хотя сами едва держатся на плаву. Однако в одном посодействовать ему совершенно точно никто не в силах. Ни одна душа не поможет ему совладать с таинственным узлом, постоянно дающим знать о себе и пульсирующим особенно сильно под рёбрами по ночам. Когда дискомфорт приобретает такую силу, что бессонница становится непобедимой, Сиэль решает изучить и поладить с тем, что он до сих пор испытывал на прочность с опаской и предельной осторожностью. Он уже выяснил, что сгусток внутри не терпит упоминаний об Англии и королеве Виктории, а ещё — мыслей о непонятном магическом следе, скорби о родителях и о человеке, которого он не помнит, но стремится выудить из глубин памяти. Несколько ночей подряд мальчик убеждает узелок, что больше не будет его тревожить, настойчиво, но без излишней навязчивости окутывая одеялом из невинных бессмысленных мыслей и отсекая все хоть сколь-нибудь его занимающие. И, когда он усилием воли придерживается данного обещания, комок немного расслабляется и прекращает паниковать. Впрочем, мальчик всё ещё прекрасно чувствует свой узелок — и в одну ночь решает рассмотреть его. Закрывая глаза и максимально сосредотачиваясь, Сиэль представляет, как смотрит вглубь себя, направляя по кровеносной системе мистическое зрение, переданное отцом и проявившееся вследствие огромного потрясения. Вооружившись миролюбием и теплом, находит его, до сих пор избегаемый узел, сплетённый из люминесцентных потоков всего спектра фиолетового: лиловые, аметистовые, сиреневые, фиалковые, сливовые и пурпурные оттенки струятся по нитям, закреплённым крепко на позвоночнике. Сияющие нити сплетаются, обнимаются, кучерявятся, танцуют друг с другом вдоль всего тела Сиэля, ложатся на его рёбра, вливаются в вены, устремляясь вперёд, но не находят дальнейшего направления — и обрываются. У Сиэля возникает стойкое впечатление, что эти нити некогда были одним целым, своеобразным канатом, который находил свою точку назначения, не теряясь на полпути. А ещё он чувствует беспрекословную необходимость восстановить его первоначальную траекторию. И мальчик скрупулёзно, ночь за ночью, подбирает сотни нитей, более подходящих друг другу по оттенку, осторожно сплетая их вместе. Эфемерные всполохи в случае успешного подбора соединяются неохотно, но агрессивного сопротивления не оказывают. Сиэль близок к новым открытиям: ему остаётся спаять к общей фиолетовой полосе всего лишь несколько десятков нитей, к тому моменту, как он занимается ими на протяжении двух с половиной лет. ...Когда они идут с Мадам Рэд в книжную лавку, улучив пару свободных часов после её смены, мальчик раздумывает о последующих действиях, которые планирует применить ближайшей ночью. По его подсчётам, ему нужен приблизительно месяц работы для полного соединения всех нитей. Ангелина Барнетт наблюдает за племянником, улыбается, берёт его за руку, а затем спрашивает: — Как успехи в совершенствовании немецкого, дорогой? — Дидрих хвалит меня. Наверное, у меня уже неплохо получается. — Очень рада, что ты делаешь успехи, Си... Но полностью произнести имя племянника не получается. Всё происходит стремительно: протяжный грохот столкновения, ржание лошадей, тяжёлый толчок руки — и болезненное падение в бессознательную темноту.* * *
Натянутые нити в нём глушат все ощущения. Сиэль открывает непослушные глаза и видит лишь красное марево перед собой. Через миг чувствительность подаёт голос — и красное дополняет затаившаяся внутри боль и пронизывающее тепло жидкости под ним. А затем его глаза воспринимают реальность: две фигуры в красном, одна лежащая и вторая — склонённая над ней с чем-то огромным в руках. Окаменелая рука Мадам в его руке и бесконечно много её багровой крови под ним... персона в алом пронзает массивным лезвием искалеченное тело его тётушки — и вместе с лентой её воспоминаний у мальчика в голове расцветают карминные и багряные вспышки. Вспышки того, что он однажды уже видел наяву, а на губах рождается имя «Грелль Сатклифф». — Я знаю тебя, — медленно произносит Сиэль, а голос его звучит как раскат грома в замороженной странным гостем сумятице из переплетения лошадей, карет и людей. — Я тебя видел. Это было в Англии. Почему здесь... почему вспять... Он пустым взглядом впивается в безжизненное и безмятежное лицо Мадам Рэд. — Я тебя впервые вижу, малец, — изумлённо и раздражённо в одночасье отвечают ему. — Но я точно знаю, что твоё имя мгновение назад значилось в моём списке. А теперь его нет... Такого на моей практике ещё не бывало. Вот тебе и повышение квалификации в Германии!.. Сиэлю чудится, что за его спиной должен кто-то стоять. Он медленно оборачивается, чтобы никого не обнаружить. Нити внутри него расходятся в стороны и занимают произвольные позиции. Почти оконченный канат разрушается.* * *
Сливово-золотистый закат, пепельный гроб и ворохи огненных ликорисов. Боль, такая глубокая, но не острая, будто старые раны вскрылись вспять. Фигура, неподвижно стоящая за спиной и наблюдающая за ним. И болезненно-тоскливые слова «Всегда любима мной, Мадам Рэд». Всё это уже присутствовало в его жизни когда-то давно. Однако совершенно точно не в Германии. И не с Дидрихом за левым плечом.* * *
Нити до сих пор хранят свою главную тайну — кто именно стоит за их созданием — но во всём остальном доверие их и подчинение Сиэлю настолько велико, что слова и мысли об Англии, королеве Виктории и размышления о преступном мире для них ничего не значат. Сиэль дни напролёт проводит в библиотеке, оценив сполна истинный смысл фразы «островок умиротворения»: здесь, в нерушимой тишине и мягкой тьме, в визуальном безвременье, ему кажется, что ничто не менялось. Верится, что новая смерть не вторгалась в его жизнь. Но в конце концов иллюзия не имеет длительной силы — и мальчик позволяет себе утонуть в горе вместе со стихотворением «Ворон». Строки «день ужасный, что Декабрь принёс ненастный», «унесла любовь, удачу и счастливые года этим словом "Никогда"» и «моя душа из тени, что колышется всегда, не взлетит уж никогда» впиваются в него копьями, распарывая новые скрытые шрамы. Боль физически ощутима, и Сиэль пытается избавиться от неё, судорожно перенося свои ощущения на бумагу словами и красками. Его действия ничего не проясняют и ни капли не помогают. Нити вьются и соприкасаются с реальностью, выдавая тысячи подобных текущему образов, в которых неизменно присутствует размытое чёрное пятно — силуэт позабытого человека.* * *
Вскоре после похорон Сиэль сильно заболевает. Его лихорадит, дышать становится чрезмерно трудно, а нити, теперь не совсем ему подконтрольные, шевелятся и сплетаются как сами того желают. И когда мальчик всерьёз думает, что вот-вот последует дорогой своих погибших родных, нити неожиданно складываются в канат, а с другой его стороны, невидимой, будто кто-то намеренно перетягивает на себя его болезнь — и предсмертный приступ проходит, когда на том конце обрывается чьё-то дыхание. Сиэль ощущает свою смерть в полной мере. Но всё-таки остаётся жив.* * *
Сиэль сильно перепуган тем, что кто-то — он убеждён в этом — умер вместо него, поэтому прекращает всякий сознательный контакт с нитями. Они же, рассыпавшись вспять из каната сразу после своевольного фортеля, постоянно напоминают о себе и провоцируют. Однако мальчик успешно игнорирует их попытки, подавляя и глобальные вопросы, и, собственно, наличие узелка внутри в течение последующих двух лет. Он готов продолжать в том же духе, однако... Сиэль вновь ощущает признаки приближающейся болезни. И он уверен, что сценарий повторится и в этот раз. Сиэль намерен помешать этому или по меньшей мере узнать истину.* * *
— Мне нужно попасть в Англию. Дидрих отрицательно качает головой и решительно отрезает: — Невозможно. Сиэль подходит к нему и берёт руку дяди в свои. — Дидрих, я знаю... нет, я понимаю, что ты хочешь меня защитить. И это неоценимо для меня, правда. Всё то, что ты сделал для меня, это бесконечное добро и любовь. Порой родители не оказывают такую поддержку своим детям, какую оказал мне ты. Но тот вопрос, о котором я говорил несколько лет назад, он всё ещё без ответов... и это доводит меня до безумия. Только в Англии я могу найти жизненно необходимое. И то, о чём я прошу сейчас, может показаться тебе более сложным, чем та ноша, которую ты взвалил на себя пять лет назад. Но прошу, сделай это, Дидрих. Мужчина сильно хмурится — и Сиэль замечает глубокую морщину, прорезавшую его лоб. — Дружище, ты самое дорогое, что у меня осталось. А если совершенно откровенно, ты единственная ценность моей жизни. И мне будет нестерпимо больно тебя потерять. Но если для тебя это жизненно важно... не смею препятствовать. Сиэль крепко сжимает руку Дидриха, а затем, не сдержавшись, обнимает его, пытаясь выразить всю глубину своей благодарности и любви. Подозревая, что такой возможности больше не представится.* * *
— Здравствуйте, граф, — встречает Сиэля с порога голос Гробовщика. — Я ожидал вашего визита. Эти слова, вкупе с металлическим ореолом, усеянным кислотно-зелёными росчерками, вокруг фигуры в балахоне, окончательно подтверждают догадки мальчика о том, что он пришёл по нужному адресу. Получив разрешение на посещение Англии, Сиэль, во время поездки Дидриха к королеве Виктории, уже без разрешения и уведомления совершает собственную вылазку. Руководствуется он исключительно надеждой о том, что Гробовщик всегда был не только лишь информатором по преступному миру для его отца, а персоной, владеющей разного рода знаниями, в том числе и критически важными для самого Сиэля. — Доброго времени суток, Гробовщик, — кивает граф. — Возможно, ты даже в курсе, по какой причине я здесь? Серебристый пожимает плечами и начинает загибать пальцы: — Ко мне, как правило, приходят с тремя вопросами: смерть, информация и память. Пожалуй, вам следует самостоятельно выбрать нужную категорию. — Память, Гробовщик. — Что ж, внимательно слушаю, граф. Серебристый уделяет внимание чаю, который оставил по прибытию графа, и одним красноречивым жестом предлагает своему гостю разделить чаепитие, но мальчик молча качает головой. Сиэль пристально смотрит на жнеца — и вопрос звучит прежде, чем он успевает его до конца осмыслить, будто он говорит это не впервые: — Какова цена услуги? Серебристый изумлённо вскрикивает: — Что вы, граф! Какая плата... В память о вашем отце помогу, чем смогу. Абсолютно безвозмездно. Сиэль смотрит на собеседника с неприкрытым изумлением, но всё-таки подавляет своё любопытство: пока его рассудок не запятнан присутствием лихорадки, необходимо сосредоточиться на одном-единственном вопросе. — Итак, возвращаясь, собственно, к цели моего присутствия здесь, — ровно произносит Сиэль. — Мои воспоминания явно кто-то подкорректировал. Кто, каким образом и зачем — не ведаю. Но узнать должен. Что можно предпринять? — Существует два доступных мне метода возврата воспоминаний, — задумчиво произносит Гробовщик. — И дееспособность одного из них зависит от силы воздействия на вашу память. А второй справится со своей задачей гарантированно, хотя и требует определённых жертв. Однако оба способа болезненны. Вы готовы, граф? — Я давно боли не боюсь, — твёрдо отвечает Сиэль. — Приступим. ...Просмотр плёнки графа показывает, что изменения касаются не только его персонального восприятия, но и непосредственно самих кадров: тот, кого Сиэль желает разглядеть и вспомнить, высечен всё тем же бесформенным аспидным силуэтом на каждом эпизоде, в котором является действующим лицом. Что ж, Сиэль этого ожидает и готов к неудаче. — Вот как... — отстранённо роняет он, зажимая руку в месте медленно исчезающего надреза и отставляя в сторону мензурку с регенерирующим отваром, который ему пришлось принять, поскольку он весь был в порезах. — Перед тем, как мы обсудим второй метод восстановления воспоминаний, могу попросить — в память об отце — о дополнительной услуге? Гробовщик медленно и заинтригованно кивает, а Сиэль одним решительно-размашистым движением протягивает ему письмо, точно боится передумать и близок к тому, чтобы порвать своё послание на клочки вместе с безумной затеей. Письмо гласит о том, что Сиэль отправляется на поиски ответов, но беспокоиться не следует: он знает, куда идёт. Послание мальчика наполнено искренним извинениями, бесконечными утешениями, словами невыразимой благодарности и всепоглощающей любви. Мальчик желает своему адресату найти личные ответы и истинное счастье тоже. И умоляет помнить, что Дидрих в его сердце навсегда. (Сиэль отдаёт себе отчёт в том, что поступает в крайней степени эгоистично, скверно и бессердечно по отношению к человеку, который не заслуживает и доли подобного обращения. Но если бы он позволил себе изводить Дидриха неотступно шагающей по его следам смертью и однажды умереть на его глазах, это было бы и вовсе бездушно.) — Я передам Дидриху письмо, когда он прийдёт ко мне по следам вашей записки, — серьёзно кивает серебристый. — Если желаете, я могу подкорректировать Плёнку вашего дяди. Дабы снять его боль... — Нет, — холодно прерывает жнеца Сиэль. — Никто не вправе лишать людей боли, которая необходима им для создания собственного счастья. — Как пожелаете, граф. — Да, я так желаю, — категорично заявляет Сиэль и уточняет: — Так каков гарантированный метод?.. Гробовщик неспешно отпивает глоток чая, с вызовом-вопросом смотрит в глаза графа и с воистину философским спокойствием предоставляет исчерпывающий ответ на озвученный вопрос. Что ж, это Сиэль ожидает тоже.* * *
Решиться шагнуть в чернильную синь Темзы оказывается несравненно проще, чем убедить подсознание, что стоит лишь принять ледяную бездну — и муки прекратятся. Когда рефлекторная нужда вдохнуть всё же побеждает и лёгкие делают свой последний рывок — внутри просыпается ожесточённая борьба нитей со стихией. И, пока противостояние длится, Сиэль с ошеломлением ощущает поступающий в него кислород. А затем каким-то образом попадает в свой родной сад и... наконец видит забытого человека. И это вовсе не человек. Багровые глаза глядят на него в упор — и в разум Сиэля тяжёлым эхом впечатываются слова: «Ты забудешь меня, как только мы встретим Мадам Рэд. Забудешь обо мне в своей жизни. Меня попросту не было. Спас тебя Скотланд-Ярд, который вовремя вышел на след убийств. Но к ним с этим вопросом ты не обратишься. О родителях ты будешь вспоминать как о прекрасных людях, с теплотой и любовью, но не преследовать месть за их смерть и за что бы то ни было ещё. Ты проживёшь свою жизнь так, как велит тебе твоё сердце, но вдали от Британии. Вдали от Королевы и её наследников, а также — от любых политических и детективных интриг. Ты уедешь со своей тётей из Британии. И никогда сюда не вернёшься. Ты никогда не вспомнишь обо мне, Сиэль». Хаотические бесконечные кадры — чёткие и полупрозрачные — вьются из Сиэля — и мальчик видит, как... ...его тело покоится у едва тлеющего золотисто-рдяными углями камина. ...его тело распластано у лестницы с ярким глобусом около выгнутой руки. ...его тело утопает в постели и освещено отблесками заходящего солнца. ...его тело лежит на руках у демона и испускает последний натужный вздох. Человеческое существование Сиэля обрывается в тот момент, когда нити сдают позиции перед натиском вод, а Лента Жизни закольцовывается и возвращается в его тело без малейшей возможности быть оконченной. И когда мальчик обнаруживает, что ему совершенно необязательно дышать, Лента Жизни сталкивается с мистическим узлом, который разворачивает лютую войну против происходящего превращения в жнеца. Перекрестье двух полюсов — демонического и шинигами — порождают нестерпимую боль: кровь будто иссыхает, кости ломаются, а тело сгорает заживо. А затем Сиэль безграничной яростью на демона выталкивает все нити наружу — и агония завершается касанием волны пламени к его глазам. Из-за спины Сиэля выплывают несколько массивных фиолетовых люминесцентных цепей. Однако Сиэль думает только о том, что, пожалуй, ему не следовало вспоминать.