Увидим

Артур долго стоял, прижав свои руки к холодной стене, его рвало, желчь жгла горло. Он даже не был уверен, что произошло. Он просто шёл домой за Софи, наслаждаясь редким солнечным днём в осеннем Готэме, думая о том, что приготовит сегодня вечером своей матери на ужин, и вдруг Софи стояла перед ним со страхом в глазах и электрошокером в дрожащей руке. Она кричала и ругалась на него, называла его уродом и грёбаным неудачником, и похоже… она была совершенно права. Было уже темно, когда он наконец поднялся и потащился домой. После того, как он приготовил еду матери и посидел с ней, пока она смотрела телевизор, он уложил её в постель. Если она и разговаривала с ним всё это время, то он и слова не мог вымолвить. Его мозг работал со скоростью одной мили в минуту, но в то же время мысли были тяжёлыми и вялыми, снова и снова возвращаясь к словам Софи и её страху. Артур взял дневник. Если бы его социальный работник посмотрел в него сейчас, она была бы очень не довольна, так как он почти не заполнял его с тех пор, как потерял работу. Он пролистал страницы. Он вёл этот дневник уже около года, но первые несколько «записей», если его жалкие каракули можно было так назвать, казались чуждыми, как будто они были написаны другим Артуром из совершенно другого времени. Некоторые из них казались почти обнадёживающими, оптимистичными и нормальными. Гари пригласил меня сегодня в кинатеатр. Мы пайдём смотреть «Звездные войны». Сегодня расговаривал с дамой из коффейни. Коффе делает меня вялым, но леди была милой. Доктор дал мне побольше медекаментов. Я не хотел их, но она сказала, что так я буду чуствовать себя лучше. Семь тоблеток сейчас, не уверен, что они помогут. После этого его записи стали менее связными и гораздо более мрачными. Артур затянулся сигаретой, задерживая дым, пока не стало больно. Он выдохнул и перевернул страницу. Обнажённые женщины смотрели прямо на него, их тела были расположены вызывающе или откровенно вульгарно. Он забыл, откуда взял этот порножурнал, но отчётливо помнил, как вырезал фотографии, засовывал их в дневник, а потом строчил над ними, как у него начинала болеть голова и трястись руки, как его настроение менялось двадцать раз за ночь, пока, наконец, не останавливалось на какой-то извращённой смеси удовлетворения и ненависти к самому себе. Его социальный работник ничего не сказал, когда увидел, как он показывал ей это без всякого смущения, но теперь ему было очень стыдно. С тех пор у него было несколько таких ночей. Да что с ним такое? Он хотел вырвать эти страницы, но одно из правил, которое внушил ему социальный работник, заключалось в том, что если что-то попало в его дневник, то оно там и остаётся. Что-то насчёт анализа всех его эмоций или чего-то ещё. Она всегда читала его так быстро, что Артур сомневался, что у неё хватает времени даже на то, чтобы разобрать написанное, особенно его почерк. Он закурил ещё одну сигарету и открыл пустую страницу. Он долго смотрел на неё, пока сигарета не кончилась и он не оказался на полпути к другой. Наконец он прижал ручку к бумаге. Он хотел написать о Софи и о том, как он её напугал, как сильно сожалел обо всём и хотел повернуть время вспять, но всё, что он записал — это «урод». Снова и снова, пока вся страница не была заполнена лишь этим словом. Он перевернул страницу. Сделал глубокий вздох. Снова начал писать: Грёбаный неудачник. Грёбаный неудачник. Грёбаный неудачник грёбаный неудачник грёбаный неудачник грёбаный неудачник грёбаный неудачник… Солнце уже начало уходить за горизонт, когда Артур тихонько выдвинул ящик, в котором его мать хранила хорошую бумагу, ту самую, что она использовала для писем Мистеру Уэйну. Она запретила Артуру пользоваться ею, хотя она и не была нужна ему. Ну, до этого момента. После многочасовых записей в дневнике у него уже начало сводить руку, но это было необходимо сделать. Артур почти никогда не писал писем. Он предпочитал выполнять свои поручения лично или по телефону, если это было возможно, и у него не было друзей, с которыми он мог бы обмениваться ими. Во время своего последнего пребывания в больнице он писал письма только своей матери. Кроме интенсивной терапии и бесконечных встреч с врачами, пытающимися его понять, ничего особенного не происходило, но он всё равно старался писать ей каждую пятницу, воображая, как ужасно она скучает по нему, и жалея, что он оставил её одну, без всякой помощи. Она никогда не отвечала ему, даже ни разу не навестила, но он не возражал. У неё были свои дела, более важные, о которых нужно было позаботиться. Артур прижал ручку к бумаге. Старательно медленно и с предельной осторожностью, он написал: «Уважаемая Мисс Дюмон, » и остановился. Он хотел объяснить ей, почему он сделал всё это, признавая при этом, что не было никакого оправдания его поведению. Он хотел сказать ей, что его врач сказала ему, что он может зациклиться на рутине, и он всё ещё пытался понять, какая рутина продуктивна, а какая… разрушительна, как для него, так и для других. Ему хотелось извиниться миллион раз за то, что он сделал, за то, что напугал её, за то, что из-за него на её лице появилось такое испуганное выражение. Он хотел рассказать ей, как разбилось его сердце, но это то, что он делает, выползает и пугает тех, кто его окружает, и он должен был знать лучше и держаться от неё подальше. И как он сожалел, что не сделал этого, и почему он этого не сделал — его тянуло к ней, он был загипнотизирован ею — и что он будет уважать её желание и никогда больше к ней не приблизится. Но он всё ещё оставался Артуром Флеком, а Артур Флек никогда не мог найти нужных слов, и никогда не знал, как их записать. И даже если бы знал, он никогда не умел писать презентабельно, и его щеки начали гореть от стыда при мысли, что Софи увидит его плохую грамматику и почерк. Она, конечно же, уже не думает, что в нём есть что-то хорошее — уже нету, определенно, — но это всё ещё мучительно терзало что-то внутри него, понимание того, насколько… он был жалок по сравнению с кем-либо и особенно с ней. В конце концов он записал только одно простое предложение.

. . .

Прошло уже два дня после столкновения Софи с Артуром. Она была уверена, что он не преследовал её с того дня, и была счастлива, что не встретила его в коридорах. Она даже не знала, что скажет ему. Часть её хотела извиниться за то, как она его назвала, потому что он действительно выглядел так, будто понятия не имел, как общаться с людьми, но в то же время он уже был взрослым человеком. Ему следовало бы знать лучше. Она имела полное право грубить ему. Но выражение его лица… Может быть, он всё-таки был прав, и она действительно была слишком хорошей. Она знала, что письмо в почтовом ящике от Артура, ещё до того, как вынула его. Просто знала это. Ещё больше это подтверждалось отсутствием почтового штемпеля и надписью «для Софи» на конверте, написанной явно дрожащей рукой. Оказавшись дома, она хотела выбросить его прямо в мусорное ведро. Какое оправдание он мог придумать? Или это был просто ещё один способ напугать, теперь, когда он боялся открыто преследовать её? Было ли это только первое письмо из многих, направленное на то, чтобы задушить её своей… одержимостью? Но с другой стороны, это был Артур Флек, человек, терпеливо заботящийся о своей ужасной матери, человек, который мягко поблагодарил Софи после того, как она обработала его раны, человек, чья любимая часть его работы — смешить детей. Ну, по крайней мере, это письмо могло бы послужить последней точкой для их общения. Либо она оставит всё это позади, либо это напугает её настолько, что она пойдет в полицию и разберётся с этим. После ужина и быстрого душа Софи свернулась калачиком в постели, открыла конверт и вытащила аккуратно сложенный лист бумаги. Она была удивлена, что там была только одна страница. Вероятно, это не особо длинный список оправданий или какая-то извращённая, затянувшаяся угроза её безопасности. На неё смотрела, написанная чёрными чернилами и на вид очень дрожащей рукой, которая тем не менее старалась писать очень разборчиво, только одна короткая фраза. Уважаемая Мисс Дюмон Я так сажалею о том, что зделал, этого больше не повториться. Артур Флек Её глаза цеплялись за ошибки. Они были, ну, совершенно очевидными, но Софи решила, что это связано с проблемами Артура со чтением. Неожиданно для себя она почувствовала волну жалости к нему. При личной встрече он был застенчив и разговаривал неохотно, но он не был глуп, это было совершенно ясно для неё. Должно быть, это ужасно — быть не в состоянии выразить свои мысли должным образом. Учитывая его состояние, неудивительно, что он всегда выглядел таким подавленным. Должно быть ему ужасно одиноко, особенно в таком городе, как Готэм, где каждый думает только о себе и не терпит чужой труд. Она вернулась мыслями к письму. Ну, это была скорее записка, если так подумать. Она не была уверена, чего конкретно ожидала, но точно не простое извинение. Софи не знала многих мужчин, которые могли бы признать свою ошибку, не говоря уже о том, чтобы извиниться за неё. То, что он сделал, было очень неправильно, но, похоже, он понял это и пожалел об этом. Она также оценила, что он выбрал именно этот способ извиниться — если бы он захотел сделать это лично, ему снова пришлось бы ждать её где-нибудь, и это, несомненно, вывело бы её из себя ещё больше. — Эй, Николь, можно тебя кое о чём спросить? Николь, коллега Софи и самая близкая её подруга, повернулась к ней с улыбкой: — Конечно, в чём дело? — Мне нужен совет насчёт одного человека, которого я знаю… — Ооооо! — протянула Николь с ухмылкой. Софи нахмурилась, глядя на неё: — Всё не так! Николь приподняла бровь, всё ещё ухмыляясь: — Дорогая, если ты просишь у меня совета насчет него, то всё так. — Ладно, хорошо, может и так, но дело не в этом! — решительно сказала Софи. — Он сделал кое-что… очень не правильное и… — Наркотики? Побил тебя? Убил кого-то? — быстро перечислила Николь, ухмылка исчезла с её лица. — Нет, ничего подобного! Всё не настолько серьёзно, но всё равно плохо. Он очень сильно напугал меня. Но дело в том… — Софи посмотрела на свои руки, — Ну, он прислал мне письмо и извинился. — Письмо! Как романтично! — О боже, заткнись! — воскликнула Софи с улыбкой. — Он прислал мне извинения. И я не знаю, что теперь делать. Принять их? Или просто продолжать игнорировать его? Николь промурлыкала: — Не знаю. Я имею в виду, парень делает что-то плохое и извиняется? Но опять же, если он заставил тебя чувствовать себя в небезопасности… я не уверена, что стоит рисковать, понимаешь? Ты должна быть в безопасности, Софи. Может быть, дать ему немного времени? Посмотришь, что он будет делать? Если он будет продолжать настаивать на контакте, то у меня для тебя плохие новости, — закончила Николь кивком, как бы подтверждая собственные слова. — Думаю, ты права… — Софи замолчала на мгновение. — Спасибо, Николь. Николь с улыбкой повернулась к своему столику. Затем через мгновение снова посмотрела на Софи с озорным выражением лица. — Итак, он горячий? — вместо ответа Софи швырнула в неё карандаш. «Он — нечто»,  — подумала она. Вернувшись домой в тот же день, она была удивлена, увидев двух незнакомых мужчин в тёплых пальто, стоящих рядом с лестницей на её этаже. Услышав, как открылся лифт, они оба повернулись к ней, и Софи заметила, что на шеях у обоих поблескивали полицейские жетоны. Она кивнула им в знак приветствия и направилась в свою квартиру. — Эй! — крикнул один из мужчин, и она остановилась, медленно повернувшись к ним лицом. — Простите, Мисс, — сказал молодой полицейский, — Не могли бы вы нам сказать, где мы можем найти Мистера Артура Флека?