Формула контракта

      Окатившее меня с ног до головы ведро студёной, даже ледяной воды становится тем обстоятельством, которое пробуждает мою почти полностью молчащую три с гаком года болезненность. Я даже начал забывать о том, насколько сильно подвержен простуде, но текущее состояние благосклонно напомнило мне, что такое моё отношение более чем беспечно и наивно.       Пока я лежу в палатке и страдаю от жара, вокруг мечется чуть ли не весь основной состав циркачей. Мелькает пятно за пятном, множество пятен, состоящих из хоровода цветов, раздаётся множество голосов. У моей постели вертятся и суетятся все, начиная от Джокера и заканчивая... не знаю, кем, я перестаю различать своих посетителей на Питере и Вэнди.       Когда энергии остаются жалкие крохи, я предпочитаю смотреть на тебя, стоящего поодаль, а не распыляться на кого-то ещё, даже если «кто-то» в одном шаге от меня и потому легкодоступен взгляду.       У тебя на лице расцветает великолепная градация мимики: от непонимания до обескураженности, от разочарования — до злости. Да, я вижу злость и вижу, что ты желаешь этой злости дать право голоса. Ты усердно улыбаешься циркачам, сеешь какие-то вежливо-пустые фразы, но твоему терпению приходит конец: я вижу раздражение, лежащее изгибом на твоих бровях.       Поговорить у нас за хором встревоженных (и даже перепуганных) голосов и толпой людей так и не получается: озноб берёт своё и уносит мой организм в болезненное забытие.       Сквозь беспокойный сон чувствую, как в меня бережно вливают что-то концентрированно-травянистое.       Какой отвратительный и до боли знакомый вкус микстуры родом из детства.       Окончательно будит меня твой тихий голос и прохладное прикосновение ко лбу спустя непонятное количество времени. Кажется, что я был в полусне с изрядно обеспокоенными моим плачевным состоянием родственниками (очередная издёвка судьбы, грубо напоминающей о безвозвратности потерянного прошлого) всего несколько минут. Тем не менее, судя по густой и стойкой тишине внутри и, главное, снаружи — прошло по меньшей мере несколько часов. Значит, ты ждал до глубокой ночи.       — Мой лорд?       — Себастьян...       — Как вы себя чувствуете, господин?       — Бывало и получше.       — Действительно, — недовольно соглашается Себастьян. — Все три последние года было лучше.       Расфокусированно гляжу на тебя и силюсь понять... ах да, ты же злился накануне.       — Почему вы не сказали мне, милорд?       — Ты не спрашивал, — рефлекторно, для выразительности, хочу пожать плечами, но движение вызывает волну боли в теле, и я слегка морщусь. Определённо не лучшее время для поддержания созданного мной образа графа. — Разве эта неприглядная особенность моего организма тебя интересует?       — Меня интересует всё, что так или иначе касается вас и связано с вами, — получаю неожиданно твёрдый ответ.       Хорошо, что моё удивление не проступает за выражением изнеможения.       — Ммм... учту на будущее. Но, так или иначе, — с нажимом говорю я (таки сложно полностью лишить себя привычных интонаций), — мы оговаривали, что со внутренними раздражителями разбираюсь я сам. На тебе защита исключительно от внешних атак.       Себастьян открывает рот — для возражения, вероятно, — но звуков не издаёт. Верно, эту карту тебе нечем бить.       Я осматриваюсь по сторонам насколько позволяет отдающая в шею боль и жестом показываю тебе наклониться ко мне. Ты быстро присаживаешься у моей постели. Я беру твою руку, размещаю на своей и кладу указательный палец свободной руки по центру твоей ладони. Даже невзирая на глубокую ночь и ранний отход ко сну циркачей в связи с крайне ранним их подъёмом, меры предосторожности никогда не бывают излишними. Какой-то миг собираюсь с мыслями и при помощи азбуки Морзе максимально старательно изображаю на твоей коже необходимое поручение:       «Выясни, кому принадлежит обнаруженный нами герб. Любым способом. И как можно быстрее».       Ты меняешь положение наших рук и отвечаешь стандартно:       «Да, мой лорд».       «Чудесно».       Я собираюсь отпустить твою руку, но ты не позволяешь: вновь меняешь наши ладони местами.       «Обещаю справиться за несколько часов. Утром мы вернёмся в поместье. Я организую для вас горячую ванну».       «Будет замечательно, если получится покинуть это невыносимое место».       Внезапно ты склоняешься ко мне, так близко, что твой жар ощущается сильнее того, что пожирает меня изнутри. Твои губы легонько ложатся на мой лоб. Прикосновение настолько приятное, что я невольно прикрываю глаза.       «Какая чудовищная температура, — молча сокрушаешься ты, продолжая сообщать информацию моей ладони. — Но я знаю, как мы будем с этим бороться. Несколько чайничков Эрл Грея и приличное количество сладкого послужат дополнительной терапией. Уверен, вы быстро выкарабкаетесь».       Сбитый с толку то ли инициируемым лично тобой предложением сладостей (мне что, следовало просто-напросто заболеть, всего лишь это, чтобы не клянчить у тебя пироги-торты-парфе-пудинги тогда, когда хочу и в каком угодно желаемом количестве?), то ли употреблённым «мы будем с этим бороться» (не включён был пункт устранения моих болезней в условиях контракта, не был, Себастьян), произношу вслух:       — Торт... шоколадный?       Ты улыбаешься той улыбкой, которая означает «ах, какой вы всё-таки... взрослый, но ребёнок».       — Да, милорд, ваш любимый шоколадный торт.       — И даже компанию мне составишь?       Ты, кажется, в замешательстве.       — Мой господин? Разве я не всегда рядом с вами?       Хорошо, что я и так красный от высокой температуры, и другого смысла моего румянца не разглядеть.       — Компанию в чаепитии. Не как дворецкий. В качестве...       — Ах... Понимаю, — медленно произносишь ты, но определённо колеблешься между сдержанным молчанием и смелым предположением. — Как ваш друг.       Ты знаешь, мне есть чем бить эту карту, Себастьян.       Вновь твоя рука оказывается на моей. Я медленно, знак за знаком, создаю безумную фразу:       «Не совсем. Как мой незаменимый любимый демон».       Градация твоей мимики великолепна: от сильного потрясения — до непомутнённой радости.       Ты с явным удовольствием отвечаешь, обхватывая мою кисть сразу двумя руками:       — Жду не дождусь этого момента, мой лорд.       Твои губы вновь трепетно ложатся на моё лицо, но в этот раз — губы на губы.       Кто бы мог подумать, что моя жуткая болезнь способна оказаться столь прекрасной.       Столь прекрасной, чтобы существенно расширить условия стабильной и неподдающейся правкам сделки.