***
Спустя три дня Нисан наконец-то приоткрывает глаза и из его уст вырывается глухой стон, наполненный болью. — Тебе не стоит шевелиться, — произносит Чимин, но всё же помогает омеге лечь повыше, заботливо подкладывая подушки под спину. — Я скажу сенатору, что ты очнулся. — Ребёнок? Чимин улыбается, гладит по спутанным волосам омеги: — Жив. Но тебе надо беречь своё здоровье, поэтому хозяин велел тебя положить в свои покои. — Он знает? — вскрикивает Нисан и в ужасе прикрывает ладошкой рот, затем морщит лицо из-за боли в области живота. — Конечно, он же тебя и нашел. Если бы не он, ты бы умер. Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Чимин, когда замечает слёзы друга. — Ты же должен радоваться, а не рыдать. — Ты разве не понимаешь? Он меня пожалел из-за того, что я ношу под сердцем его наследника. Теперь, небось, заставит всех с меня пылинки сдувать, а когда рожу, то заберет ребёнка и меня точно отправит на рудники. Чимин вспоминает, как все три дня и ночи Сокджин не отходил от омеги ни на шаг. Однажды он даже накричала на слуг и сам лично протирал тело любимого холодной мокрой тряпочкой, чтобы сбить жар, поэтому он старается защитить своего господина: — Ты ошибаешься. Он любит тебя! — Не стоит обманываться. Он все эти месяца постоянно срывал на мне свой гнев, а тут за одну ночь стал любящим мужем? — Во-первых, он тебе пока не муж. Во-вторых, а ты не думал, что сенатору тяжело понять свои чувства к слуге, поэтому он так реагировал? В-третьих, тебе нельзя волноваться, — омега тяжело вздыхает, понимая, что друг отказывается верить его словам, он встает со стула и произносит: — Я позову его и вы поговорите. — Нет, я не хочу видеть в его глазах жалость. — Хватит, Нисан, — впервые Чимин повышает голос на него. Блондин, который был уже почти возле дверей, спешно возвращается к кровати и, не контролируя свои слова из-за сильной усталости и стресса, выплевывает всё, что думает, хотя прекрасно осознаёт, что своими речами может ранить и так эмоционально нестабильного Нисана: — Не веди себя как истеричный омега. Он сказал спасти тебя, а не ребёнка. Он выбрал тебя! — Чимин тычет своим пальцем в грудь омеги. — Поэтому успокойся и прими тот факт, что ты ему небезразличен. Тебя никто насильно не тащит за него замуж и на рудники не отправляет. Подумай о том, что, вынашивая его ребёнка, ты уже поднимаешься в общественной иерархии Рима, даже если он не заключит брак, твой ребёнок станет наследником школы гладиаторов. А зная нашего господина, он вряд ли будет искать себе жениха из знати, поэтому ты в выигрыше. Подумай не о себе, а о том, что будет лучше твоему ребёнку. Быть хотя бы наполовину знатью или всю жизнь страдать с клеймом раба? Нисан от удивления аж рот приоткрыл — такого он явно не ожидал услышать. — Я никогда не догадывался, что ты настолько меркантильный. Так что ты сам от него не залетел? — Не неси ерунды, — зло отвечает Чимин, но, видя расстроенное лицо друга, смягчает тон. — Ты его любишь, но на любви далеко не уйдёшь, особенно родившись омегой, поэтому будь омегой с мозгами. Отдыхай, я попрошу тебе поднять еду и доложу сенатору. Закрыв за собой дверь, Чимин печально вздыхает, он сам не понял, когда начал превращаться из юного мечтательного ребёнка в холодного и расчётливого юношу. Хотя разве это коварство? Повернув голову, он встречается с пронзительными карими глаза. Сокджин прикладывает палец с большим перстнем к своим губам и молча, развернувшись, идёт в свой кабинет. Чимин, не произнося ни звука, следует за господином. Он прекрасно понимает, что сенатор всё слышал, поэтому сейчас омеге достанется за его острый язык. — Снимай тунику, — приказным тоном заявляет Джин, пока что-то ищет на полках шкафа. Чимин не задает лишних вопросов и спокойно снимает одежду. — На колени, спиной ко мне, — также приказывает сенатор, держа в руках тонкий кнут. — Мне не нравится, в каком тоне ты говоришь с моим омегой. Он наносит по светлой спине не очень глубокий, но достаточно сильный удар, чтобы кожа лопнула и начали бы вырисовываться причудливые кровавые ниточки. Чимин прикусывает губы, чтобы не закричать от сильного жжения и боли в месте, где секунду назад был кнут. Он сжимает пальцы и старается стоять ровно. Но после третьего удара перед глазами мелькают звёздочки, и он почти что падает на мраморный пол. — Одевайся. Я надеюсь, ты усвоил урок? — Конечно, — быстро отвечает омега, стараясь как можно спокойнее надеть тунику и по возможности сделать так, чтобы ткань не соприкасалась с раненным участком кожи. Сенатор откладывает кнут на свой стол и тянется к кувшину с вином, но в последнюю секунду передумывает и наливает в бокал воду. Пока он пьет, наблюдает за Чимином и очень гордится, что хрупкий омега не кричал и стойко выдержал наказание, хотя видно, что его глаза мокрые от слёз и юношу потряхивает. — С сегодняшнего дня ты займёшь пост управляющего. Но докладывай всё Нисану, и пусть он тебе будет помогать, заодно ему не будет казаться, что я оградил его от всего мира. — Нисан Вас любит, но ему сложно осознать, что Ваши действия искренние и не связаны с наследником. Альфа усмехается, ведь всё никак не мог понять, почему Чимин так сильно привлёк внимание Намджуна. Но теперь определенно понимает, что кроме неземной красоты, таланта в танцах, у омеги есть голова на плечах и стержень внутри. С помощью прочитанных книг и занятий с Нисаном он очень сильно вырос, поэтому Джин желает использовать его для достижения своих целей. Только альфа просчитался в одном: Чимин начал использовать его намного раньше для достижения именно своей цели. — Чимин, ты знаешь, что когда в Сенате собираются альфы, они приводят раз в неделю и своих омег. Те обычно ждут их в другом помещение и заняты сплетнями. — Вы хотите, чтобы я оказался среди омег вельмож Рима в качестве Вашего шпиона? Сокджин коварно улыбается, подходит к блондину и проводит рукой по светлым мягким волосам: — Ты такой сообразительный. Будешь моими ушками и глазками. Омеги любят разбалтывать важную информацию для того, чтобы похвастаться друг перед другом. — Но, хозяин, как я там окажусь? — Господин. И эта моя забота. Твоя главная задача — стать моим информатором, поэтому ступай вниз и скажи всем о своём новом положении. Чимин кланяется и последнее что слышит, выходя из кабинета от Сенатора: — Пусть лекарь осмотрит твои раны. Если останутся шрамы — не разрешу больше танцевать для гостей. «Как великодушно с его стороны сделать меня информатором», — коварно улыбается Чимин и думает о том, что Боги определённо на его стороне. Омега спускается с лестницы и просит созвать всех слуг в главном холле для того, чтобы объявить о беременности Нисана и что он займет пост управляющего. А уже после этого «спокойно» поспешит к лекарю за мазью, ведь раны на спине стали еще сильнее гореть и чесаться от прикосновения дешёвого хлопка.***
Юнги после случившегося всё время находится в своей маленькой комнате и обычно просыпается, когда оранжево-бордовое солнце окрашивает тёмное сентябрьское небо Рима. И то для того, чтобы попить и немного перекусить тем, что с заботой оставил Чимин, а потом снова уснуть. Он поворачивается на правый бок и сразу же проваливается в омут чёрных глазах напротив, которые с интересом рассматривают его. — Как себя чувствуешь? — спрашивает Чонгук, сидя на маленьком стульчике рядом с кроватью. Он очень нелепо смотрится в своих громоздких доспехах в тесном помещении. Юнги хлопает ресницами и предпочитает промолчать в надежде, что это сон или Чонгук сам уйдет. Но альфа явно не спешит покидать его комнату. — Спина заживает, но как ты себя чувствуешь после течки? — с усмешкой продолжает Гук, — альфа, любимец Римской империи и оказывается омегой. Юнги продолжает молчать, он отворачивает голову и прикрывает глаза. Чонгук сидит пару минут, но, поняв, что омега не реагирует на него, встаёт со стула, гремя своим тяжёлым обмундированием, тем самым привлекая внимание Юнги, поэтому омега в замешательстве приоткрывает глаза и смотрит на широкую спину, обтянутую красным плащом. — Пойду и полюбуюсь на лицо Сокджина, когда он узнает, что шесть лет выпускал на арену омегу. Уже подходя к двери, он слышит охрипший от долгого сна голос: — Подожди меня, тоже хочу взглянуть на его лицо, когда он узнает, что я пострадал в Помпеях по вине латиклавия. — Ты ему не рассказал? — Сказал, что упал с лошади. — Почему не донёс на меня? — удивлённо спрашивает Чонгук, явно не понимая мотив сокрытия его выходки. Юнги облизывает свои сухие губы и, опираясь на локти, привстает с кровати. Он глазами высматривает кувшин с водой. Чонгук подходит к столику, с заботой наливает чистой воды в керамическую кружку и подаёт гладиатору, который вырывает её и залпом осушает. — Сенатор и так недолюбливает тебя, у него бы появился повод уговорить Намджуна избавиться от тебя. — О чём ты? — Намджун считает, что ты посмотришь на его трон, даже если получишь высокий чин в легионе. А чем ты так не угодил сенатору, я не знаю, но могу сказать точно, что он предлагал заслать к тебе в слуги шпиона и хочет избавиться от тебя, когда вы совершите переворот. Чонгук сжимает кулаки и приближается к всё ещё бледному лицу омеги и с оскалом, угрожая, произносит: — Ты что, тварь, решил интриги плести, дабы нас поссорить? Откуда знаешь, что мы готовим? Юнги ладошкой опирается на грудь зверя в надежде сохранить между ними хотя бы небольшую дистанцию. Он останавливает взгляд на сочных губах, но быстро одёргивает себя от желания поцеловать их. — Успокойся, мне не интересны интриги, это удел омег, а не гладиаторов. А то, что Намджун хочет получить власть, это уже давно не новость. Весь Рим в курсе, только никто не знает, когда его русые волосы украсят золотым лавровым венком. — Как ты так долго скрывал себя? Юнги сглатывает при виде того, как грудь напротив него вздымается, а рука чувствует биение чужого сердца даже через доспехи. Бледная кожа омеги покрывается мурашками от воспоминаний, когда Чонгук прижимал его к себе, а губы горят от поцелуя альфы по дороге в Помпеи. Он привстает на колени, немного морщась от боли в заживающих кровавых полосах на спине, и чувствует, как по ногам стекает смазка. Он был уверен, что течка закончилась ещё четыре дня назад, но почему-то его тело слишком хочет почувствовать альфу в себе. По комнате разносится еле уловимый запах приторного ириса, Чонгук принюхивается и собирается уже что-то сказать, но омега опережает его с вопросом: — Сенатор в курсе, что ты здесь? — Нет, я прошёл инкогнито. — Отлично, — шепчет Юнги и сам не понимает, что творит под действием сладкого возбуждения. Привстав на кровати так, чтобы быть на одном уровне с альфой, омега проводит носом по шее Гука, вдыхая и пропуская через свои лёгкие головокружительный запах нарцисса. Он рукой дотрагивается до чёрных волос, пропуская через пальцы локоны. Всё кажется таким нереальным для него, словно сон. Во всём виноваты снадобья, течка и сам альфа напротив. Юнги впервые в жизни хочет испытать настоящее блаженство, занявшись любовью прямо сейчас с Чонгуком. Он язычком касается мочки уха и горячо выдыхает: — Мне нужна твоя помощь. Чонгук шокирован. Поведение Юнги так развратно. Но его гложет замешательство: — Ты же ранен. — Если я буду сверху и ты мне немного поможешь, — с придыханием шепчет омега, — то раны не откроются. Чонгук, пожалуйста, у меня не было секса шесть лет, я уже не могу терпеть. Юнги берёт широкую ладонь и проводит ею по внутренней части бедра, после чего демонстративно облизывает пальцы со своей смазкой, смотря с вожделением прямо в глаза альфы, из груди Гука вырывается гортанный стон. Он подхватывает омегу за ягодицы так, чтобы он оказался выше него, а также мог охватить руками загорелую шею, и жадно впивается в губы. Он так долго одержим Юнги, представлял его во снах и тут наконец-то он сам пришёл к нему. Сам умоляет его взять, и Чонгук возьмёт так, что на утро омега не сможет даже ходить. — Не проси остановиться, потому что я не остановлюсь даже несмотря на твои раны. Ты разбудил зверя, жаждущего тебя слишком долго. Юнги тает, словно сахар, от горячих поцелуев альфы, и у него хватает сил только на то, чтобы произнести: — Ты сам кинул собаке кость, когда поцеловал меня по дороге в Помпеи, поэтому теперь ты должен утолить мой голод.***
Тэхёна будит настойчивый стук в дверь, поэтому омега сонно кидает подушку в сторону и кутается в одеяло. — Юный господин, Вы хотите отужинать внизу одни или с гаремом сенатора? Омега расстроен, что его таки разбудили, скидывает одеяло на пол и босиком приближается к туалетному столику с зеркалом. Он внимательно осматривает своё припухшее от слёз лицо, красные от полопавшихся сосудов глаза и понимает, что ни одна косметика не скроет его истерики. — Я не голоден. — Вы плохо себя чувствуете? — за дверью слышится обеспокоенный голос Тэо, ведь именно ему было приказано следить за омегой, теперь уже пропретора. — Да, болит голова, — врёт Тэхён, прекрасно понимая, что даже выйти из комнаты не может из-за того, что он живет рядом с гаремом. А слухи среди омег очень быстро разлетаются, поэтому он не желает становиться центром обсуждений. Он зло сжимает расчёску из-за того, что именно в восточную часть дома Чимин велел поселить Тэхёна, хотя прекрасно понимает, что старший слуга просто хотел, чтобы гостю не было скучно, вот только омеге не нужна болтовня, он вообще презирает гаремы. — Позвать лекаря? — Не стоит, всё хорошо. Ступай, я хочу лечь спать. За дверью послышались отдаляющиеся шаги, поэтому Тэхён выдыхает и всё же решает умыть лицо настоем ромашки, чтобы немного успокоить кожу и снять припухлость. Не прошло и десяти минут, как снова в комнате раздаётся настойчивый стук. Тэхёну не нравятся слуги, которые явно не понимаю с первого раза «не беспокоить», поэтому он зло кидает тряпку в миску так, что вода разлетается во все стороны, встаёт с пуфика и быстро подлетает к двери. — Я ведь тебе сказал... — но тут же замолкает с раскрытыми ртом, когда видит, что перед ним стоит Хосок в одной набедренной повязке и в сандалиях. — Сказал что? — Что тут делаешь? Тебе нельзя быть в доме господина. — Я увидел их, — Хосок достаёт из-за спины одну руку с небольшим букетиком полевых разноцветных цветочков, — и подумал о тебе. Вот, решил занести. — Ты с ума сошёл!? — обескураженно восклицает Тэхён, но с неподдельной нежностью принимает букетик. — Какие к чёрту цветы? — Какие плохие слова говорит столь важный омега. Какой кошмар, — с издёвкой произносит гладиатор и, усмехаясь, подмигивает. По коридору разносятся эхом голоса, поэтому Тэхён, испугавшись, что Хосока заметят гаремные омеги, быстро затаскивает его в свою комнату и спешно закрывает дверь. Хосок прижат к мраморной стене, а Тэхён прижат к груди. Им слишком тесно от разливающейся страсти по венам, воздух тяжелеет от такого количества феромонов, поэтому Хосок шепчет на ушко: — Меня вызвал хозяин, поэтому не переживай. Тэхён тонет в глазах напротив, он сильней сжимает руку альфы: — Ты сумасшедший. Не отдавая себе отчёт в действиях, поднимается на носочки, чтобы дотянуться до губ. Но Хосок перехватывает инициативу, поэтому ловко прижимает его спиной к стене, через лёгкий халат, надетый на голое тело омеги, чувствуется холод, но при этом Тэхён горит в руках гладиатора. Этот слишком бешенный контраст заставляет разум совсем затуманиться и отдаться во власть похоти. Они жадно целуются, прижимаются друг к другу как можно ближе, но ближе уже некуда. Не думают, что их могут услышать выходящие на ужин омеги. Они оба задыхаются от похоти и стонут в губы от наслаждения. Загорелая рука Хосока юрко проскальзывает под голубой шёлк и дотрагивается до обнажённого тела омеги. Он проходит по внутренней части бедра, параллельно покусывая шею, оставляет свои узоры засосов на ней, закрывая уродские следы от пальцев другого альфы. Он по-хозяйски рукой ласкает мягкий живот омеги, затем ею же проводит по груди и пальцами слегка задевает правый сосок. Тэхён стонет, прижимается сильней к Хосоку своим вставшим членом, показывает альфе, что он готов наплевать на все правила и прямо сейчас отдаться ему. Но снова раздается стук и жалостливый голос за дверью: — Управляющий приказал мне принести Вам ужин в комнату. Тэхён недовольно отрывается от сладких губ и старается как можно спокойнее ответить, пока шаловливые пальцы Хосока рисуют линии на его груди: — Я не голоден, — только вот живот предательски урчит, стоило учуять ему запах запечённой в овощах свинины. — Я оставлю под дверью, — Тэо осторожно ставит деревянный переносной столик на пол и покидает коридор. — Поешь, Тэхён, и мне уже пора. Омега расстроено откидывает голову назад, поэтому Хосок, пользуясь случаем, ещё раз проводит носом по шее, внюхиваясь в аромат фиалок, радостно оглядывает свои засосы и пальцами нежно перебирает голубые волосы. — Я не могу есть, когда расстроен. Альфа берёт в руки лицо омеги и со всей заботой в глазах произносит: — Намджуна тут нет, поэтому живи и наслаждайся жизнью по полной. Когда он вернётся, то я придумаю, как тебя забрать от него. — Но… — Я ведь сказал, мне всё равно: можешь ты иметь детей или нет. Я люблю тебя, Тэхён, просто потому, что ты есть, и мне никто не нужен кроме тебя. Я обещаю, что заберу тебя от Намджуна и мы вместе отправимся в Египет. От таких искренних слов по щекам омеги начинают течь слёзы, ему впервые сказали, что его любят только потому, что он есть, а не за красоту, не за потрясающий голос, не за шикарное тело. А просто любят, поэтому Тэхён, улыбнувшись, шепчет в губы: — Я верю тебе, и я тоже люблю тебя, Хосок. Когда Хосок выходит, Тэхён всё же забирает поднос с едой. Альфа машет на прощание и собирается тихо проскользнуть во двор, но замечает тень между колоннами. Тэо уже собирался покинуть своё место слежки, когда сильные руки хватают его и зажимают рот. — Что ты тут вынюхиваешь? — рычит альфа так, что бедный омега чуть дух не испускает в его руках. — Я только хотел узнать, заберет поднос юный господин или нет. Иначе бы управляющий меня высек за то, что омега пропретора отказывается от еды в доме сенатора. Хосок выпускает слугу из рук, но омега продолжает дрожать и испуганно прижиматься к колонне. — Ты никому не скажешь, что видел меня, иначе... — гладиатор с оскалом произносит, смотря сверху на жалкого раба, — я попрошу брата, и он сошлёт тебя работать на улицу под палящее солнце на обозрение всем гладиаторам, которые будут только ждать, когда стража отвернётся, чтобы пустить тебя по кругу. Ясно? — Да-да... — заикаясь скулит Тэо, — простите. — И ещё. Будешь мне докладывать каждый день, что делает Тэхён и кушает ли он. — Но, как я буду докладывать Вам, если весь день провожу в доме, а Вы во дворе? — Придумай, иначе будешь думать, сколько членов примет твоя задница. После этих слов альфа быстро покидает восточную часть дома и, спрятавшись в кустах акации, выжидает, чтобы охрана скрылась, дабы быстро пройти к себе в барак и обдумать слова Сокджина, о том, что помимо боёв на арене ему придётся развлекать в постели элитных омег Рима.***
Чонгуку определённо тесно в этой каморке, но душу греет, что рядом с ним лежит Юнги. Омега, зная это, вполголоса жалуется: — Ты меня утомил. — Да я даже не начинал. Если бы не твоя спина, точно бы до утра стонал моё имя. — Моя гладиаторская выносливость готова хоть неделю скакать на твоём члене, — язвит омега. — Юнги, скажи мне, как ты от всех скрыл, что являешься омегой по рождению? — Да я не скрывал. Меня растили как альфу. — В смысле? — уточняет Чонгук, продолжая лениво гладить Юнги по бедру. — Мой папа родом из холодных земель, там одеваются в шкуры животных, едят сырое мясо и альфы носят рога животных на голове как признак мужества. Я точно не знаю, где именно эти земли и как папа оказался наложником отца, но он обладал длинными белыми волосами и голубыми холодными глазами, которые так пленяли всех вокруг. — Прям вылитый ты. — Почти, только характер и разрез глаз от отца достались мне. — У него был гарем? Значит, он был знатным альфой? — Ага... он император Китая. Чонгук вскакивает с кровати, больно роняя лежавшего на его груди омегу, и, схватив его за лицо, смотря прям в глаза, шокировано произносит: — Ты из Сереса*? — Из правившей династии Хань, если быть точнее. — Тогда как ты тут оказался? Ерунда какая-то… — Гук задумчиво опускает босые ноги на деревянный пол и зачёсывает волосы рукой, пока пытается переварить слова омеги. — Мой отец потерял голову от любви к моему папе, хотя ходили слухи, что тот его приворожил, но я не знаю точно все детали. Так вот, я родился омегой, но папа скрыл ото всех этот факт, дабы я смог занять трон, так как муж отца не мог выносить дитя. Меня поили с детства специальным отваром, который подавлял во мне омегу, и воспитывали как истинного альфу. Но на мое шестнадцатилетие отец организовал великую охоту, к тому моменту его муж уже родил наследника и у других наложников тоже были дети, но именно я был первенцем, поэтому я стал наследным принцем и готовился занять трон, — лицо Юнги с каждым словом становится всё грустнее, и в глазах скорбь, смешанная с печалью, отражается. — На той охоте по приказу мужа отца меня должны были убить. Но ранили стрелой в область груди, и из-за этого наступила моя первая течка. Я ничего не понимал, мне было плохо, и я умолял лекаря никому не говорить об этом. — Поэтому ты убил лекаря сенатора? — Именно. Лекарь доложил императору. Я смог сбежать благодаря папе, который пожертвовал своей жизнью, задерживая охрану. Я плохо помню, что со мной тогда было, но мне помог вдовствующий омега в одной маленькой деревне. Оправившись от всего, я пошел на юг в соседние земли, но по дороге на меня напали и продали торговцам шелка, которые так удачно направлялись в Рим. Около двух лет я был в пути с ними, может меньше, может больше, мы заходили во многие земли. Когда прибыли в Рим, меня хотели раздеть и выставить на продажу, но я смог забрать меч у римского легионера, сторожившего нас и начал атаковать, ведь понимал, что если меня разденут, то правда всплывет. Так я привлек внимание сенатора Сокджина, который в этот удачный момент был на площади. И он выкупил меня для арены, где я убил всех и стал его гладиатором. — Наверное, сейчас течка тоже началась из-за твоего ранения? — Не знаю, когда вывихнул плечо, такого не было, и на аренах меня не раз калечили. — Что будешь делать? — Жить, как жил до этого. Только буду пить порошок омег на всякий случай. — Спасибо, что открылся мне. — Это бонус за то, что не сможешь трахать меня до утра, — с наигранной ноткой веселья выдавливает Юнги, стараясь снова похоронить своё прошлое в памяти. — Да мне и так хорошо, — Чонгук берёт руку Юнги и переплетает свои пальцы с его, — просто лежать рядом. — Ты уйдёшь на рассвете? Альфа кивает, поэтому Юнги снова кладёт свою голову на широкую грудь. — Поспи немного, иначе устанешь скакать к Намджуну. — Тогда какое твоё настоящее имя, которое дали при рождении? — Сюэ. На китайском значит снег. — Красиво, — с придыханием отмечает Чонгук, — правда сложное для произношения. Омега засыпает под умеренное дыхание и сердцебиение и снова спит без кошмаров, словно альфа охраняет его сон. Чонгук не смыкает глаз до первых лучей солнца. Затем, тихо одевшись, целует в лоб омегу, на прощание шепчет: — Я вернусь за тобой, поэтому жди меня, Сюэ. Плотно прикрывает дверь, не видит, как омега открывает глаза и шёпотом отвечает: — Во хуи денгнин**. После чего по его щекам градом льются слёзы. Юнги прикусывает одеяло, чтобы с улицы никто не услышал отчаянные рыдания гладиатора.