***
Пока Чонгук спит после проведённого на коне дня, лично осмотрев построенный большой лагерь, Юлиан тихонько выскальзывает из его палатки. С небольшим подносом, он спокойно входит к Намджуну, который не сразу понимает, что без его разрешения кто-то посмел перешагнуть порог покоев, но, подняв голову, застывает с приоткрытым ртом. — Ты наверняка не ел сегодня? Я попросил приготовить твое любимое блюдо — бараньи рёбрышки, — омега с улыбкой ставит напротив Намджуна деревянный поднос с вкусно пахнущим блюдом и вином. Альфа недоверчиво рукой трогает мясо и исподлобья смотрит на Юлиана в длинной жёлтой тунике, поверх которой накинут шерстяной плащ Гука. — Не ходи в военном обмундировании и в столь яркой одежде, привлекаешь внимание. — Солдат боишься, что соблазню? — кокетничает Юлиан. — Нет, врагов. Мы стоим в не очень хорошем месте, неужто не понял? — По тому, как Чонгук лично проверял двойной ров, осознал, что ты переживаешь, но не пойму, почему не направился в закрытую крепость? — Будешь много знать — быстро головушки своей лишишься, — Намджун дотрагивается до мягких рыжих кудрей и принюхивается к маслам, которые так старательно наносил на свою кожу омега. — А волосы не остриг, уверен, хозяин лено заставлял. — Тебе нравились, вот и не остриг. — Я не поведусь на твои лживые речи, Юлиан, даже не старайся. — Поешь. Или не доверяешь? Омега звонко смеётся, наблюдая, как Намджун старается сделать вид, якобы не подозревает его в отравлении пищи, поэтому приоткрывает ротик и покорно ждёт, чтобы он лично выбрал рёбрышко и дал на пробу. — Ммм, как вкусно, — блаженно тянет Юлиан и язычком аппетитно вылизывает косточку. Недолго думая, Намджун сам жадно впивается в мясо, пока заботливый омега наливает вино в кубок. Альфа довольно откидывается на спинку стула после того, как быстро съел поздний ужин и выпил два кубка хорошего вина. Юлиан стягивает тяжёлые доспехи, которые явно были на альфе несколько дней. — Не свойственна тебе такая забота, Юлиан. Что ты хочешь? — Тебе бы обмыться, негоже пропретору ходить неухоженным, — игнорируя вопрос, прямо говорит омега, морща носик от сильного запаха пота и концентрированного аромата мака, который так некстати навевает старые воспоминания о счастливой жизни в Риме. — Сил нет идти мыться на задний двор лагеря, сейчас бы в купальню, — немного сонно и мечтательно тянет Намджун, представляя себя в горячей воде с настойкой мяты и лимонного масла, а не холодную воду в вёдрах, что натаскали солдаты. — Я так и думал, — тихо произносит омега и кричит в сторону входа в палатку: — Эй, принесите, что я велел. Не успевает Намджун спросить, что происходит, как двое солдат заносят вёдра с тёплой водой и поклонившись выходят. Юлиан разрывает чистую ткань на меньший кусок и хорошенько смачивает его, после чего нежно протирает руку альфы от кончиков пальцев до плеча. Намджун хмыкает, но решает никак не комментировать такой порыв заботы бывшего фаворита императора и первого красавца Римской империи и продолжает наблюдать за действиями омеги. — Небось Гука так же моешь? Юлиан скидывает мешающий плащ и, подогнув тунику, присаживается на колени для того, чтобы обмыть теперь ноги. Альфа подпирает голову рукой, с интересом наблюдая, как из императорского выскочки Юлиан превратился в покорного омегу. — Надо же, — произносит Юлиан, заставляя Намджуна дёрнутся и оторваться от рассматривания омеги, — когда-то передо мной был краснеющий альфа, а сейчас ты командуешь тремя легионами. Как вспомню тебя заикающегося, когда ты пытался мне сказать, что я тебе понравился, на смех пробирает, сейчас ты спокойно можешь сжечь целый город. — Если ты про Александрию, то её сжёг Чонгук, — хмыкает Намджун и замирает, потому что перед глазами всплывает хрупкий омега, что так стойко шёл через пустыню путь, который альфы не выдерживали и падали замертво, а он шагал босиком по горячему песку, словно по раскаленным углям, с гордо поднятой головой. — Так похож... — Ты о чём? Намджун резко вздрагивает, смотря немного расфокусированным взглядом на рыжеволосого омегу перед собой и встряхивает головой, дабы избавиться от мыслей о том, что Чимин похож на Юлиана. — Я говорю: зато ты всё такой же. — Какой? Красивый? — омега поднимает голову, и его длинные кудри падают на колени Намджуна, и тот снова дотрагивается до волос. — Сложный. Мне всегда было сложно понять тебя, и не важно, сколько лет прошло, для меня ты, Юлиан, так и остался непрочитанным свитком. Легче завоевать мир, чем понять тебя. Омега звонко хохочет и, обмакнув тряпку в воду, снова продолжает свое занятие: — Надеюсь, что страны ты завоёвывал не ради меня. — Не обольщайся, я сделал это ради себя. — Зато я многому тебя научил, и сейчас каждый омега империи хочет оказаться в твоей постели. Сделал из подростка, что не знал, как сунуть член в омегу, потрясающего любовника. — Лучше бы научил меня другому, что толку от омег, которые у меня в постели? Единственный, кто хорош в постели, и так мой омега на протяжении пяти лет, другие мне ни к чему. — Неужели за все эти годы ни один не заставил твоё сердце биться, как я заставлял? Намджун задумывается, перед его глазами снова появляется образ омеги с золотыми волосами, с густо подведёнными глазами, и он машинально внюхивается в запах, но ощущает только цитрус, отчего кривит носом. — У тебя жених есть, но ты явно думаешь о другом. — Хоть наш роман был коротким, ты понимаешь меня лучше всех, и порой мне страшно, что такой как ты властен надо мной, — грустно говорит Намджун, продолжая играть с рыжими локонами. — Опыт и ничего большего, — пожимает плечами Юлиан. — Я, увы, Намджун, не властен над твоим сердцем, в отличие от того, о ком тоскует твой зверь. Любишь его? Тот, который не твой жених. — Не знаю, — честно отвечает альфа и уже проводит рукой по щеке. Впервые за всё время, что Юлиан пробыл в лагерь, Намджун смотрит на него как раньше, поэтому омега резко встаёт, опрокидывая ведро, и целует. Альфа отвечает на порыв, но его ответ больше походит на то, что он пытается воскресить старые чувства, и, оторвавшись от сочных губ, Юлиан спрашивает: — Ты всё ещё любишь меня, или я вижу жалость в твоих глазах ко мне, потому что твои чувства высохли словно оазис в пустыне? — Не знаю, — рассеянно отвечает Намджун; он несколько минут ещё проводит нежно пальцем по веснушкам, что милыми точечками покрывают лицо омеги. Юлиан перехватывает его теплую большую ладонь, прижимая к щеке и прикрывая глаза. Они сидят так молча, пока Намджун не встаёт и направляется к кровати. Юлиан не решается последовать за ним и не решается продолжить диалог, только ставит в известность насчет ужина для офицеров. Быстро прибирается, накидывает плащ и покидает палатку. Чонгук появляется совсем внезапно, в двух шагах от палатки Намджуна, тем самым пугая Юлиана, и, ощутив стойкий запах мака на своём омеге, начинает рычать: — Ты что совсем с ума сошёл, трахаться с Намджуном за моей спиной? Омега теряется на секунду от черноты в глазах напротив и не успевает толком объясниться, потому что Чонгук даёт ему смачную пощёчину, которую видят караульные солдаты, которые тут же опускают голову дабы гнев «несущего смерть» не перекинулся ещё и на них. — Шлюха. Пошёл вон из лагеря. — Подожди. Юлиан протягивает руку, но из-за длинной паллы спотыкается и падает на землю. Гук не оборачивается, зло шагает к себе, молясь, чтобы не обернуьтся и прямо на месте не распять вероновскую шваль, которая посмела его обдурить.***
Все в доме Сокджина удивились тому, что сенатор спокойно воспринял смерть наставника гладиаторов. Обычная практика, когда гладиатор мог убить своего учителя, дабы занять его место, но Джин понимал, что никто из гладиаторов не осмелился бы на такой дерзкий поступок, как оставить труп африканца на середине двора. Тот же Юнги, что не переносил Ливия, не стал бы так грязно поступать с ним, и к тому же он был в отъезде. Недолго думая, Джин делает вывод, что только Хосок мог убить Ливия, а вот причину он так и не смог понять. В отличии от других обитателей дома, что уже начали шептаться. Наказывать Хосока он побоялся, доказательств нет, и меньше чем через месяц будут недельные игры в честь дня рождения императора Альвиа, а так как Юнги выбыл из игры и находится по поручению, у него остаётся только один фаворит. Назначили новым наставникам сирийца, что служил у Джина примерно столько же, сколько африканец. Конечно Ашур не был великим бойцом, но на арену ему не нужно выходить, а махать кнутом он точно может, так рассуждал сенатор, наблюдая с балкона за тренировкой. Гладиаторы отреагировали плохо на смену наставника, стали сторониться Хосока. Слухи ползут быстро, и через пару дней весь Рим гудел о происшествии в доме сенатора Сокджина, и ещё все стали приписывать безумство египетскому гладиатору после выходки на арене. Сенатор решает, что как только Юнги вернётся, он займет место покойного Ливия. С его мастерством и уважением он будет в разы лучше сирийца, который, покрикивая на гладиаторов, старается завоевать себе авторитет. На восьмой день Джину докладывают, что Ашур мертв, и сенатор, зло швырнув в доложившего раба книгу, решает отправиться на базар и найти достойного воина, который сможет утихомирить гладиаторов и взяться за их обучение, в особенности за Хосока. Пересчитав динарии и не довольно хмыкнув, что придётся хорошенько так потратиться на покупку, он кидает их в мешочек и, повязав его на поясе, выходит из кабинета. — Почему вода разлита на полу? — кричит альфа, стоило ему спустится на первый этаж. — Хосок оправился? Тэо, оказавшийся неподалеку, тут же бросает все свои дела и краем туники вытирает лужу. — Я не знаю. — А кто знает? — зло рявкает Сокджин. Он уже который день ходит весь раздражённый и недовольный тем, что сенат его сослал якобы в отпуск. Ещё вся эта ситуация с отъездом омег под прикрытием, убийством Ливия и нестабильность Хосока, делают нестабильным Джина, который начинает прикапываться ко всему и ко всем в доме, срывая на рабов гнев. Слуга извиняется и опускает голову, старательно натирая пол. — О Боги Рима! В этом доме хоть кто-то что-то знает или все захотели получить двадцать ударов плетью? — кричит Джин, заставляя всех слуг замереть от страха. — Чимин, в отличие от вас, всегда всё знал. Альфа раздраженно отталкивает Тэо ногой, из-за чего слуга ойкнув падает больно на задницу и спешит во двор, дабы окликнуть Ашура, и тот бы подготовил Хосока к выходу в город. — Что за крики? Нисан, подняв паллу, осторожно спускается по лестнице, и Тэо тут же подбегает к нему дабы взять за руку и помочь. Сенатор лично приказал слугам, чтобы те помогали подниматься и спускаться по лестнице Нисану из-за боязни, что он может упасть и пораниться, а при худшем раскладе — сломать себе что-то. — Юный господин, — почти плача тянет Тэо. — Сенатор злится, что Чимина нет и никто в доме не может ответить на его вопросы. — И что такого хотел знать мой муж, что вы не смогли ответить на его вопрос? — Про Хосока. Откуда нам, слугам в доме, знать про гладиатора? — бурчит Тэо, останавливаясь через ступеньку из-за Нисана, что тяжело дыша медленно спускается. — Скажите честно, Чимина отправили на рудники? — Чем говорить всякие глупости и распространять среди слуг выдумки, лучше бы занялись своей работой. Вздумали отлынивать и сенатора расстраивать, потому что мне сложно следить за всем? — Ох нет, что Вы, юный господин. Мы всё делаем для наших господ дома, то есть для Вас, Ваших детей и господина сенатора, поэтому не волнуйтесь. Вам нельзя волноваться. Нисан ухмыляется на то, как раб начинает ютиться вокруг него чуть не падая в ноги, дабы он только не волновался и не наказывал. Всё же за короткий срок Нисан смог успеть хорошенько так промыть мозги многим слугам, особенно молодым омегам, что ближе всего к нему. Насчёт Чимина он не волнуется, скорее всего он не вернётся в их дом как слуга, а пойдёт в гарем Намджуна, всё же альфам тяжело в лагерях, и тут так кстати появляется красивый омега. Если верить тому, что он узнал от слуги, который видел поцелуй Намджуна с Чимином, то альфа к нему неровно дышит, что вообще на руку Нисану. Осталось разобраться с гаремом Сокджина и Тэхёном, но в последние дни омега ведет себя очень спокойно и постоянно музицирует в саду, не пересекаясь с Хосоком, что ещё больше беспокоит Нисана. — Пойдем в купальню, поможешь мне. — Но пол? И? — Тэо, с этой же минуты ты мой личный слуга. Юный омега восторженно вскрикивает и кланяется, заставляя смеяться нового хозяина дома.***
— Ты хоть в курсе, как нам добраться до Курии? Чимин, скрестив ноги в позе лотоса, сидит на полу, радуясь, что смог снять неудобные доспехи хоть на ночь, разламывает хлеб и, положив побольше сыра, протягивает Юнги, что задумчиво смотрит на грязно-жёлтую стену. — Несколько дней. Я просто понять не могу, — Чимин мычит занятый едой, как бы прося продолжить. — Есть две крепости на границах: одна — Агуста, вторая — Виндересса, а наш Курий находится прямо на развилке. Я боюсь, как бы нам не пришлось петлять, дабы понять, в какую крепость направился Намджун. — Может он разбил лагерь в лесу недалеко от города? — Не ну это глупо, — машет в протесте руками Юнги и вместо хлеба с сыром берёт шарики из кислого теста в молоке и меду. — На севере всегда холодней, а скоро зима, зачем мёрзнуть, когда можно быть в хорошо обустроенном лагере в крепости? — Я омега, куда мне до тактики боёв? — произносит Чимин, пожимая плечами, и, сделав безразличное выражение лица, продолжает кушать, пока сам пытается понять Намджуна. Вряд ли альфа бы просто так не поехал в крепость и заставил солдат зимовать в палатках, за этим определённо что-то стоит, и скорее всего послание сенатора, что лежит возле самой груди омеги, доказывает: что-то происходит, и Чимину стоит поскорей узнать, дабы понять, как дальше действовать. Закончив трапезу, омеги собрали еду на несколько дней, дабы быстрей добраться до Намджуна, не останавливаясь нигде. Утеплили свою форму и спустились вниз, чтобы оплатить свое пребывание. Внизу их встретил вместо хозяина лено всё тот же омега с обезображенным лицом. — Кто тебя так? — не выдержав, решает узнать Чимин. Он смотрит на омегу из-под своего массивного шлема с жалостью и тоской, ведь такие увечья никак нельзя скрыть. — Один альфа ошпарил мне лицо, потому что я отказался выходить за него. Не стоит сопереживать, это удел всех проституток дешёвых публичных домов. Мы тут не по своей воли оказываемся, в отличие от тех, кого забирают в гаремы. Вам не понять господин всю нашу боль. — Ты прав. Чимину не понять, ведь у него есть Боги, которые всегда на его стороне и защищают своё дитя. Легионеры запрыгивают на своих отдохнувших лошадей и спешат покинуть мерзкий город возле реки, что оставил в их сердцах тяжёлый отпечаток безысходности.***
На утро Чонгук просыпается из-за сильного шума, что доносится за пределами палатки, и решает выглянуть, дабы сорвать накопившуюся злость на легионеров. Он высовывает голову и зло шикает на солдат, что так яростно кого-то громко обсуждали. В двух шагах от самой палатки сидит на коленях Юлиан без тёплой одежды, только в красивой красной палле, с макияжем и уложенными волосами, в которые вдеты тонкие шпильки с цветочками, купленными самим Чонгуком перед отъездом из Вероны. Омега делает низкий поклон, стоит альфе посмотреть на него, и, не поднимая головы, громко произносит: — Прошу прощения, мой легат, что посмел расстроить Вас своим поведением. Но прошу, позвольте Вам объяснить то, что Вы видели ночью, и я обещаю, Ваш гнев тут же пройдёт, потому что я бы никогда не осмелился оказаться в постели чужого альфы, когда принадлежу только Вам. Умоляю. Омега не выглядит униженным, наоборот, он сидит с идеальной осанкой, только голова немного наклонена в знак уважения, что придаёт ему величие и изысканности. Такое поведение заставляет молодого альфу почувствовать себя выше небес, всё же никто никогда не просил у него так прощение, и именно на это рассчитывал Юлиан, когда обдумывал ночью свои дальнейшие действия. — Умоляю, мой альфа, выслушайте своего непослушного омегу, — сладко произносит Юлиан, снова склоняя голову. — Заходи, — кидает Чонгук и отворачивается с улыбкой на губах. Его распирает тщеславие, осознание собственного могущества, и он вальяжно садится на стул в ожидании, когда омега зайдет. Юлиан, не поднимая головы, проходит к стулу и, остановившись в двух шагах, снова встаёт на колени. — Говоришь, я не так понял? Можешь встать. — Я не имею права даже смотреть на Вас из-за того, что посмел расстроить. Я просидел на коленях всю ночь, дабы вымолить Ваше прощение, — врёт омега, потому что сел он напротив палатки за пару минут до того, как сам же попросил солдат пошуметь. Чонгук довольно цокает языком, и его ещё больше распирает гордость. — Я пошел к пропретору так поздно только потому, что он был занят весь день и готов был меня выслушать только ночью. — О чём ты просил его? — Я попросил от Вашего имени устроить ужин для центурионов, на котором будете Вы и сам пропретор. — Зачем? Юлиан поднимает голову, подползает ближе к рассерженному Чонгуку и почти сразу начинает говорить, боясь, что он не даст ему договорить: — Все восхваляют Намджуна, но скоро он станет императором, а Вам отойдет армия. Вы станете новым военачальником, и высшие офицеры должны любить Вас и быть на Вашей стороне, а не на стороне Намджуна. Ведь именно Вы, — Юлиан присаживается на колени к внимательно слушающему Чонгуку и гладит того по лицу, затем берет руку и оставляет поцелуй на каждом пальце, заставляя таким образом неопытного альфу полностью потеряться в своих чарах, — будете во главе армии. Я хочу, чтобы таким образом все наконец-то увидели в Вас полководца, который столько лет стоял в тени Намджуна. Теперь вся слава будет доставаться только Вам. Чонгук заворожённо слушает, приоткрыв рот, пока Юлиан мягко нашёптывает ему комплименты, параллельно оставляя поцелуи уже на шее и рукой поглаживая мощные бёдра. — Чонгук, представь себя въезжающим на колеснице в Колизей, и как Намджун лично хвалит тебя перед всем Римом за твои достижения. Но если ты хочешь заручиться поддержкой, тебе стоит начать с офицеров, именно они ведут своих солдат на войну. Тебе нужно подружиться с ними. Я приготовлю ужин с лучшими блюдами и с самыми красивыми омегами от твоего лица, тем самым они поймут, что ты намного лучше Намджуна, ведь даёшь им того, что не позволяет нынешней пропретор. Альфа слушает и впитывает с возбуждением всё, что говорит вероновская шлюха. Юлиан поднимает тунику, в которой спал Гук, и начинает оставлять мягкие поцелуи по всему торсу, медленно спускаясь к животу, параллельно продолжая нашёптывать. — Я научу тебя, как правильно заполучить расположение других. Научу тебя всем хитростям. Омега рукой дотрагивается до возбуждённого члена, смотря в темные глаза, и, ловя губами тихий стон, оставляет смачный поцелуй. После чего продолжает медленно обводить рукой головку, размазывая предэякулят по всему члену. Второй рукой он дотрагивается до яичек, мягко их массируя, и снова ловит стон Гука через поцелуй. — Тебя боятся легионеры и обычные граждане, но я покажу им, что ты можешь быть и милостивым, тем самым они станут тебя ещё и обожать. — И я смогу заполучить всю армию себе, и Намджун меня не убьёт, когда станет императором? — с придыханием уточняет Гук, пока Юлиан играет с его возбуждённым членом. — Конечно, иначе он ополчит всю армию против себя, потому что ты станешь для легионеров императором и Богом. А начнём мы с ужина. — Нет, начнем с того, что тебе как следует нужно вымолить моё прощение за то, что не рассказал всё сразу. Юлиан улыбается, вставая с колен, тем самым ловит разочарованный выдох Чонгука, который уже хочет накричать, но омега прикладывает пальчик ко рту и начинает напевать мелодию. Он в такт музыке качает бёдрами, оголяя свои плечи, заставляя таким образом тонкую ткань спадать вниз, обнажая себя. Чонгуку нравится наблюдать за танцем, он облизывает губы и сам рукой надрачивает свой член, пока красивый омега перед ним раздевается таким интересным способом. Когда с одеждой полностью покончено, Юлиан забирается обратно на колени к своему господину для того, чтобы самостоятельно начать двигаться на нем и томно стонать на ушко.***
Рим — сердце великой империи, что смогла подчинить себе столько земель, но для Хосока это отвратительный город с вонючими улицами и огромном количеством людей с замученными лицами. Идя рядом с господином Сокджином, который блаженно внюхивается в ароматы специй на базаре и рукой дотрагивается до лучших тканей, Хосок мысленно в своём любимом городе, который находится в сердце пустыни рядом с прекрасный голубым Нилом. Фивы для альфы стали не просто городом, а символом любви, дружбы и величия. Никакая роскошная вилла в Риме не может даже рядом стоять с огромным дворцом фараона, который окутан запахом сладких фиников и мёда. Сейчас вместо великого дворца остались только руины, но придёт время, и Фивы снова засияют, как это было при наместнике самого Бога солнца на земле. Придёт день, когда на землю ступит нога наследника Ра, и он возьмёт власть в свои руки, став новым фараоном. В Риме ты не можешь укрыться от палящего солнца, в отличие от Фив, где можешь прятаться в тени пальм или убежать в камыши Нила, ощутить прохладу воды, поэтому гладиатор постоянно щурится, мечтая спрятаться от назойливого солнца. — Рим тебе не нравится? — эта фраза заставляет Хосока наконец-то вернуться из своих мыслей в реальность. — Прошу прощения, мне непривычно. Я впервые в городе. Сокджин улыбается и, похлопав по сильному загорелому плечу, медленно движется сквозь толпу людей к другой части базара, что находится недалеко от одного из храмов с восемью колоннами. — Твоя выходка мне дорого обходится. — Что Вы имеете в виду, мой господин? — Убийство Ливия. Хосок останавливается, боясь пошевелиться, потому что панический страх окутал всё его тело. Ведь может они пришли на базар, дабы Сокджин его продал. Или он скажет, что Чимина не отправили на помощь в другой знатный дом, а убили или хуже: сейчас они идут смотреть, как его продают. Сенатор, не обращая внимание, продолжает свою речь, медленно идя, поэтому Матэус больно толкает Хосока, подгоняя к господину: — Мне придется отдать больше тысячи динариев за раба в самом расцвете сил с хорошей физической подготовкой, дабы он стал вашим новым наставником. Ах, какая трата денег. Хосок не знает валюту Рима, поэтому хмурит лицо. Он и в Египте не часто был на базаре, а если и бывал, то получал всё бесплатно, потому что входил в стражу фараона. На его руке всегда был золотой браслет в виде скорпиона с голубым сапфиром вместо глаза — знак, что носила личная стража повелителя пустынных земель. Сокджину, то ли скучно, то ли он решил поиграть в учителя, поэтому он начинает объяснять: — Самые дешёвые рабы — дети, они стоят не больше двадцати динаров. Цена зависит от пола, навыков и красоты. Те альфы, что хороши в чём-то, как ремесленники, повара, стоят до семисот динаров. Самые дорогие — это красивые омеги, которые ещё обладают знаниями игры на инструментах, пением. Одним словом, те, кто кроме тела могут дать что-то для души хозяина. Вот твой брат стоит тысячу пятьсот динаров. — Оу, — произносит Хосок, которому неприятно слушать о том, что наследнику фараона дают цену словно курице. — Гладиаторы самые дорогие, как и девственные омеги. Юнги стоит больше ста тысяч динаров за свои заслуги, он бесценен. Тебя можно продать за две тысячи, может и за пять тысяч, если правильно поторговаться. — Поэтому Вам специально привозят лучших рабов, дабы Вы не тратились? — делает вывод Хосок, мысленно подсчитывая, сколько стоят все рабы в доме. — Именно. Ещё раз устроишь что-то в таком духе, и я не просто тебя продам, — с улыбкой произносит Сокджин, смотря на загорелого альфу, — а отправлю обслужить легион, поверь, те, кто в походах, не обращают внимание, кто перед ними ноги расставляет: альфа или омега. Им главное засунуть свой член в дырку. Не хочешь такого позора и смерти от разрыва кишок, советую начать думать дважды перед тем, как действовать. — Я всё понял и прошу простить меня за мою выходку на арене. Я не должен был нарушать приказ. Спасибо, что Вы столь терпеливы и милостивы ко мне. Джин выбирает рукой свежие грозди тёмного винограда и гладиатор делает вывод, что сенатор не услышал его извинений, поэтому хочет повторить их, но замирает с открытым ртом, когда в его руку кладут сочную и большую гроздь. — Обожаю виноград. В Египте он есть? — Урожай начинается в июне. — Попробуй и скажи, где вкуснее. Хосок берёт спелую виноградину и кидает в рот, медленно прожёвывая под пристальным взглядом своего господина. Виноград кислее, чем у него на родине, и он даже хочет соврать, но всё же решает честно сказать: — Он не дозрел, отдаёт кислятиной. Продавец, что стоял молча всё это время, недовольно топает ногой так сильно, что тога спадает с плеча: — Ах ты! Мой виноград лучший, самый спелый и сочный, что ты мелешь, грязный раб? — Гладиатор, — спокойно поправляет толстого альфу Сокджин, внимательно выбирая яблоки для мужа. — Что? — Ты говоришь с моим гладиатором, с гладиатором дома Сокджина, поэтому усмири свой пыл, — не найдя зеленых яблок и разочарованно цокнув, альфа поднимает своё лицо к продавцу. — Он из Египта и явно лучше нас, римлян, понимает в винограде. Хосок стоит с опущенной головой, явно не знает, куда себя деть и покусывает внутреннюю часть щеки, ругая себя за то, что не откусил свой грязный язык и сказал правду. — Хосок, найди мне лучший виноград на базаре, пока я выбираю рабов. Египтянин непонимающе поднимает голову, смотря на высокого альфу в зелёной тоге, что из своего кошелька вытаскивает пару динаров рукой, на которой красуются массивные золотые браслеты, а все пальцы увешаны перстнями. — Я не посылаю с тобой свою стражу, потому что доверяю тебе, как найдёшь виноград, купи и ступай к базару рабов. — Как прикажете, — после этих слов Хосок молча ступает вдоль рядов в поисках ягод. — Господин, — обращается Матэус к альфе, — Вы не боитесь, что он сбежит? — Хочу проверить его. — Может послать за ним приглядывать кого-то из стражников? — Не стоит, я всегда держу своё слово, и если я сказал, что Хосок пойдёт без стражи, значит так и будет. Если вздумает сбежать, то я его найду и лично лишу головы. — Ох, Ваши методы так непонятны для меня. Джин звонко смеётся, не спеша направляясь к рынку рабов: — Ты просто глуп, поэтому всего лишь стражник. — Вы правы, — еле заметная ухмылка касается губ Матеуса, пока сенатор думает, что он самый великий стратег, его беременный муж ловко обходит его в игре и ещё приставил шпиона. Хосок довольный, что нашёл нужный виноград, спешит найти своего господина, когда его сбивает с ног мощный альфа и тем самым грозди выпадают из рук прямо под ноги людям, которые превращают ягоды в кашу. — Смотри, куда идёшь, — рычит гладиатор, с ненавистью разглядывая нахального незнакомца, светлые волосы которого скрывают хищный взгляд, в отличие от ухмылки на губах. От покачивания мышц звенит цепь, что плотно прилегает к его массивной шее, имитируя ошейник, от которого идут другие цепи, что прикреплены к поясу. Накаченные ноги отлично видны из-под ткани, скрывающей только самые сокровенные места. — Как ты смеешь, жалкий раб, говорит так с великим гладиатором, любимцем Римской империи? — голос, в отличие от внушительный внешности, приятный на слух и мелодичный. — Это ты любимчик? Что-то не слышал о тебе и не видел. Я знаю только Юнги, гладиатора дома Сокджина. Незнакомец злится на едкое высказывание, и его накаченные руки непроизвольно сжимаются и разжимаются, заставляя синие вены выпирать. Сильный запах горького с пряностями гиацинта окутывает всех присутствующих, заглушая душистый запах гладиолуса. — Я Вонхо, гладиатор дома Калькутия. А ты тот самый полоумный египтянин, что так любит окрашивать арену в красный? — Ох, так я звезда, польщён, — Хосок делает театральный поклон, ещё больше зля гладиатора, что на три головы выше его самого. — Впервые слышу о твоём доме, видимо не так ты популярен, как заявляешь. Ты заплатишь мне за виноград, который я купил, иначе я окрашу сейчас всю базарную площадь твоей кровью. — Вот как, — Вонхо выставляет гладиус на безоружного Хосока. — Давай сразимся, правда у тебя нет оружия. — Ха, оружие не проблема. Я могу с закрытыми глазами тебя одолеть. — Надо же, — произносит невысокий альфа с длинными седыми волосами, что красиво уложены в хвост; его громкий голос заставляет небольшую толпу людей, что собрались вокруг гладиаторов, затихнуть и уступить ему дорогу. — Неужели это гладиатор самого дома Сокджина? Тот самый кровавый египтянин? Действительно, так почему бы нам не устроить поединок сейчас? — Калькутий, дорогой мой, — нараспев произносит Джин, который спешит со своей стражей к двум гладиаторам, что готовы прямо на месте порвать друг друга. — Неужели ты пал до того, что разрешаешь своему гладиатору сражаться как какому-то рабу на базарной площади? — Сокджин, дорогой мой, — в такой же манере обращается альфа, — ты оставил своего щенка без присмотра, а он успел уже натворить столько дел. — Хосок немного вспыльчив и такой же огненный, как его цвет волос. Он юн и не всегда понимает, когда стоит остановиться, — произносит Джин, смотря на своего раба, заставляя того опустить голову, потому что он снова подвёл своего господина, и ему точно не избежать наказания. — Может ты боишься, что мой Вонхо убьёт твоего единственного гладиатора? Юнги теперь не на арене. Какая досада, он был потрясающим. — Конечно, если ты хочешь слушать гудение Рима, что два доблестных воина арены сражались на базаре, и выслушивать от Ругулуса нотации, о том, что гладиаторские бои запрещены за пределами Колизея, то конечно, давай устроим бой. Я уже умолчу тот факт, любимый Калькутий, что твой гладиатор носит оружие, хотя он не наставник. — Дом Калькутия никогда не упадет до такого, но я не могу пройти мимо, когда твой гладиатор насмехается над моим воином и над моим домом. — Скоро будут игры, и я попрошу Ругулуса оставить бой за нами. — Я тоже могу попросить Ругулуса, ты же сейчас дома с беременным мужем. В сенате небось скучно без тебя, — с ехидством в голосе произносит Калькутий, явно довольный, что смог задеть за живое. — Ну откуда тебе знать? Тебя же нет в сенате, — с ядовитой улыбкой произносит Джин, который готов лично запихнуть гладиус в жопу мерзкого Калькутия и вытащить кишки наружу, если ещё хоть слово скажет о том, что его понизили. — Ох, мы нарушим договор. — У нас был уговор: Юнги с Вонхо не сражаются, дабы не лишить Рима любимчиков, это египетское отродье не в счёт, то, что он два раза смог выиграть, ничего не показывает. Джин театрально хохочет, заставляя толпу притихнуть. Но длится это недолго, так как он резко останавливается и рукой стирает слезинку с глаза, с улыбкой что хуже яда самой опасной гадюки, смотря в грязно-серые маленькие глазки Калькутия, с придыханием произносит: — Ну куда же нам до твоего прекрасного гальца, которого ты подобрал, выходя из туалета?Мне-то привёз Намджун, но тебе не понять, ведь тебе не привозят гладиаторов по заказу, — Калькутий багровеет от злости, от смеха толпы и от слов Джина, который, подозвав своего раба, трогает рукой красные волосы и уже без улыбки говорит: — Знаешь, почему египтян с красными волосами боятся в Египте? Их считают посланниками смерти, а точнее Бога Сэта. Теперь очередь Калькутия смеяться: — Сокджин, дорогой, ты решил верить каким-то сказкам и непонятным египетским богам? Ты же чистокровный римлянин. Ай-ай. Променять наш божественный римский пантеон на рабских богов, ты бы ещё заявил, что веришь тому человеку, который воскрешает мёртвых и исцеляет больных. -Я не верю ни в египетских богов и ни в римских, я верю в великую империю. Встретимся на играх, Калькутий, меня дома ждёт беременный муж. Джин разворачивается и покидает базарную площадь в окружении своих стражников, новых рабов и Хосока, что следует рядом, склонив голову. — Хосок! — зло выкрикивает сенатор, стоило им покинуть центр Рима. — Твоя вспыльчивость снова чуть не разрушила всю честь моего дома, и ещё ты чуть не лишил себя головы. Пойти против Вонхо без оружия и ещё с закрытыми глазами — это как войти в ров со львами. — Я входил и даже порвал голыми руками пасть льву на первых своих играх. — Это другое, — злится Сокджин. — О Боги Рима, зачем тебе голова на плечах? Чтобы думать, а не пялиться на красивых омег, ты вообще не думаешь. Ох, Юнги думает всегда, но он не очень годился как гладиатор-любимчик публики, в отличие от тебя. У тебя есть, что нужно, но нет главного — головы. Напомни, кем ты был в Египте? Хосок хочет сказать, что он был личным стражником и слугой первенца фараона. Благо в последнюю секунду понимает, что своим ответом перечеркнёт не только свою жизнь, но и жизнь Чимина. — Слугой в знатном доме. — Ну это и понятно, наверное даже читать не умеешь, не удивительно, что ты так глуп. — Прошу прощения, я заслуживаю наказания. — Ох, нет смысла бить тебя розгами, это тебе не поможет, попрошу Нисана, чтобы взялся за твоё воспитания. — Я буду рад, если Вы мне поможете адаптироваться в жизни Рима, ради которого я теперь сражаюсь на арене. — Не принесёшь мне голову Вонхо в следующей битве на арене, и я тебя сошлю подстилкой в легион к Намджуну. Где виноград? — Ой, его раздавили. На всю улицу разносится крик сенатора, что чуть не вырывает себе волосы, благо Матеус останавливает его от такого необдуманного поступка и приказывает Хосоку идти за стражей, дабы и не попадался на глаза господина, который клянётся, что лично всех розгами изобьёт за их тупость и надоедливость.***
В палатке Намджуна полулежат центурионы на мягких подушках вместе с пропретором, когда к ним заходит Чонгук, держа под руку Юлиана. За ним тут же появляются рабы, что быстро ставят невероятно пахнущие блюда и целого зажаренного оленёнка на низкий столик прямо по центру палатки. Невероятно красивые омеги, одетые в полупрозрачные одеяния сразу расходятся и присаживаются к альфам, которые с восторгом наливают вино и начинают трогать юные тела. — Где Вы смогли таких омег достать, легат Чонгук? — интересуется довольный центурион первой когорты, похабно лапая светловолосого юнца, что ему в сыновья годится. Юлиан прикрывает ладошкой рот, чтобы не рассмеяться, потому что это всё те же омеги, которые их сопровождают с Рима в течение всего похода, просто он их помыл, переодел, накрасил и заставил втереть в свои тела огромное количества вкусно пахнущих масел. Чонгук загадочно улыбается и, отхлебнув вина из кубка, гордо произносит: — Для вас ничего не жаль. Вы заслужили отдых я прав, пропретор? Намджун кивает, явно пытаясь вспомнить, а разрешал ли он такой вот ужин или хитрый лис Юлиан снова заполучил своё, даже не спрашивая разрешения. — Мы думали, уже не видать нам прекрасную нимфу, всё же вы поссорились недавно. — Весь лагерь слышал, — гогочет центурион со шрамом на лице, разливая вино словно свинья на свои доспехи, но омега, что сидит рядом с ним, не реагирует, продолжая массировать его плечи. — Как поругались, так и помирились, — властно отвечает Гук, прижимая к себе Юлиана и оставляет след на его губах. — Он отлично умеет вымаливать прощение. — Представляем, с его-то опытом шлюхи. В палатке раздается весёлый смех альф, только Гук да Намджун не смеются, второй так вообще занят поглощением еды и вина, не обращая внимания на омег, что так стараются показать себя со всех сторон. — Напомни, на сколько ты старше легата? — обращается к Юлиану один из центурионов — Не больше, чем Вы старше этого омеги — отвечает омега, заставляя всех присутствующих смеяться, а самого альфу отодвинуть от себя юнца и позвать другого, что чуть старше. Намджун довольно смеётся, подливая себе вина, пока Юлиан прижимается ближе к своему альфе. Для пущего эффекта он развратно целует Гука, заставляя других омег начать раздеваться под свист ненасытных альф. Оторвавшись от Гука, он приказывает глазами самому красивому омеге с тёмными длинными волосами подвинутся поближе к Намджуну, а другим начать вести себя активней. Пропретор, что сам захмелел, подаётся на мягкие движения от омеги, дарит ему лёгкий поцелуй в шею и усаживает к себе на колени. — Предлагаю выпить за будущего императора, — громко ликует Гук, поднимая бокал. — Мы все ждём, когда Альвий сдохнет, дабы наш проперетор наконец-то смог вернуть величие Риму. — Да! За новый Рим! — кричат альфы с кубками в руках, заставляя Намджуна почувствовать себя великим, а Чонгук ловит одобрительный кивок Юлиана, который для разогрева публики сталкивает двух омег, дабы те начали ласкать друг друга. Они развратно целуются под довольные возгласы альф, что пьют вино, затем светловолосый раздвигает ноги, показывая небольшой член, заставляя похотливо всех облизнутся. Второй с тёмными волосами проталкивает сразу три пальца в дырочку, что уже течёт от обильной смазки, заставляя альф возбуждённо вдохнуть сладкий запах цветущего миндаля. Омега извивается под рукой, сладко стонет, пока другая рука трогает его красивое, но худое тело. Такое горячее шоу и вино, что льётся рекой, заставляет всех потеряться в экстазе похоти и забыть о суровых буднях легионеров. Юлиан сам не забывает про Гука, поэтому расстёгивает его доспехи ниже пояса, дабы было удобней вытащить набухший член. Он заглатывает весь член до основания, прижимаясь лицом к лобку, заставляя альфу гортанно рыкнуть и привлечь внимание. Другие начинают восхищённо наблюдать за умелыми действиями омеги легата, пока их омеги суетятся, дабы доставить такое же удовольствие и переключить внимание на себя. Намджун долго не думает, хватает омегу за руку и опрокидывает животом на высокий рабочий стол, даже не думая сдвинуть карты с бумагами. Он приспускает доспехи и без подготовки сразу входит в дырочку, что омега разработал до того, как появиться на ужине. Довольный, что может трахать, не думая о благополучии омеги, Намджун сильно вжимает юное тело в деревянный стол. Омега сладко стонет, не обращая внимания на боль от края стола, что впивается в худое тело и оставляет кровавую полоску. В самый разгар в палатку врываются два легионера и громко произносят: «Срочное донесение из Рима от сенатора Сокджина», заставляя всех притихнуть. Один из легионеров снимает шлем и в этот момент Чонгук, не веря своим глазам, в полнейшем шоке произносит: «Юнги?», заставляя Юлиана оторваться от члена и посмотреть. Юнги кидает мимолётный взгляд, кривит губами из-за омеги, что с голыми ключицами вытирает рот после того, как Чонгук кончил и от того, что в палатке творится вакханалия, пока они, не жалея коней мчались с важным поручением и отворачивается. Сердце Чонгука издаёт глухой удар, и он словно нашкодивший кот опускает голову, отодвигает Юлиана и застегивается. Намджун продолжает трахать омегу ещё пару минут, пока в палатке все приводят себя в порядок, и в тишине слышны тихие стоны омеги и тяжёлое дыхание пропретора, что блаженно прикрыв глаза изливается ему на спину. Только после того, как обильно кончив и развернув омегу, дабы тот хорошенько своим языком вылизал член, Намджун застегивается и швыряет раба на пол. Не отрывая своих карих глаз, смотрит, как второй легионер наконец-то снимает шлем. Ему не нужно видеть лица, он и так знает, что перед ним всё это время стоял Чимин, ибо запах лотоса ненавязчиво перекрывает все остальные ароматы в палатке. — Сенатор Сокджин просил, чтобы Вы одни выслушали донесение, пропретор — немного охрипшим голосом произносит Чимина и, обведя взглядом палатку, добавляет: — Но Вы кажется заняты? Пока в Риме сенатор отправляет своего гладиатора и слугу, опасаясь за сохранность послания, Вы развлекаетесь. Хорошо быть альфой в легионе, правда, Юнги? — О да. Вот думаю, может мне надо было пойти в легион, а не оставаться на арене. — Эй ты, как смеешь нам такое говорить? — кричит один из центурионов. — Может его разложить прям всем легионом, чтобы понял, что он всего лишь жалкий раб из завоеванной территории? — Заткнись, иначе я прикажу тебе обслужить три легиона своей задницей, — рявкает Намджун и в палатке всем становится тяжело дышать из-за тягучего запаха мака. — Все вон!