* * *
Процесс превращения людей в шинигами был запущен в незапамятные времена и неизвестно кем, возведённый в автоматическую мутацию, активируемую исключительно двумя слагаемыми: специфической мыслью-намерением и воздействием гибели. Жнецы не владели ни информацией, ни даже догадками о том, как именно работает превращение. Тем не менее, повлиять на него пытались несколько десятилетий подряд, внедряя различные факторы в нужные условия. Шинигами рьяно стремились разработать хотя бы минимальный отборочный механизм с целью контроля ситуации, а также — отсеивания непригодных кандидатов. Среди методов были как вполне нейтральные, так и откровенно мерзкие. Группы исследователей наблюдали за условиями суицида и фиксировали закономерности, черпая информацию из прямого источника — новообращённых жнецов; изучали происхождение, прошлое и мышление людей, решивших, что жизнь им не нужна; наблюдали, как влияет возраст, сумасшествие, наличие болезней и инвалидности, касающейся отсутствия внешних органов. Как показали все до единого наблюдения по всему миру, разные обстоятельства смерти, любой пол и возраст, происхождение, прошлое и мышление подходили для мутации. Или же мутация подходила им. В случае болезни или инвалидности, сразу после обращения человек исцелялся, сколь сложным ни оказывался случай. Прецедент становления шинигами пришёл из шестнадцатого века: тогда девочка семи лет пополнила ряды Богов Смерти. Бесчисленные жнецы, бывшие в преклонном возрасте в их человеческой жизни, появились впервые в настолько далёкие времена, что фиксация даты первого такого явления даже не нашлась. Подобные случаи доказали в очередной — лишний — раз, что смерть не знает никаких преград, точно как и понятия понятия дискриминация. Тем не менее, для шинигами это являлось отсутствием ограничительной функции. Жнецы намерены были её внедрить и не останавливались, перейдя от наблюдения к действию. Вмешиваясь в предсмертные минуты нужной категории людей, жнецы помогали умереть человеку при содействии чужих рук, но преследуемый результат отсутствовал: это показало, что мысль о суициде куда прочнее, чем сам его факт, поэтому насильственная смерть, причинённая со стороны, ничего уже не могла изменить. Затем шинигами изучали те ситуации, когда человек жертвовал собой ради кого-то с чётким осознанием, что он причиняет себе не бессмысленный суицид, а суицид во имя жизни ближнего. Но даже так, самоубийство оставалось самоубийством с последующими неукоснительными последствиями. Применялось даже воздействие на Ленту Жизни непосредственно во время мутации: вырезались эпизоды причинённой самолично смерти, включительно с фрагментами, когда такая мысль зарождалась и развивалась. Однако процесс превращения всё ещё происходил беспрепятственно. Отряды жнецов, одержимых своей пламенной идеей, пришли к тяжёлому решению и обратились за помощью к своим заклятым врагам, пообещав взамен доступ к архивам душ, чтобы упростить их поиски потенциальных контракторов. Впрочем, шинигами в тот безумный период были готовы преподнести дюжины и дюжины душ на блюдечке, стоило только выдвинуть такое условие. Итак, от представителей Преисподней требовалась коррекция мыслей: внушались суицидальные мотивы людям, не склонным к такого рода поступкам, а ещё бесследно стиралось осознание самоубийства при его наличии. Ни при первом, ни при втором методе жнецы не приблизились к успеху. Испробовав всё то, на что хватило воображения и ресурсов, Боги Смерти перешли к экспериментам непосредственно на своей расе. И, поскольку вмешиваться в жизни людей на своё усмотрение в ту пору открытий шинигами временно имели безусловное право, вредить своим соплеменникам они всё же не могли. По этой причине Богам Смерти требовалось прямое разрешение от каждого потенциального испытуемого. Следовательно, неприкосновенность утрачивали лишь новые шинигами, заявившие, что они не желают продолжать жить. В действие вступил первый и самый очевидный метод: применение Косы Смерти. Если использовалось несколько инструментов одновременно и с достаточной для препятствования регенерации скоростью, это наконец давало нужный результат. Однако метод являлся нелицеприятным и негуманным, потому его вскоре запретили. Имело место возвращение к манипуляциям с воспоминаниями, а точнее, их подмене. В этом исследовании принимал участие Гробовщик, будучи инициатором указанной идеи. И, когда несколько решающих эпизодов меняли таким образом, будто это был не суицид, а просто смерть — жнец умирал окончательно. Конкретный набор рун, нанесённый волшебниками, который в итоге хранился за семью печатями, тоже оказался губительным. Среди всего прочего, было сделано самое страшное и жуткое открытие: определённая доза крови демонов вызывала смерть у шинигами. Окончательно выяснив, что Боги Смерти вполне себе смертны, чрезмерно любопытная группа шинигами взглянула наконец на объект своих усилий со стороны и задалась новым, вполне закономерным вопросом: если и применять полученные данные, то в каких случаях? Какие критерии того отбора, который был исходной целью? Но вовремя критерии продуманы не были, как и не найдено их было позже, что вызвало у шинигами раздражение, разочарование и даже стыд, в котором, впрочем, они себе признаваться не желали. В итоге все эффективные методы для отбора жнецов оказались неконтролируемым оружием, которое единогласно решили спрятать и использовать только лишь в чрезвычайных ситуациях.* * *
Уильям Ти Спирс скептически-брезгливо взирает на подростка с магнетическими фиолетовыми глазами и задаётся несколькими вопросами. Первый: какого дьявола?! Второй: каким образом человек, заключивший сделку с демоном, умудрился свести счёты с жизнью на свой манер? Либо демон абсолютно несостоявшийся, либо человек этот крайне незауряден. Третий: неужели это и впрямь те нужные критерий и случай, когда отступить от своих принципов и прибегнуть к действиям из разряда чрезвычайных — вещь обоснованная? Начальник департамента «Несущие Смерть» подробно изучил досье, предоставленное Греллем Сатклиффом, и увиденное его не порадовало и совсем не сподвигло к уточняющим вопросам в сторону мальчишки. В нём живёт немаленькая демоническая сила, и этот факт уже свидетельствует о неперекрываемом негативе. Разумеется, как минимум полноценным жнецом это диковинное создание быть не может. Как максимум, мальчишка является реальной угрозой расе Богов Смерти. Сиэль целиком и полностью осознаёт звучащий вердикт, хотя он и звенит отдельными буквами в ушах разрозненно и расплывчато. Он понимает: его намереваются, как выразился жнец в чёрном, «нейтрализовать ради блага большинства», но боль прошлого настолько велика, что это совершенно не трогает и, более того, вызывает тягучее предвкушение. Хочется избавиться от огромной тяжести. До безумия сильно. Сиэль полусознательно кивает, чем ввергает Уильяма Ти Спирса в ступор: тот надеется — и искренне ожидает — на сопротивление, которое должно погасить его чувство вины и отвращение к самому себе. Тем не менее, мальчик покорно принимает багровую горькую жижу и позволяет нанести на себя формулу смерти, что не приносит ожидаемого и однозначного результата. А тем временем цепи за спиной разворачиваются, настораживаются и занимают оборонные предупредительные позиции, явно невидимые для жнецов, как уже установил Сиэль. До применения на мальчике Кос Смерти дело дойти не успевает: уже на моменте с попыткой вмешаться в Ленту Жизни Сиэль окончательно утрачивает последнюю ниточку связи с цепями. И ничто, даже проверенный жест скрещенных рук как способ подавления их порывов, не в силах сдерживать натиск необузданной энергии. Цепи настигают самую ближайшую цель — случайных наблюдателей, жнецов-стажёров. И удары насквозь оказываются последним, что они испытывают в своём посмертном существовании. На фоне звучит истерическое «Что это такое?!» искажённым голосом Грелля Сатклиффа, а Уильям Ти Спирс бледнеет и делает шаг назад. Сиэль быстро оценивает масштабы происходящего и понимает, что основная функция, заложенная в цепи — его защита — в апогее своего действия и утихать совершенно точно не собирается. Цепи вьются, беспокоятся, рассекают воздух и рыщут в поисках следующих жертв. — Настоятельно советую забыть о расе шинигами и не беспокоить нас, — твёрдо произносит начальник лондонского департамента «Несущие Смерть», чудом почуяв опасность рядом и успев уклониться. — Никогда. — Настоятельно рекомендую убираться отсюда. Немедленно. Ибо вы рискуете тем, что вас больше никто и никогда не побеспокоит, — заключает Сиэль, прослеживая огромную трещину в стене от мощного удара и скользя взглядом по окровавленным прошитым насквозь телам. Сиэль Фантомхайв, сам того не желая, дополнил список смертельных факторов для жнецов, в очередной раз доказав, что даже смерть возможно обмануть.* * *
Семья Фантомхайвов обосновалась на окраине Лондона, в непосредственной близости от леса. И, несмотря на то, что у такого расположения имелись свои безусловные преимущества, существовал как минимум один изъян: страсть маленького Сиэля к прогулкам в самой чаще дикой природы. Рэйчел Фантомхайв без устали повторяла сыну, что ему не следует ходить в лес, ведь это в высшей степени опасно. Однако мальчик ничего не мог поделать — лес тянул его к себе мистической силой. Без пряной зелени Сиэль чувствовал себя некомфортно, а вот в лесу, вопреки словам матери, не только не ощущал угрозы, а и мог с уверенностью сказать, что находился в абсолютной безопасности. Отец на диковинную страсть сына не высказывал никаких предосторожностей и запретов, лишь улыбался загадочно и едва уловимо, становясь свидетелем воспитательных бесед матери с ребёнком. И понимающая улыбка отца была для Сиэля поддержкой и подтверждением, что всё в порядке, это нормально — видеть то, что видел мальчик. Сперва он полагал, что все способны узреть те магические признаки, которые он рассматривал так тщательно. Думал, что это обыденная вещь, потому и не уточнял и не задавал вопросов. Но позже совершенно очевидным стало, что как минимум его мать не имела доступа к глубинному. Иначе почему она боялась? Тем не менее, горькое открытие не мотивировало его к откровенным беседам с родными: мальчик продолжал воспринимать все до единой черты и признаки, сколь диковинными они ни были, само собой разумеющимися. Каковы бы ни были полученные ответы, они не повлияли бы на его позицию. Витиеватые сияющие узоры и знаки, хаотические пятна света, полупрозрачные эфемерные тонкие нити и широкие люминесцентные ленты, полихромные слова на латыни и неизвестных языках — всё это окружало мальчика, всё это он впитывал и запоминал. И он никогда не возвращался прежним — лес неизменно менял его. Взгляд становился глубоко задумчивым, вид крайне отстранённым, а сам Сиэль далёким от реалий его бытия. Он понимал, что в течение всей жизни его будут окружать подобные явления, а потому необходимо придумать, как с ними контактировать при максимальной осведомлённости. ...Сиэль лежит посреди ворохов пряных листьев, свободно раскинув руки и рассеянно глядя в глубины на удивление безмятежного неба оттенка аквамарина. Отпечатков, следов и отметин мистического происхождения значительно больше вокруг, чем в былые времена. Мальчик помнит в деталях каждое старое присутствие магии и совершенно ясно знает, что слова для призыва, персональные слова, высеченные глубоким фиолетовым, он нашёл именно здесь и унёс вместе с собой в качестве оружия. И это оружие ему и впрямь пришлось применить однажды. Это был первый шаг Сиэля в контакте с окружающей магией при осведомлённости. А следующие шаги, очевидно, гораздо сложнее, исходя из текущих его ресурсов. Сиэль обнаруживает, что теперь способен просмотреть любой кадр своего прошлого, какой бы жизни он ни принадлежал, всего лишь вспомнив целевой эпизод и мысленно вызвав его. И особое внимание он уделяет моменту с внушением от Себастьяна, максимально абстрагировавшись от злости и расстройства и пытаясь постичь, как именно этот навык действует. Сиэль смотрит на беспокойные цепи немигающим взглядом. То, что сила, заключённая в них, едва ли знает предел, для него очевидно, однако не совсем понятны два пункта: почему эта сила столь велика и как эту силу подчинить или — хотя бы — если о контроле речи нет, корректировать. Предприняв попытку притянуть цепи ближе к себе руками, граф добивается лишь того, что они шевелятся под ним быстрее раза в три. Попробовав воздействовать мысленно, Сиэль с изумлением обнаруживает, что цепи планомерно поглощают-впитывают все до единой магической черты в округе. Мальчик завороженно наблюдает за действиями строптивых, своенравных цепей, пока его не отвлекает ещё одна, новая цепь, вырастающая звено за звеном на глазах и сопровождающаяся бездной страха, паники и холода, молнией рассекая его голову. На повестке дня у Сиэля ровным счётом никаких дел, — ни задач, ни целей, — кроме бесконечного просмотра кадров пережитого и изучения потенциала многочисленных магических союзников фиолетового спектра, поэтому он отдаёт безусловное предпочтение проникновенному зову на грани отчаяния. Мальчик уверенно касается новой цепи и притягивает её к себе. Цепь плотно обвивает руку Сиэля, парализуя плотным полотном из первобытной эмоции страха. Сиэль чувствует, как растворяется в жуткой атмосфере без остатка. Да, Сиэль никогда не возвращался прежним — лес неизменно менял его. Однако в этот раз Сиэль преобразил лес: лишённый отпечатков магии, он уже был иным.* * *
Ребёнок перед ним — десятилетний Сиэль собственной персоной — заставляет растеряться на миг. Пожелав переместиться в эту реальность без ущерба для локального Сиэля, мальчик появляется в качестве проекции, а не присутствует в нужном месте через физическое тело очередной версии себя. И, как он успевает убедиться в течение двух следующих мгновений (одно — беглый взгляд прямо в пылающие глаза демона, хотя это и грозит проявить колоссальную силу эмоций, второе — встреча глазами с ребёнком напротив), он виден исключительно маленькому Сиэлю. Мальчик не совсем отдаёт себе отчёт, зачем он шагнул в свою личную Преисподнюю добровольно, прекрасно зная заранее, куда направляется, но подспудно признаётся себе, что увидеть Себастьяна — уже достаточно. Сиэль оценивает обстановку и, сложив дважды два, приходит к выводу, что демон выбрал в этот раз последние моменты его трагической человеческой жизни. Оказать помощь в безболезненности гибели для этого ребёнка — этого будет, пожалуй, предостаточно. — Ты кто?.. — доносится едва слышный шёпот, но Сиэль прикладывает палец к губам и поспешно оглядывается, проверяя, не привлечено ли ненужное внимание. Удостоверившись, что сборище обезумевших глубоко увлечено адскими песнопениями, а сам демон, которого они чествуют, творит покров сокрушительной магии, Сиэль опускается на колени и протягивает руку раскрытой ладонью к одичалому существу. — Я — это ты, — без прикрас говорит мальчик, не в состоянии лгать в данный момент. Невзирая на ситуацию, несколько раз пережитую, атмосфера бесконечных мучений, боли и отчаяния ощущается так же остро, как и впервые, и он машинально передёргивает плечами в попытке избавиться от чувства безнадёжности. — И я не причиню тебе вреда. Клянусь. Прошу тебя ничего не говорить и ограничиться кивками. Они не должны тебя услышать. Договорились? Мальчик осторожно кивает, но руки держит при себе, с опаской косясь на прибывшего из ниоткуда. Сиэль задействует то, что должно расположить к нему гарантированно. — Помнишь, как ты часто уходил ото всех в лес, чтобы побыть наедине с самим собой? И там ты находил волшебство в чистом виде... чары были повсюду, манили тебя и дразнили, а ты размышлял, как их использовать. Скрещенные руки мальчика невольно опускаются, а глаза мерцают изумлением и каплей надежды. — Да, я знаю это всё, поскольку я — ты в будущем. И, поверь, дружище, ты научишься справляться с магией и использовать её. Однако для того, чтобы мы с тобой вместе открыли восхитительные возможности потустороннего, я должен помочь тебе. Ты мне веришь, Сиэль? Мальчик кивает без капли сомнения и бесстрашно протягивает руку своему союзнику. — Мы с тобой перешагнём через это, забудем, как страшный сон, с высоко поднятой головой и твёрдой уверенностью вступим в новую эпоху нашей жизни, — Сиэль чувствует себя точно демон-искуситель, заключающий договор на изначально фальшивых условиях. Он мерзок самому себе, но всё же принимает и легонько сжимает озябшую ладошку, опрометчиво доверившуюся ему. Этот ребёнок должен умереть — он должен умереть — но это нисколько ему не помогает, когда он создаёт мысль-внушение и внедряет её в рассудок крошечной копии самого себя надломленным голосом: — И, когда за тобой придут, ты не будешь паниковать и бояться. Тебе не будет больно, когда тебя пронзят клинком. Ты до самого конца будешь видеть своё прекрасное будущее. Таким, каким всегда представлял: королевские путы тебя не коснулись и никогда не коснутся; ты владеешь собственным бизнесом, даря детям безоблачное и радужное детство при помощи игрушек и сладостей; ты путешествуешь по миру и открываешь всё новые и новые возможности магии; вечера твои наполнены чудесной музыкой и литературой. Ты до самого конца будешь видеть своё прекрасное будущее. Так будет лучше, Сиэль. Внушение — экспериментальный ход в исследовании потенциала магических способностей: Сиэль предполагает, что, поскольку его персональные мистические способности частично порождены магией Себастьяна, им должны быть присущи схожие функции и свойства. Судя по глубоко умиротворённому личику напротив, с мечтательным взглядом и радостной улыбкой, догадка верна. И тот факт, что ребёнка волокут на алтарь как жертву, а он не высказывает сопротивления, свидетельствует ещё о том, что прочность применённого внушения не подвергается оспорению. Сиэль не может смотреть на ребёнка, с которым так отвратительно поступил. Ему больно. На Себастьяна смотреть тоже больно, однако эту муку, в отличие от первой, можно заглушить подавляемой до сих пор яростью. Поэтому мальчик пристально смотрит на своего бывшего демона и гадает, каковы будут его следующие действия. Похоже на то, что Себастьян изменил свою тактику и решил влиять на желанную душу непосредственно с момента контракта. Пойти проторенной дорожкой, повторив годы их альянса, а, возможно, наоборот, съесть душу прямо здесь, в момент её разлома. Прикипевший к мальчику взгляд явно говорит о том, что Себастьян с нетерпением ожидает призыва. Но Сиэль ведь знает: призыва не будет, ждать нечего. А ещё он догадывается о невозможности избежать столкновения (хотя он тайно надеется на лёгкий исход: демон поглотит нужную ему душу и уйдёт восвояси). И впрямь — демон замораживает всех окружающих в последний миг. «Поинтересоваться здоровьем желает, как мило с его стороны», — Сиэль со вздохом принимает решение принять участие в беседе, сценарий которой даже приблизительно предугадать не может. При этом он не желает показывать себя истинного. По нескольким причинам, одной из которых являются его диковинные цепи. Слияние с маленьким Сиэлем — дело лишь одной чётко сформулированной мысли. — Сиэль?.. Себастьян смотрит на Сиэля такими глазами, будто готов упасть на колени и начать молиться. Мальчик прячет обескураженность за полуприкрытыми глазами и выстраивает вокруг себя оборону — скрещенные руки и безразличие. Эти элементы призваны сдержать лишние слова и эмоции, которые возрастают в его теле параллельно времени, уделённому гипнотическим порфирным глазам. Их тепло, однако, подкреплённое необычайно ласковым голосом, испытывает прочность барьера Сиэля. И он решает рассказать свою историю, ровно и спокойно, точно усвоенный урок. Он не до конца понимает, зачем, но в глубине души догадывается, что ему необходимо высказаться Себастьяну. И быть услышанным. Повествование его охватывает самые главные события — без подробностей, которые так и просятся наружу — и наполнено небрежными ремарками, однако Сиэль всё же бессознательно допускает больше серьёзности и задумчивости, чем следует, поэтому решает спасти ситуацию грубым манёвром. — А как ты хочешь, чтоб он умер? Спокойно или в ужасе? Какая душа тебе по вкусу? Себастьян отвечает взглядом, полным смесью из неверия, шока и сожаления. — Ты действительно считаешь, что я хочу поглотить твою душу? Разум не сразу принимает слова, что поглощение души Сиэля — не его цель. Мальчик в недоумении: зачем тогда демон его преследует? — Сиэль, — тихо произносит Себастьян. — Ты ведь помнишь ночь семнадцатого января тысяча восемьсот девяностого года? Разумеется, он прекрасно помнит эту ночь. Ночь, когда он окончательно сломался и принял фатальное решение. Себастьян спрашивает, почему он так категорично поступил и сжёг все мосты. А Сиэль, совсем не так уверенно, как ему хотелось бы, отвечает, что тогда высказался полностью. Демон, кажется, с долей обиды и ещё большей по масштабам радостью говорит, что ему не дали выразить свои мысли, а их накопилось предостаточно. И эти мысли, выраженные надрывно и импульсивно, выбивают у Сиэля почву из-под ног, а его апатичное выражение лица терпит бесповоротное поражение. — Ты гордый, бесстрашный, решительный и упрямый. Ты поражал меня своей неординарностью, заставлял меня наблюдать за тобой и… любоваться. Твоя душа бесценна для меня. И поэтому она должна жить. Сиэль молча, неподвижно стоит, теряя последнюю связь с окружающим миром, когда его касаются полузабытые, но такие родные руки, прошибая импульсом-молнией насквозь. Пока свирепство в душе безжалостно уничтожают, он не находит сил смотреть в глаза Себастьяну и смотреть вообще. Но глаза распахнуть заставляют пронзительные и поразительно искренне звучащие слова: — Ты мне бесконечно дорог, Сиэль. Вот что ты услышал бы, если бы дал мне шанс. Ледяной холод возвращается, а вместе с ним поднимает голову обида. Сиэль предельно чётко видит, как... ...его тело покоится у едва тлеющего золотисто-рдяными углями камина. ...его тело распластано у лестницы с ярким глобусом около выгнутой руки. ...его тело утопает в постели и освещено отблесками заходящего солнца. ...его тело лежит на руках у демона и испускает последний натужный вздох. ...его тело бесконечно долго опускается на чернильно-синее дно Темзы. Демон, который с первого дня их альянса подсознательно стал для него воплощением защиты и безопасности, торжественно поклявшись боронить и беречь, в итоге погрузил Сиэля в персональные круги Ада и обрушил на него массу мучений. «Это непростительно, — думает Сиэль, а его ярость просыпается, как только в голову приходит ещё одна — более болезненная — мысль: — А ещё более непростительно то, что такие необходимые мне слова не прозвучали раньше». — Я. Не. Верю. Сиэль медленно отстраняется от ошеломлённого демона и успевает заметить возникновение одной цепи за спиной, пока инстинкт не подрывает его на ноги и не гонит от Себастьяна прочь. Сиэль что-то говорит, не сознавая смысла собственных слов, параллельно спеша к алтарю, внимательно наблюдая за цепью — «Почему только одна?» — и, неожиданно для себя самого, сильно тревожась той мыслью, что если для его цепей уничтожить шинигами не проблема, то едва ли уцелеет демон. К ужасу Сиэля, цепь, видимо, таки решает проверить догадку своего подопечного, поскольку резко меняет направление и устремляется в сторону Себастьяна — наверняка как к виновнику гнева мальчика. Пока демон даёт обещание, что не остановится, Сиэль принимает одно единственное возможное решение в сложившейся ситуации: вместе с пожеланием удачи Себастьяну, он снимает с ребёнка внушение, а его силу вместе с позаимствованной энергией заморозки Себастьяна направляет на сдерживание цепи, пока его ярость не затихает под атакой острой боли и жуткого вопля. Сиэль надеется, что при вмешательстве какого-то чуда его мир померкнет, наконец, в последний раз.