In Aeternum.

— В гроте Палатинского холма пастух Фаустул нашёл выкормленных волчицей младенцев – Ромула и Рема. Они выросли и узнали, что их настоящие родители – это бог войны, Марс, и жрица, Рея Сильвия. А дедом Ромула и Рема был царь города Альба-Лонга, Нумитор, свергнутый с трона своим братом. Братья вернулись в Альба-Лонгу и вернули власть своему деду. Однако жить там не захотели. Вместо этого решили основать свой город. Ромул выбрал для нового города холм Палатин, а Рем предпочёл соседний город. Братья решили гадать, кто прав, по полёту птиц. Рем увидел над своим холмом шесть коршунов, а Ромул – двенадцать. Близнецы горячо заспорили, и Ромул убил Рема, — закончив читать, Нисан хлопает книгой, строго посмотрит на Чимина, который, положив голову на вытянутую руку, нагло распластался на столе и зевает от скуки вместо того, чтобы учиться. — Сам просил меня обучать тебя истории Рима, сам же в наглую спишь? — Глупо. Мир создал Бог Птах. Он же создал всё живое и всех Богов, а тут какие-то волки. — У каждого народа своя правда о том, как создавались мир, страны, города и происходили другие события. Если хочешь лучше понимать римлян, то тебе стоит принять их веру. — А как у тебя на родине рассказывали? — Нас создал Бог по своему образу и подобию, — спокойно отвечает Нисан, сложив руки на груди, но всё ещё недовольно сморит на младшего. — То есть он омега? — восклицает Чимин, восторженно подпрыгивая и, запутываясь в длинной палле, падает на пол, роняя с грохотом стул. Нисан несдержанно смеётся в голос, настолько сильно его рассмешил глупый вопрос его друга. Чимин мямлит себе под нос ругательства о неудобных и очень длинных римских вещах, вспоминая свои короткие накидки в Фивах. Он осторожно поднимается с пола, проверяя свои красные ладошки. — Слышал бы тебя мой отец, — Нисан утирает выступающую слезу от смеха. — Ну ты рассмешил. Не знаю, я никогда не уточнял, какого пола Бог. — Ну и он создал еще Богов, да? — всё так же не успокаивается Чимина. — А потом мир? — Нет. У нас один Бог. — Как один? Прям один? — юный египтянин ошарашенно вопит на всё помещение, спешно возращая стул на его законное место, и, уже сев на него, тише добавляет: — Других нет? Он что и Бог моря, и солнца, и здоровья? Нисан кивает и улыбается из-за забавной реакции. Юноша несколько секунд хлопает глазами, сидит с открытым от удивления ртом, пытаясь осознать, какой силой должен обладать Бог, чтобы одному всем править и за всеми следить. — Вот поэтому ты и стал рабом. Не может один Бог за всё отвечать — это слишком тяжко, — заключает Чимин, театрально разводя руками. — Ты тоже раб, значит и твои Боги плохо справились? Чимин грустно вздыхает и украдкой смотрит на Нисана, не находя ответа на его каверзный вопрос. Заметив опечаленное лицо друга, омега уходит от неприятной и болезненной темы: — Пойдём, наше занятие закончилось. Завтра разберём ещё пару легенд. Омеги, вернув книги на место и задвинув стулья за собой в библиотеке хозяина, направляются в восточную часть дома, где полным ходом идёт подготовка к завтрашнему важному мероприятию. Чимин останавливается возле приоткрытой двери, ведущей на террасу. Будучи занятым подготовкой к приему, Нисан даже не обращает внимание на то, что Чимина нет рядом с ним. Он сосредоточенно проходит в глубь дома, без замедления раздавая указания слугам. Омега с золотистыми волосами тяжело вздыхает и ощущает сильную давящую боль в груди. Прошло ровно четыре месяца с того самого дня, когда его нога переступила порог дома сенатора Сокджина, но сердцем он по-прежнему во дворце в Фивах, рядом с мёртвым отцом. Внезапный порыв осеннего ветра заставляет омегу съёжиться и обнять себя. Прозрачные ткани, служившие украшением в дверных проёмах, беспокойно порхают от северного ветра. Чимин живет так, словно он одна из его любимых кукол, которых всё время дарил ему его отец на дни рождения. Тело функционирует, а души нет. Она засохла, мерзко потрескалась, как египетская земля в сезон засухи. Для него время остановилось еще в Фивах, в отличие от Хосока, который, словно обезумевший, тренируется сутками. Его кожа стала на ещё один оттенок темнее, чем прежде, его пресс теперь имеет куда более чёткий контур. Только бледный шрам на боку напоминает ему о той злостной ночи, когда вся его привычная жизнь рассыпалась на песчинки в больших песочных часах. Чимин думает, что альфе легко, но он даже понятия не имеет, что Хосок нагружает себя адскими тренировками не для развлечения, а лишь бы не думать и не чувствовать боль от осознания того, что он больше никогда не вернётся домой к отцу, не увидит своих братьев, не сможет почувствовать в жаркий день прохладный ветерок с Нила и не сможет больше спрятаться в тени финиковой пальмы от палящего солнца своей Родины. Каждый страдает по-своему. Но те, кто были связаны больше десяти лет дружбой, преданностью и любовью, стали отдаляться друг от друга всего лишь за пару несчастных месяцев. Рим меняет людей и, к сожалению, не в лучшую сторону. Чимин плохо спит в последний месяц, его мучают мысли о доме, о Хосоке, о своей жизни, и, главное, он видит один и тот же кошмар. Даже сейчас омега прикрывает тяжёлые из-за недостатка сна веки и перед глазами, словно наяву, появляется маленький светловолосый мальчик, бегущий на руки к легату Намджуну, который стоит в бассейне, наполненном кровью, и всюду валяются тела убитых. Теперь из темноты уже появляются цветущее дерево и дом сенатора Сокджина. Сам альфа весь в крови, но закрывает Нисана, стараясь остановить гладиус голой рукой. Неожиданно картинка меняется на умирающего Чонгука в снегу, по белоснежным холмам текут бордовые реки, которые, объединяясь, перевоплощаются в Нил. Перед Чимином вырастает величественный дворец. На троне восседает Хосок, держа в руках символы власти Египта — хек и нехех, а по правую руку от него стоит Тэхён, одетый в египетские одежды. Затем темнота. И снова светловолосый ребенок с лавровым венком на голове. Он мирно играет у чей-то ноги и тянет свою маленькую ручку. Чимин не контролирует себя и перерезает горло ребенку. Кровавыми руками он надевает на себя венок из алых маков и с закрытыми глазами садится на престол, за которым стоит сам Бог Сет с золотым орлом в руках. — Старший слуга, Вы слышите меня? Чимин резко дёргается, и из-за головокружения омеге приходится опереться о стену. Его лицо бледнее мраморной плитки, а самого его сильно трясёт. — С Вами всё хорошо? — обеспокоенно спрашивает один из слуг дома и самовольно дотрагивается до холодной руки, но омега ударяет его по запястью. — Не трогай меня. Слуга испуганно склоняет голову и потирает место ушиба. Отдышавшись, он приходит в себя и замечает действие раба. Его сердце наполняется сожалением: — Извини. Я не хотел тебя обидеть. — Лучше Вы, чем хозяин отправит меня на рудники. — О чём ты? — Цветы... — старший слуга только сейчас замечает, что в дом заносят большие вазы с розами для завтрашнего праздника. — Почему сегодня? Я же заказывал к завтрашнему рассвету... Совсем юный раб-омега падает на колени и, рыдая, отчаянно молит: — Я не знаю, как так получилось. Умоляю, не отправляйте меня на рудники. Я готов на удары плетью, только пощадите! — Поднимись. Нет времени хныкать, надо срочно спрятать цветы, иначе нам всем не жить, — Чимин анализирует, куда можно спрятать такое количества роз от глаз Сокджина, и благодаря своей смекалке находит нужное помещение на вилле. — Срочно опустоши купальню гарема. Бегом, — Чимин, подняв тунику, чтобы было легче и быстрей передвигаться, вбегает в главный зал и срочно поднимает всех слуг, приказывая уносит вазы в западную часть дома. Целый день старший слуга занят подготовкой к дню рождения Намджуна. Все эти месяцы он провел в обнимку со своим любимым омегой. Чимин помнит тот злосчастный ужин со слугами, которые восхищенно сплетничали о свадьбе легата легиона. — Неужели легат не мог найти более выгодную пару? — возмущённо произносит слуга с пепельным цветом волос и сильным галльским акцентом. — Он хороший омега, — отвечает Чимин, откладывая ложку на стол; хоть его голос звучит спокойно, внутри омеги бушует истерика. — Он же меченый. Пользованный. — Ужас, как противно, — проносится ядом среди прислуг. — Фу, гадость. — Мы тоже меченые, а значит пользованные. Только в нашем случае нас трахнут и кинут подыхать на рудники. А его вот в мужья берут, так ещё и такой важный альфа. — Хватит сплетничать, — строго произносит Нисан, — к нам это не относится. Куда ты? — обращается омега к выходящему из-за стола Чимину, который так и не притронулся к пище. — Я наелся. Пойду уточню, точно ли хозяин не хочет ужин? Нисан ничего не отвечает, только понимающе и с сожалением смотрит вслед уходящему другу. Омега не помнит, как покинул маленькую кухню, но зато отчетливо помнит, как услышал звук своего разбитого сердца. Как тихо, закусив руку, рыдал всю ночь у себя в комнате, чтобы не разбудить Нисана, который прекрасно осведомлён о его слепой любви к легату. Всё это время Чимин старательно собирал своё разорванное сердце и осторожно зашивал, приговаривая: «Он никогда бы и не был моим альфой. Хосок был прав. Это глупый сон. Исида, ты ошиблась. Мы неистинные, и нам никогда не быть вместе, мы враги». Но стоило омеге почувствовать терпкий одурманивающий запах красного мака, как его сердце издает глухой стук, а на лице расцветает счастливая улыбка ровно до тех пор, пока он не замечает Намджуна, обнимающего за талию своего жениха. В парадной комнате стоит довольный альфа в генеральских доспехах, который, вытащив из вазы цветы, плетёт венок. Омега рядом с ним разодет в лучшие шелка империи, что-то шепчет ему, целует и явно не может дождаться, когда венок из прекрасных светло-розовых цветов будет готов. Чимин громко объявляет остальным слугам о гостях: — Рады приветствовать, легат. Мы ждали Вас к завтрашнему вечеру. Намджун невольно дёргается и тем самым чуть не роняет своё творение, с придыханием поворачивается на мелодичный голос. Чимин, сделав поклон, гордо смотрит в кофейные глаза напротив и изящно поднимает руку. Светлая ткань оголяет его тонкое запястье и Намджун перестает дышать вовсе. Старший слуга подает знак остальной прислуге остановить все приготовления и покинуть помещение. После чего грациозно уходит, со словами: «Я доложу сенатору о вашем прибытии» Намджун был уверен, что за то время, которое он не видел омегу, его сердце остыло, но нет. Оно наоборот полыхает еще сильнее, с большим напором оно жаждет обладать Чимином. Доделав веночек, он надевает его на голову Тэхёна и, холодно чмокнув его в щёку, удаляется к прибывшему Сокджину. Тэхён замечает резкое изменение в поведении своего альфы, но старается не обращать внимания, поэтому поспешно направляется в гарем, чтобы узнать свежие сплетни о Риме.

***

— Значит, ты получил травму во время боя? — Сокджин внимательно смотрит на своего любимого гладиатора. Юнги стоит перед своим хозяином, и его внутренний зверь подсказывает, что не так просто сенатор вызвал его почти сразу же, как легат покинул его кабинет. — Да, — твёрдо отвечает гладиатор. — Понятно, — вдумчиво произносит себе под нос Джин, после чего разворачивается к столу. Юнги вздыхает: на него слишком давит пугающая аура альфы, но он не успевает вновь набрать в лёгкие воздух, как чувствует резкую боль в области носа. Приподняв глаза, гладиатор видит разъярённого сенатора с разодранными костяшками на правой руке. Тогда до Юнги доходит, почему ему так больно, и он машинально дотрагивается до ноздрей рукой и ощущает, как горячая жидкость течёт по его холодным от нервов пальцам. — Вздумал мне врать? Я знаю, что ты не проводил бой на арене. Гладиатор тут же падает на колени, не обращая внимания на то, что от наклона головы кровь льётся сильнее, пачкая любимый персидский ковер господина: — Умоляю... простите меня, — едва шепчет одними губами Юнги. — Прошу, простите мой глупый проступок, хозяин, умоляю. — Хозяин? Смотрите, как он запел, — обращаясь к страже в комнате, усмехается сенатор, театрально разводя руками, а после, приняв мокрое полотенце из рук одного из них, он прикладывает его к своей руке и недовольно шипит. — Я даровал тебе свободу, но ты предпочёл своими заслугами возвышать имя моего дома на кровавых аренах, и именно поэтому я смотрел сквозь пальцы на твои выходки. Но ты обманул меня. Юнги, ты думал, если я в Риме, то не узнаю, что в Помпеях происходит? Или назвать тебя Шугой? Твоим мерзким прозвищем от работорговцев с востока? Они дали тебе его в плену, пока вели в Рим. Я подарил тебе, — повышает свой голос сенатор, — имя, дом, Рим, а ты решил предать меня? — Нет! — воплем отчаяния кричит альфа-блондин. — Мне было стыдно признаться, что я неудачно упал с лошади в дороге и повредил плечо, — на секунду тяжёлая тишина повисла в воздухе. — Все мы люди, Юнги, — умерив свой пыл, уже спокойней обращается Джин к гладиатору. Он кивком головы приказывает Нисану поставить стул напротив гладиатора. Аристократическое кресло с отлитыми из бронзы ножками в виде звериных лап был слишком тяжёлым для хрупкого омеги, поэтому Нисану, прикусив губу, пришлось тащить его из-за стола в центр комнаты. Но благо один из стражников просит омегу отойти и, с легкостью взяв кресло хозяина, ставит на нужное место. Нисан еле заметно улыбается стражнику, на что тот подмигивает ему и возвращается к двери. — Дожили, в моём присутствии слуги в открытую флиртуют. Может ещё и трахнешь его? — с новой волной раздражения обращается господин дома к наёмному легионеру. Воин не отвечает, поэтому Сокджин, приподняв синюю тогу, чтобы не помять её, присаживается в свое любимое кресло и начинает вымещать свою злобу на Юнги: — Ну упал с лошади, так упал. Зачем ты соврал? Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Юнги ничего не говорит в свою защиту, только сильней склоняет голову, а алая кровь всё капает вниз. — Я так понял, те двое явно не погибли на арене? — Я убил их, чтобы они не донесли Вам. — Оплатишь мне двоих гладиаторов. — Слушаюсь. — И получишь от Ливия тридцать ударов кнутом сейчас же и в течение трёх дней по тридцать ударов на рассвете. — Спасибо Вам за милость. — Милость? Я бы предпочел на твоём месте перерезать себе горло. Выживешь, — шепчет прямо в бледное лицо, — и тогда я решу, стоит ли мне держать такого, как ты, под крылом своего дома гладиаторов или будет лучше выкинуть тебя на улицу. — Выживу и докажу, как сильно я предан Вам, — Сокджин снова ухмыляется на слова любимца публики. — Сопроводите его. Надеюсь, твои крики не отвлекут меня от важных дел. Двое стражников поднимают гладиатора, но тот вырывается из их цепкой хватки со словами: «Я сам». И гордо, подняв голову, направляется на место своей казни. — Я думаю... — начинает Нисан, стоило двери закрыться за спинами альф, но Джин его перебивает: — Мне не интересно, что ты думаешь. — Он боялся, что из-за травмы, которую он получил не на арене, Вы разочаруетесь в нём, — не обращая внимания на слова Джина, Нисан всё же решается озвучить свои мысли. — Я разочаровался в нём из-за лжи. Сокджин подходит ближе к Нисану. У омеги внезапно голова закружилась и стло подташнивать. — Я ведь сказал: мне плевать, что ты там думаешь. — Прекратите вести себя как ребёнок, — не выдерживает Нисан этого глупого поведения альфы. — Ну переспали Вы с рабом. Или это настолько сильно ударило по Вашему самолюбию, что Вы теперь обращаетесь со мной, как с пустым местом? Прошло уже достаточно времени. — Ты прав, надо мне перестать играть в благородство и взять, что я желаю. Сокджин впивается в сочные губы настолько сильно, что невольно прикусывает верхнюю. Нисан, морщась, старается оттолкнуть Джина. Омега продолжает толкать его в широкую грудь, пытаясь вырваться. Но альфа только сильнее прижимает его к стене. Джин разрывает поцелуй только тогда, когда в его лёгких не остаётся кислорода. Его грудь тяжело вздымается, а в глазах похоть танцует, он мокро облизывает свои губы, смакуя чужой вкус. Затем кидает на пол Нисана, который старается прикрыть живот и упасть на спину. Омега бьётся головой о мраморный пол, и на пару секунд в его глазах всё начинает плыть. Он слышит рвущуюся ткань своей нижней набедренной повязки, чувствует холодные руки на своих бёдрах. Затем обжигающее дыхание в области живота и дорожку из мокрых поцелуев, поднимающуюся к груди. Омега предпочитает не открывать глаза, чтобы не видеть вместо своего хозяина дикого зверя. Ему страшно, а точнее больно, что даже столь благородный человек, как он считал, ведёт себя хуже грязных гладиаторов на арене. — Что даже не будешь сопротивляться? Вижу, что тебе не нравится. — Хотите, чтобы я сопротивлялся? С удовольствием! — омега впервые повышает на него голос и, приподнимаясь на локти, даёт смачную пощечину. В комнате воцаряется тишина, только слышны тяжёлое дыхание Джина и всхлипы Нисана. Альфа отодвигается от омеги к дивану. Нисан, с трудом опираясь на столик, поднимается, стараясь скрыть свои слёзы и прикрыть порванную одежду. — Если так хотели меня взять, могли бы просто сказать. Но Вы предпочли вести себя как варвар. Так чем же Вы лучше рабов? У Вас нет чести. Сокджин приходит в себя от происходящего только после хлопка тяжёлой двери. Его щека начинает сильно гореть и зудеть. Он прикладывает смоченное в воде полотенце. Нисан, не зная куда бежать, дабы слуги не увидели его в истерике, забегает в нежилую комнату в конце второго этажа. Стоило ему скрыться от всего мира за пыльной дверью, как он дает волю чувствам. — Что случилось? — омега оборачивается на голос и видит перепуганного Чимина, который стоит в одной набедренной повязке и с ложками для супа. — Так удобнее тренироваться. Юноша быстро натягивает тунику на фоне отчаянного плача. Чимин подбегает к Нисану и крепко обнимает его, он осторожно кладет его на пол, а голову на свои колени. Омега гладит по мягким и слегка кудрявым волосам, напевая незамысловатую песенку. Спустя некоторое время, рыдания утихают. — Прямо как в нашу первую встречу, только я тебя тогда успокаивал, — немного надрывисто из-за сорванного голоса шепчет Нисан. — Я отдаю тебе долг. А теперь расскажи, что случилось, я хочу помочь тебе, — омега молчит, он взвешивает стоит ли обнажать свою душу перед кем-то или лучше закрыться от всего мира со своей проблемой наедине. — Чтобы ты не сказал, я не буду тебя осуждать, и я всегда буду с тобой. Ты стал для меня братом, которого у меня никогда не было, — начинает Чимин для того, чтобы Нисан понял, что можно ему доверять, как он доверяет ему. — Хосок мне не брат. Он мой слуга, — в комнате воцаряется тишина, слышно только надрывистое дыхание Нисана; Чимин пару раз отчаянно вздыхает, затем продолжает, — мои братья и отец погибли при взятии дворца в Фивах. Я старший сын фараона от первого брака. Нисан от услышанного приподнимается и заглядывает в карие глаза напротив, ища в них подтверждение словам: — Не может быть. Но как тебя не убил легат? — Он не знает. — И я не знаю, — спешно проговаривает омега, утирая лицо от слёз подолом туники. — Слышишь, никому никогда это не говори. — Хорошо. Я это рассказал для того, чтобы ты не боялся поделиться со мной из-за страха предательства. Теперь у тебя есть моя тайна. — Ты настоящее солнышко, которое меня радует в неясную погоду. Я влюбился. — В нашего хозяина? — слишком резко выпаливает Чимин и ладошкой ударяет себя по губам. — Что, так заметно? — с тоской уточняет Нисан, снова кладя голову на колени омеги. — Ну не знаю, как другие, но я это понял ещё с того самого утра, когда ты пропах запахом роз. А мне нравится легат. — У него же омега. — Ну и что? Это не мешает мне думать о нём. — У тебя обычная юношеская влюбленность, — врёт Нисан, лишь бы Чимин ему поверил и перестал рыдать ночами от неразделённой любви. — Он такой мужественный, красивый в форме и ещё помог тебе, хотя не должен был. Не переживай, пройдет. — А у тебя нет? — Нет, у меня не пройдет. Даже если захочу его забыть, у меня будет напоминание. Чимин моргает пару раз и как закричит на всю комнату: — Ты носишь под сердцем его ребенка!? Нисан нервно машет руками, пытаясь закрыть рот, но золотоволосый только больше шумит от радости. — Тихо! Нет! Если нас услышат? — Ты сказал ему? Такая потрясающая новость. Дай потрогать твой животик. — Он ещё плоский, — Нисан легонько ударяет по рукам непослушного омегу. — Нет сказал я. — Почему? — в недоумении дует губки Чимин, ведь ему не дали потрогать живот; омега растерянно смотрит на красного, как рак, Нисана. — Он брезгует только одной мысли, что делил ложе с рабом, который ещё и понёс от него. — Подожди, мы же пьём порошок. — Вот именно. Я сам в растерянности и не знаю, как так получилось. Я опомнился слишком поздно. — Хочешь избавиться? — Чимин внимательно следит за реакцией друга и счастливо улыбается, замечая, с какой трепетной любовью гладит свой ещё плоский живот Нисан. — Мне в Иерусалиме сказали, что я не смогу родить из-за ноги, поэтому от меня отказался мой супруг. Это очень большой позор, я ещё из семьи священников. Они от меня тоже отказались, поэтому, чтобы иметь кров и хлеб, я пошёл слугой к одному безумному альфе, — спокойно начинает свой рассказ омега, но его глаза тут же наполняются новыми слезами, которые он старается вытереть, пока они не скатились по щекам. — Люди его боялись из-за колдовства, называли демоном. Хотя он был и слепым, но очень милым, я многому у него научился. Он жил на небольшой горе в паре километров от самого города. Там и настигла меня чума в лице римских солдат. И вот небеса меня благословили, поэтому я хочу родить, даже если сам умру. — Нет! Не смей так говорить! — запротестовал Чимин, он своими маленькими ладошками взял омегу за лицо и, смотря в зеленые глаза, по слогам выговаривает: — Ты не умрёшь и родишь! Нисан улыбается и нежно накрывает ладошки омеги своими: — Спасибо. Чимин убирает коричневые волосы и целует его в лоб, а затем вытирает своими пальчиками слезы: — Я буду за тебя делать всю работу и помогу с родами. Я обещаю, что прочитаю все книги в библиотеке и узнаю всё-всё про роды, — Чимин, сжимая руку омеги в своих ладошках, прижимает к своему сердцу. — Обещаю, я помогу тебе. — И как я буду рожать, чтобы сенатор не узнал? — Подожди, может он передумает. Пока тебе нельзя нервничать и надо много кушать фруктов, — омега помогает встать своему другу, внимательно оглядывает его наряд, поправляет слегка кудрявые волосы и, открыв дверь, произносит: — Нас ждёт новая и прекрасная жизнь. Выйдя на террасу, омеги видят привязанного к деревянному столбу Юнги. Ливий, не жалея силы, словно от всей души, мстит за все проступки мелкого гладиатора и неуважение к себе, ударяет кнутом по уже и так кровавым местам. — А если быть точнее, нас ждет суровая реальность, — Нисан поправляет слова друга. — Двадцать пять! — громко кричит наставник, ударяя с ещё большей силой. Юнги не издаёт ни звука. Он не стоит уже на твёрдой земле, его ноги лежат на ней, а голова опущена вниз. Видно только, как кровавая спина тяжело вздымается и опускается — это единственный показатель того, что он всё ещё жив. — Двадцать шесть! Что, Юнги, думал, что тебе всё дозволено? Двадцать семь! Наконец-то свершается правосудие! — со злорадство кричит Ливий и ударяет в двадцать восьмой раз. — Найди лекаря, — Нисан приказывает Чимину, и омега бегом срывается с места. На балконе величественно стоит Сокджин, но на его лице ничуть не отражается сочувствие или сожаление. После тридцатого удара он заходит в свои покои, закрывая дверь. Ещё через пару минут наставник убирает свой любимый кнут и кивает управляющему, что можно забирать. Чимин с двумя омегами-слугами отвязывают альфу, и под руки тащат его в комнату. Лекарь с сумкой спешит за ними, вытирая пот со лба, и параллельно что-то объясняет Нисану. Тяжело раненного гладиатора кладут на живот, после чего лекарь требует всех покинуть и так маленькую комнатку. — Юнги! Юнги! — зовёт Чимин, когда лекарь силой уже выталкивает непослушного омегу. Парень не отвечает, только сильно стонет, тяжело дышит и кого-то отчаянно зовёт. — Что тебе сказал лекарь? — омеги возвращаются в дом для подготовки ужина, солнце лениво прячется за горизонт, оставляя за собой последние ярко-оранжевые лучи на тёмном грозовом небе. — Если Юнги сможет пережить сегодняшнюю ночь, то он везунчик. Но Ливий будет снова его наказывать на рассвете. — Значит надо сделать так, чтобы он не смог, — Нисан останавливается возле порога дома и с непониманием смотрит на Чимина. — У меня есть идея, я скоро. — Надеюсь, ты не убьёшь его? — Я слабый омега, куда мне до наставника? — с хитрой улыбкой на своём прекрасном лице произносит Чимин, оставляя Нисана в неведении о своей плане: подмешать в пойло Ливия снотворное. Чимин направляется в свою комнату за мешочком с порошком, когда случайно сталкивается с Намджуном, выходящим из купальни: — Здравствуй. Омега, как положено, кланяется и отвечает дежурной фразой: — Если Вам что-то понадобится, то обращайтесь к слугам. Дом сенатора Сокджина и Ваш дом, господин. — А ты изменился. — Пейзаж за окном тоже меняется, — сухо отвечает Чимин, избегая зрительного контакта с легатом. — Листья желтеют и падают, готовясь к зиме, так с чего Вы взяли, что я не изменюсь? Чимин наконец-то поднимает свои карие глаза на Намджуна, и альфа теряется с ответом, но подмечает, что в ухе омеги поблескивает новая серёжка. Он непроизвольно дотрагивается до мочки уха и обводит контур вылитой из серебра розы. — Так тебе не поставили клеймо? Омега берёт большую ладонь альфы и оставляет на ней невесомый поцелуй, от чего Намджун вообще забывает о существовании реальности. Его сердце так сильно бьется в ушах, что он даже не улавливает слова, доносящихся до него: — Это всё, что Вы получите от меня, поэтому возвращайтесь к своему жениху. Я знаю, что в Риме всем плевать на свою честь, но я лучше перережу себе горло, чем возлягу с альфой у которого есть живой муж. — Не понимаю, о чём ты, — услышав конец предложения, Намджун отдергивает руку, хмуря лоб. — Не врите, Вы желаете меня, и я Вас тоже. Может, тогда в пустыне я бы сам лёг под Вас, но сейчас я никогда не сделаю этого по своей воле. Чимин отводит взгляд, чтобы не разревется, и замечает выходящего из купальни Тэхёна, поэтому, отстраняясь от легата, громко говорит: — Мне пора, надо закончить приготовления к Вашему дню рождения. На руке Намджуна нет следа от поцелуя, но он чувствует контур мягких губ, словно от раскаленного прута, которым выжигают на коже клеймо. — О чём вы говорили? — интересуется Тэхён, подходя к своему альфе; омега пытается рукой уложит мокрые непослушные волосы. — Хотел разузнать, что будет завтра, но все почему-то молчат. — Сюрприз хотят устроить. — Наверное. Нимфа моя, не стоит ходить в столь открытой одежде. — Ревнуете? — игриво спрашивает Тэхён и хочет поцеловать Намджуна, но он его останавливает и накидывает на плечи омеги свою тогу. — Волнуюсь, чтобы ты не заболел. Вечера сейчас уже холодные. Тебе надо себя беречь, если ты хочешь родить мне наследника. Омега обворожительно улыбается, берёт под руку своего возлюбленного, который не обращает внимания на его грустный взгляд, и ведёт его в их покои.