***
Вручив письмо, Чимин отходит от стола, за который садится злой Намджун, понимая, что новости будут явно не радужные. «Дорогой Легат Августа Пропретора и мой друг Намджун. Я сообщаю тебе плохие новости, поэтому прошу прощения. В особенности за то, что моя поспешная свадьба с Нисаном заставила сенаторов отправить меня в отпуск, и теперь я не могу появиться в сенате. Если бы не беременность Нисана, то я разумеется бы так поспешно не сыграл свадьбу» Намджун зло выдыхает и, не совладав с эмоциями, ударяет кулаком по столу, от чего Чимин вздрагивает. Омега молча стоит почти возле самого выхода в ожидании, когда главнокомандующий дочитает послание, которое он бережно носил под самым сердцем все эти длинные дни их дороги. «Я оставил в сенате нужных людей, поэтому ты, как обычно, будешь в курсе всего, что происходит не только в Риме, но и в личной спальне Альвия. На играх я случайно встретил легата Итулуса, который должен быть со своим войском в крепости. Он в Риме, вместе со своими легионом, а также другие легаты тоже заняли столицу и расположились возле города. Намджун, Альвий смог нас переиграть и специально отправил тебя в крепость, которую заняли немецкие варвары. Скорей всего Итулус смог договорится с ними и надеется, что ты попадёшь в засаду и тебе отрубят голову. Варвары очень кровожадные, слышал, что у них омеги сражаются словно альфы и имеют право голоса. Возможно, они смогут противостоять твоим солдатам, будь осторожен и начеку» Намджун громко хмыкает на такое смелое заявления, явно не представляя меч в нежных ручках омеги, и, налив вина, продолжает читать. «А если варвары не убьют тебя, то по возвращении в Рим тебя атакует армия, и, возможно, назовут предателем империи. Я не понимаю, где мы могли просчитаться и почему наш план превратился в горстку пепла. Зная тебя, наверняка у тебя есть запасной план, поэтому прошу, скажи мне, что следует делать. Я всегда на твоей стороне и жду того дня, когда золотой венок украсит твою голову, и я смогу преклонить голову и выкрикнуть: "Ава императору Намджуну". В твоём лагере есть предатель, который передаёт все новости в Рим. Я уверен, это не просто рядовой солдат, а кто-то из твоих офицеров или кто-то из приближённых. Береги себя, и я буду ждать ответ вместе со своими слугами. Твой друг и верный соратник, Сокджин» Намджун комкает письмо, затем снова читает красивые буквы, расположенные на листе, и только тогда сжигает. Он наблюдает не отрываясь за огнём, который стремительно превращает бумагу в пепел, полностью стирая важные строчки. Сколько времени Намджун, погрузившись в свои мысли, просидел, он не знает, но вздрагивает от чиха. Оторвав голову от горстки пепла, видит стоящего Чимина, который под тяжестью римских доспехов кажется ещё тоньше и хрупче, только вздёрнутый носик и спокойные глаза превращают его из омеги в настоящего воина. — Ты ещё здесь? — Вы не приказывали уходить, и я жду ответа на послание. — Я сейчас распоряжусь, чтобы вас накормили и выдали кровать для отдыха. Сядь, и отправитесь через несколько дней. Префекта лагеря ко мне срочно, — кричит Намджун, и солдат, стоящий на охране палатки, срывается на поиски нужного человека для главнокомандующего. Чимин мнётся, переступая с ноги на ногу, потому что из-за сидения на лошади у него болит спина и попа, и ему легче стоять, только не решается спорить из-за недовольного и злого взгляда альфы. Повинуясь приказу, омега отодвигает стул и брезгливо прячет руки на коленях из-за того, что на столе всё ещё есть подсохшие капли спермы. Густой запах мака сильно бьёт в нос, заставляя лёгкие гореть, поэтому Чимин старается дышать через раз и уговаривает своего зверя не скулить и не проситься в объятия альфы. К тому же его максимально раздражает сладкий запах омеги, что совсем недавно лежал на столе под Намджуном. — Пропретор, мне нужно Вам сказать что-то очень важное. — Когда мы наедине, обращайся ко мне «Намджун». Омега отрывается от разглядывая своих мозолистых рук с обломанными ногтями и в недоумении смотрит на уставшее лицо с лёгкой щетиной, что не давало юному сердцу спокойно спать по ночам. — Разве я имею право? Даже законные супруги не обращаются к друг другу по именам, в особенности омега не имеет права, ведь для него муж — это в первую очередь господин и хозяин. — Быстро освоил правила жизни в Риме. Разве в Египте по-другому? — Да, мы обращаемся по имени к любимым, к членам семьи, к слугам и друзьям. — Можешь называть меня по имени я разрешаю. Теперь говори, что хотел. Чимин нервно выдыхает и, схватив кувшин с вином, делает пару больших глотков. Вино противно обжигает горло, вынуждая скривить лицо, а когда алкоголь доходит до голодного желудка, то ощущается противная боль. Набравшись храбрости, он всё же решает сказать, что так сильно мучило его все эти месяцы, пока не видел Намджуна. — Я прошу прощения за своё поведение в Риме. Я молодой омега, не знавший толком внимания альф, поэтому я посмел принять Вашу доброту и слова, которые Вы наверняка произнесли под впечатлением, за правду. Очень сложно устоять перед таким красивым мужественным человеком, к тому ещё и в форме. Моё сердце всё это время разрывалось на части, ведь Вы тот, кто лишил меня не только дома, но и страны, сделали рабом Римской империи. Мне стоит Вас ненавидеть, только не очень получается, всё это глупая омежья сущность, — ударяет по груди в области сердце Чимин и кидает взгляд на внимательно слушающего Намджуна, лицо которого ничего не выражает кроме заинтересованности в словах. — Достаточно было пары месяцев без Вас, и моё сердце успокоилось, более я не испытываю к Вам противоречивых чувств, точнее никаких, поэтому надеюсь на Вашу благосклонность, великодушие и честь, как человека, носящего форму римского легионера, пока я тут, больше не давать мне ложных надежд или как-либо проявлять Вашу симпатию ко мне. Я хочу донести до Вас, что тот поцелуй был ошибкой двух запутавшихся людей, и даже если мы оба испытываем чувства, то нам стоит о них забыть, ведь не может пропретор быть с египетским слугой. И если Вы вздумаете меня взять аки гаремного омегу, то знайте, я лучше перережу себе горло, чем возглягу с замужними альфой. Напоминаю, если Вы вдруг забыли, у Вас есть жених в Риме, — на последних словах вся решимость Чимина сдулась, и он нервно теребит руками край шерстяного плаща, молясь, чтобы после такой неуважительной речи, Намджун на месте не отсёк ему голову. Но, к удивлению омеги, пропретор внешне абсолютно спокойно воспринял слова, если забыть о том, что в его душе сейчас пылает пламя похуже, чем в жерле вулкана, уничтожившего Помпею. — Ты прав. Я был пленён твоей диковинной красотой, и вот мой зверь забылся. Я не сенатор Сокджин и не собираюсь свою чистую римскую кровь смешать с кровью раба. Намджун встаёт со стула, дабы подойти ко второму столу и, взяв два кубка, разливает вино. Второй он протягивает омеге, который залпом выпивает из-за сильного волнения и жажды. — Сенатор Сокджин наконец-то по-настоящему счастлив. Нисан подарит ему двоих детей. Надеюсь, Вы сможете искренне порадоваться за него. Он был опечален тем, что Вас не было на свадьбе. — Вот как, — с ухмылкой произносит Намджун, наливая себе остатки вина. Чимин прикрывает ладошкой рот из-за икоты, его щёки стали похожи на два алых мака из-за алкоголя, и усталость резко накатила. — Как Тэхён поживает? — Он скучает по Вам. — Врёшь? — Вру, — немного захмелевшим голосом произносит омега и сонно потирает глаза в надежде не уснуть прямо на грязном столе. Намджун видит состояние Чимина, недовольно цокает, понося мысленно префекта лагеря, задерживающегося не понятно где, словно он послал за ним в Рим. — У Тэхёна роман с гладиатором. Весь Рим судачит об этом. Считайте, это вторая важная новость после свадьбы сенатора Сокджина. Громкий заливистый смех Намджуна заставляет содрогнуться Чимина, ведь не такой реакции он ожидал, когда специально рассказал о Тэхёне и нарочно умолчал, с кем именно роман. Альфа облокачивается спиной на стул и обращает свой взор на белый тканевый потолок. — Как же ты низко пал, моя прекрасная нимфа, что возлёг с гладиатором. Намджун собирается ещё что-то сказать, но в палатку врывается запыхавшийся префект лагеря с наспех натянутой формой. Видно, что альфа спал после попойки на ужине и не сразу смог прибежать на зов главнокомандующего. — Ава пропретору! — Ты с самого Рима бежал? — усмехается Намджун на коренастого альфу с небольшим пузиком, что так старательно прикрывает форма. — Никак нет. Прошу прощения. — Размести двоих гонцов из Рима в офицерской палатке, чтобы они были только вдвоём, накормить и показать лагерь. Они вольны передвигаться самостоятельно, но, — Намджун переводит взгляд на Чимина, — лучше вам отдыхать в палатке и не мешаться под ногами. К тому же будьте всегда готовы в случае чего незамедлительно покинуть лагерь и отправиться в Рим. И передай Юнги, дабы он не болтал с легионерами, и тебя это касается, держите все сплетни при себе. — Но у нас нет лишней офицерской палатки, и так пришлось потеснится из-за легата Чонгука. Намджун, и так расстроенный после письма, срывает всю злость на глуповатом подчинённом: — Так найди, подвинь, пересели, сделай что-то полезное. Кто из нас префект лагеря? Или мне стоит заменить тебя, отправив на конюшню — обслуживать лошадей? — Нет, всё сделаю. Идём, — поспешно тараторит офицер, мечтая побыстрее покинуть палатку с воздухом полностью пропитанным густым маком, от чего сложно дышать. Чимин кивает и выходит из палатки, но, сделав только два шага, оборачивается, ощущая крепкую ладонь держащую его руку. — Чимин, как вы узнали, где нас искать, ведь Сокджин послал вас к Вероне? Омега просит рукой наклонится, дабы дать ответить на ушко и случайно касается язычком мочки, от чего сердце Намджуна издаёт глухой стук, и он понимает, как сильно скучал по запаху лотоса, который смог забыть за эти пару месяцев. Зверь предательски воет, прося своего омегу, но не получив даже теплых объятий, расстроенно прячется глубоко в душе хозяина. Сделав глубокий вдох, чтобы насладиться лотосом, Намджун направляется к центуриону третьей когорты. Он находит нужного альфу за инструктажем караульных. Тот быстро отдает все нужные распоряжения и приветствует своего главнокомандующего. — Демид, под покровом ночи возьми двоих солдат и переодевшись отправляйтесь в Верону. Найдите бедный публичный дом на окраине, убейте всех и сожгите, — сразу переходит к делу Намджун. — Всех? Или только шлюх? — уточняет альфа с медовым оттенком кожи, широкими бровями и коротко стриженными тёмными волосами. — Всех. Перед этим узнай, есть ли там римский связной. — Думаете, в лагере шпион? — Скорее всего, — хмыкает Намджун, подозрительно оглядывает солдат, что заняты своими делами или отдыхают от несения службы. — Кто знал, в какую крепость мы направляемся? — Только Вы и легат Чонгук. — А значит и Юлиан. — Так это публичный дом Юлиана, и Вы подозреваете его? Демид почёсывает шею, на которой расположены родинки в виде созвездия Весы. Лицо пропретора, как и он сам, выглядит напряжённо. Светлые волосы, не покрытые шлемом с перьями, лохматит порывистый ветер. — Ему не выгодно быть шпионом, и власть нынешнюю он не любит, но всё же, именно вероновские шлюхи указали гонцам, куда следуют направляться, стоит их убрать. Только Гуку не говори о моём приказе. — Слушаюсь. — Ты так предан мне. Столько лет выполняешь грязную работу, как только стану императором, я тебя вознагражу. Намджун хлопает альфу по плечу, от чего корсиканец, склонив голову и положив руку на левую часть груди, гордо заявляет: — Для меня самая большая награда будет, когда Вы станете новым императором и сможете навести порядок в империи, и Вы не оставите мой крохотный остров, что так сильно сейчас бедствует. — Ты со мной с моего первого похода, мы вместе находились в одной контубернии*, делили еду и палатку между собой, поэтому я не оставлю твою родину и отблагодарю за службу. А теперь ступай, готовься. И вот ещё: ты знаешь, что делать с двумя солдатами? — Разумеется, я их уже записал в дезертиры. Намджун довольно улыбается. Он прогуливается по лагерю вдоль огромного количества одинаковых палаток, дыша свежим холодным воздухом. При виде пропретора солдаты отдают честь и замирают, боясь шелохнутся, пока альфа, не обращая внимания, полностью погрязший в своих мыслях, обдумывает дальнейшие шаги по захвату трона. — Столько лет прошло, а Демид по-прежнему твой лазутчик? — весело произносит Юлиан, сидящий на низкой деревянной табуретке рядом с огнем в зоне, принадлежащей вспомогательному персоналу лагеря и шлюхам. — Что Гук выгнал тебя, неужели надоел своими нравоучениями? Также с насмешкой в голосе говорит Намджун, присаживается на корточки, грея свои озябшие руки о жар костра. — Это он мне наскучил, вот и ушёл посидеть в тишине. Хотел почитать, но глаза уже не так зорко видят в сумерках, даже огонь не помогает. Альфа задумчиво сидит, вслушиваясь в потрескивающий о сухие ветви огонь и шум, что доносится в лагере. Солдаты готовятся к отбою, спешно стараясь закончить все свои дела. — Когда станешь императором — избавься от Демида. Он опасен тем, что слишком много знает того, что может тебе помешать в дальнейшем. Тебе придётся обрубить все свои ахиллесовы пяты. — От тебя тогда тоже. — В первую очередь. Я опасней, потому что я твоё прошлое. Я знаю слишком много тайн и твоих, и чужих. — Надо же, ты продолжаешь меня учить, даже когда я занял такой высокий пост? От языков пламени волосы Юлиана приобретают насыщенный оранжевый оттенок, и несколько седых волосков становятся заметными, а лицо вмиг стало более бледным и осунувшимся. Косметика хорошо скрывает шрамы и морщины, но почему-то Намджуну становится грустно смотря на того, ради кого решил стать императором. — Намджун, не важно, какой пост ты занимаешь, учиться всегда нужно — это залог успеха и мудрости, без них сложно надолго удержаться на троне. Последние слова Юлиан говорит охрипшим голосом и, не сдержав кашель, начинает сильно откашливаться в ладонь, чем настораживает Намджуна: — Тебе стоит показаться лекарю. — Не нужно, просто замёрз. Сейчас вернусь в палатку. Омега улыбается на прощание и ждёт, когда мощная фигура в красном плаще отойдет как можно дальше, только после этого он разжимает ладонь, на которой кровь вперемешку со слюной. — Эх, успеть бы всё, сделать пока мой час не пришёл, — грустно выдыхает Юлиан, обтирая руку, после чего решает проверить, спит ли Юнги в своей палатке или всё же у Чонгука, потому что перспектива спать с лагерными шлюхами совсем его не радует. Запахнув плащ посильней и накинув капюшон, он спешит как можно скорей оказаться в тёплой палатке и выпить горячего травяного чаю.***
Юнги водит пальчиком по голой груди альфы, пока тот не ловит его за руку. Оставляет поцелуй на тыльной стороне ладони, после чего кусает. — Гук, ну хватит! И так меня пометил, как я теперь буду ходить? — Под формой не видно, я не трогал шею. Но если хочешь, — чёрные глаза сужаются, а на губах расцветает хитрая улыбка, — могу мою метку поставить. — Не вздумай, — грозно произносит Юнги, смотря на любимого своими холодными голубыми глазами. — Знаю, что не могу этого сделать, но это пока. Придёт день, и ты будешь моим. Гук нежно проводит по щеке, любуясь тем, что короткие светлые волосы немного отрасли, превращая гладиатора в настоящего омегу. — Как самоуверенно. Если ты нафантазировал, что я рожу тебе детей и буду жить с тобой в домике с садом, то я сейчас же сожгу твои мечты, как ты сжег Александрию. — Да что ж такое? — восклицает Чонгук махая руками. — Хватит мне это говорить, что ты, что Юлиан. На имени омеги Гук прикусывает язык, поняв, что не стоило упоминать другого. Юнги тут же слезает с кровати, полностью обнажённый, ищет свою раскиданную одежду. — Выгнал его, чтобы меня трахнуть? Небось спит на улице сейчас или у других солдат. Чонгук встаёт с кровати, зло швырнув одеяло, потому что Юнги говорит с абсолютно спокойном лицо и складывается впечатление, будто он просто использовал альфу дабы утолить своё сексуальное желание. — Напоминаю, я пришёл к тебе поговорить, это ты набросился на меня. Думаешь, я не знаю, что ты скучал? — в самые губы произносит Гук, но вместо поцелуя ощущает на своём голом боку холодное оружие. Маленький кинжал, такой же как и омега, вызывают смех у легата, потому что только безумец будет угрожать офицеру в лагере, где находятся его же легионеры. — Убьёшь? — Предупреждаю тебя, Чонгук, если ты вдруг захочешь сломать мне жизнь, то я прирежу тебя и глазом не моргну. Я и так не смогу вернуться на арену и планирую стать наставником в доме сенатора и служить ему. Не вздумай всё испортить, — от злости омега шепелявит, голос стал на тон ниже и звучит угрожающе. — Какая верность, аж тошнит. — Я обязан ему всем, буду служить ему, пока не закрою глаза и моё тело не вернётся в землю. Из-за того, что я провел с тобой течку, во мне сработал давно забытый омежий инстинкт. Всё из-за запаха, поэтому и полез к тебе. — Значит ты меня всё же использовал? — Именно, — абсолютно честно и не задумываясь говорит гладиатор, от чего сердце юного альфы противно ноет, а зверь скулит, поджав хвост, что его омега так легко отказался от него. — Мы можем проводить с тобой ночи, но не больше, разумеется, днём мы никто друг другу. — Я это прекрасно понимаю, именно поэтому и спрятал тебя под своим плащом и на руках донёс, выдавая за Юлиана, — произносит Чонгук, чтобы задеть Юнги, как он причинил боль своими словами. Вот только гладиатор воспринимает их равнодушно, от чего Гук хочет сжечь всю империю, прям сейчас же схватить двадцать солдат и лично распять их на кресте. Злость яростно бушует в груди, становясь всё сильней, из-за чего глаза окрашиваются в чёрный, рука сжимается в кулак так, что белеют костяшки, оставляя кровавые следы от ногтей. «Несущий смерть», что мирно спал в душе альфы, снова просыпает, заполняя палатку удушающим запахом нарцисса и зловещей аурой, поэтому Юнги приходится отойти на два шага, ближе к гладиусу. Гук делает глубокий вдох и выдыхает через расширенные ноздри, стараясь совладать со своим «тёмным Я», дабы не натворить дел и не оттолкнуть того, кого любит. Он проводит руками по лицу, словно омывает себя от черноты, и устало опускается на кровать. — Я не собирался ломать тебе жизнь. Я тебя услышал и понял. Юнги, можешь не переживать, если нас раскроют пострадаешь не только ты, но и я. Юнги кивает, продолжая одеваться, только всё же оставляет гладиус так, чтобы его видеть и, в случае чего, отразить удар. Резкая смена поведения альфы его напугала, а инстинкт гладиатора шепчет, что лучше бежать без оглядки. — Оставайся до утра, если хочешь. Можем поболтать о Риме. — Мы сделали то, что хотели оба. Болтать будешь с Юлианом. — Не обижай его. Я его не люблю, в отличие от тебя, и он просто помогает мне скрасить время в лагере. — Я заметил. Юнги показывает руками милые вещи, что наполняют домашним уютом военную палатку. — Прошу тебя, не ревнуй. Он для меня ничего не значит. — Разве гладиатор может ревновать? — с улыбкой произносит Юнги, полностью одевшись. — Я одолжу твой плащ, хочу помыться, чтобы смыть твой запах. — Кадки стоят на улице, и вода в них холодная. — Не страшно, мне не впервой, — немного с сарказмом говорит омега на слова заботы от хмуро сидящего Гука. Перед тем, как уйти, он подходит к альфе и оставляет поцелуй на губах, после чего, покрыв голову, выходит. — Ох, Боги, за что мне всё это? — Я конечно не Бог, но могу помочь, — отвечает на громкое высказывание Юлиан, заходя в палатку. — А? — Не переживай, он не видел меня. Я так понимаю, вы закончили? Могу поспать тут? — скрывая кашель уточняет Юлин, не решаясь пройти к кувшину с водой. Гук машет рукой и поворачивается спиной к омеге, который скидывает свой плащ и проходит вглубь палатки.***
Чимин радостно бежит через камыш к Нилу, чтобы окунуться в чистой воде и смыть с себя всё бремя, которое было с ним во время римского заключения. Но стоило юному наследнику египетской земли зайти по пояс в воду, как она окрасилась в густой красный цвет, и запах специфического железа заполнил лёгкие. Чимин в ужасе пытается выбраться из кровавой воды, и стоило омеге упасть на берег, как его облепили мерзкие жабы и шум стоял такой, что Чимину пришлось закрыть уши и глаза. Но стоило прекратиться кваканью и открыть ему глаза, как перед взором луна закрыла солнце, и всё кругом обернулось во мрак. Тьма окутала не только глаза, но и сковала руки с ногами. Чимин упал на колени вознес взор к своим Богам, и тогда пришла Исида и вложила в руки юноши замёрзшую воду, внутри которой горел огонь, и от тепла рук лёд не таял. Поблагодарив свою Богиню, Чимин встал и направился ко дворцу, который был пуст. Позвал он отца своего и Хосока, но никто не откликнулся. Не было в величественном дворце ни души, все покинули место позора. И словно сделалось безмолвие по всей земле египетской, и бродил Чимин в темноте и в тишине, пока не услышал сильный гул. Выскочил он на балкон своего отца, с которого открывался вид на Фивы, и вздрогнул. Безмерное количество оленей с массивными рогами стояли перед ним. Ослепило глаза юноши что-то золотое и, прикрыв лоб рукой, щурясь, узрел он орлов. На одного большого орла напал олень, рога которого были покрыты листьям, и пронзил он птицу. Вознёс орла на своих же рогах, и стали ликовать олени. — Чимин, Чимин, — омега вздрагивает, и выхватив кинжал из-под подушки, наносит удар. Когда глаза его отошли ото сна, он роняет оружие и в ужасе закрывает рот: по левой руке Намджуна течёт кровь, а на ладони виднеется сильный порез. — Тебе снился сон, и я услышал твой голос, когда совершал обход, поэтому зашёл, — спокойно говорит альфа, обтирая руку о плащ. Никакой обход Намджун не совершал, он не мог уснуть без запаха лотоса и, воспользовавшись тем, что Юнги в палатке нет, остался возле омеги. Просидел альфа недолго, потому что Чимин ворочался на кровати и что-то бубнил, пока не стал кричать. — Чего ты так боишься, что спишь с кинжалом? — Простите, — плача говорит омега, боясь гнева за свой поступок; он нерешительно берёт порезанную ладонь. — Ох, рана глубокая. Простите. Мне просто сон дурной приснился. — Что ж ты такое видел, что так кричал? — Кричал? — удивлённо переспрашивает Чимин, всё ещё держа в своих ладошках порезанную руку, тем самым вызывает табун мурашек на коже альфы. — Кричал: «Нет! Остановись!» Чимин прикусывает губы, понимая, что кричал, когда олень проткнул орла. — Снился дом родной. — Вот как, — замолкает Намджун, смотря на поникшего омегу, и сжимает здоровую руку, чтобы не дотронуться до лица и не утереть слёзы. Просидев несколько минут в тишине, он всё же решает уйти, понимая, что своим присутствием делает больнее Чимину и, покидая палатку на прощание тихо произносит: «Мне жаль» Не успевает Намджун и пары шагов сделать, как в него врезается кто-то в красном плаще и пискнув проскальзывает в палатку. Альфа озадаченно приподнимает бровь, потому что судя по росту, это явно был не Юлиан, а значит остаётся только второй гонец. — Интересно. Не знал, что Гук у нас любитель альф, — хмыкает Намджун, качая головой. Сморщив лицо из-за раны, решает вернуться к себе в палатку и обработать, чтобы не было заражения, всё же порез очень глубокий. — И откуда в этих маленьких ручках столько силы?***
Чимин, сжав светлые, немного отросшие волосы, чуть не бьётся головой о деревянный стол. Вокруг шумят довольные солдаты, спешащие получить горячую еду и занять место, дабы спокойно насладится пищей. Расписание в лагере очень строгое, и на еду отводится определённое количество времени. Нужно успевать делать всё до гула трубы, которая оповещает о том, что время закончилось, как и то, что время началось. — Чего это с тобой? — говорит Юнги, довольно жуя горячую кашу; его забавляет тот факт, что они неприкосновенные, в отличие от солдат на службе. — Не могу понять, что Исида хотела сказать. Нет, чтобы прямо сказать словами, а она показывает то орлов, то оленей. — Оленей тут много. Они в лесу живут, — с умным лицом отвечает Юнги. — А причём тут мой сон и олени в лесу? — почти что воет от бессилия Чимин, забывая о еде. — Вот как это понять? Явно смысл в этом есть. Юнги скептически поднимает бровь и собирается сказать, мол чушь это всё, но тут же замолкает кривя лицом. — Я могу присесть? — вежливо произносит Юлиан в плаще с меховым воротом. — Омеге легата этого лагеря незачем спрашивать, он волен делать всё, что пожелает, — язвит Юнги и откладывает ложку. Из-за шлюхи Чонгука у него резко испортился аппетит, ещё его жутко раздражает, в каких дорогих одеждах сидит омега. Явно подарки от альфы. «Юнги, помни, ты не можешь позволить любви управлять тобой, поэтому прекрати ревновать», — мысленно отчитывает сам себя гладиатор. — Ты прав. Но всё же я хорошо воспитан. Чимин, не отрываясь от своих дум и смотрения в стол, теребит волосы, что следовало прикрыть шлемом, уж больно римский гонец привлекает внимание альф-солдат. — Юнги, хочу с тобой поговорить, заходи в палатку легата. — Что мне, обычному солдату, делать в палатке военачальника, а тем более говорить с его омегой наедине? — Да, что? — хитро сужает зелёные глаза Юлиан, показывая, что он всё знает, тем самым ставит гладиатора в неловкое положение. — Бросай эту показную манеру речи. — Это не показуха. Я всего лишь гладиатор, и я всегда так говорил, не нравится слушать такому вельможе как Вы — тогда не слушайте, — Юнги грубо встаёт из-за стола. — Чимин, идёшь? Хочу помахать мечами с солдатами. — Чуть позже подойду. Пожав плечами, гладиатор покидает стол с грязной миской и направляется к месту боя на потеху солдат, чтобы показать свои навыки и чтобы мысленное забыть Гука хоть на время сражения. — А ты чего такой грустный? Чимин поворачивает голову, разглядывая с завистью такого красивого омегу с рыжими длинными кудрявыми волосами и с золотыми серьгами. — Орёл! — кричит Чимин. — Что? — Орёл, — тычет пальцем омега в сторону высокого штандарта, на котором поблёскивает от солнца голова золотого орла, а красная ткань, с вышитым золотыми нитями лавровым венком и названием, колыхается от осеннего ветра. — Ах, — с улыбкой произносит Юлиан. — Аквила, или орёл легиона, — главное знамя и самая почитаемая святыня легиона. Потеря аквилы считается ужасным бесчестьем; легион, утративший аквилу, расформировывается. Ты не знал? — Так это были римляне. Точно, как в детском сне, и почему я раньше не понял метафору от Исиды? Значит тот большой орёл Намджун, и ему грозит опасность, — с этими словами Чимин бросается к палатке пропретора, дабы предупредить, но резко замирает на полпути. «Если он умрет, мне только на руку. Но зачем Исида мне показала сон? Она хочет, чтобы я его спас? Он тот, кто забрал у меня всё, он враг и должен умереть» — Эй гонец, заблудился? — хохочут солдаты, принюхиваясь к лёгкому цветочному запаху. «Чёрт, ещё и шлем забыл. Сейчас я слишком похож на омегу, надо торопиться и скрыться, опасно ходить одному без Юнги» Он молча обходит группу легионеров, что не очень хотят дать пройти гонцу, засыпая его вопросами про столицу. Но, следуя приказу Намджуна, омега молчит и никак не реагирует на солдат. Пройдя длинный путь по центральной и единственной дороге в лагере, замирает перед палаткой, что величественно стоит в пяти шагах от него. «Я заключил завет с Богами, и Намджун умрёт от моей руки. С мудростью Тота, с благословением от Осириса, с силой Сета и защитой Исиды, я потомок Ра встану во главе того, что так любит Намджун. Я заберу Римскую империю и разрушу её, как он разрушил мою страну и мою жизнь. Всё, что мне нужно, так это влюбить его в себя, чтобы он потерял голову от меня и сделал своим супругом. Так я буду рядом с ним, у меня будет власть, а если рожу ему первенца-альфу, то стану неприкосновенным. Так я смогу действовать исподтишка, прикрываясь другими. Моя глупая влюбленность, что запутала разум наконец-то прошла. И более я и впрямь ничего к нему не чувствую кроме как отвращения и жажды мести. Ох, поторопился я со своей речью, не нужно было ему говорить. Теперь мне придётся заново его влюблять в себя и избавится от Тэхёна. Хотя мне даже и не придётся, Намджун сам с ним расправится, когда вернется, главное чтобы Хосока не тронул, а об этом я позабочусь. Я позволю Намджуну жить и спасу» Высоко подняв голову, Чимин улыбается, смотря на хмурое и дождливое небо, после чего уверенно делает пять шагов к палатке, только двое стражников перекрещивают пилумами вход. — Мне нужно доложить важные новости. — Пропретор велел никому не беспокоить его, — безэмоционально отвечает стража. Чимину приходится говорить тише и на два тона ниже, от чего горло противно грызёт: — Срочно. Я гонец из Рима — Да-да, который уже четвёртый день в лагере, — с ехидной улыбкой говорит альфа, стоящий справа. — Пропустите, — кричит Чимин, вызывая гнев Намджуна, которому пришлось аж высунуть голову на шум. Увидев растерянного Чимина и стражников с опущенными головами, кивает омеге, дабы зашёл. Чимин стыдливо опускает глаза, ибо альфа перед ним по пояс обнаженный и явно не спешит надеть верхние доспехи или хотя бы тунику. — И что ты хотел доложить? — Вам грозит опасность. — С чего ты взял? Намджун вытирает куском ткани мокрые волосы, только это не сильно помогает, ведь много капель стекли по шее и оставили мокрые полосы на торсе. — Видел во сне, — мямлит Чимин, понимая, как странно звучат его слова для человека, который не верит ни в каких Богов и считает себя Богом. — И от кого? Чимин молчит, явно не зная, как сказать: «От оленей. Понять, кто это ещё за олени такие» и не замечает, как его взгляд скользит по подкачанному телу со шрамом на боку который тянется к пупку. Намджун усмехается, подходит ближе к совсем смущённому омеге. Он нагибается к невысокому юноше, дабы их глаза были на одном уровне, от чего у Чимина не только лицо полыхает, но и кончики ушей с шеей. — Я не знаю. Не понял ещё. — Мне всегда грозит опасность, но спасибо за беспокойство. Намджун дотрагивается до отросших волос, втягивая аромат лотоса. Как же он жаждет впиться в мягкие пухлые губы и овладеть девственным телом. — Я не беспокоюсь. — Противоречишь сам себе. «Так я ему всё ещё нравлюсь? Отлично, это мне на руку, нужно просто подыграть, и он мой», — думает Чимин и вздергивает носик, между ними опасное расстояние в пару сантиметров, и запах мака вмиг окутал палатку. — Вы тоже. Мы похожи с Вами. — Поэтому нас так тянет к друг другу. Разве нет? Намджун проводит носом по скуле, оставляя еле заметный поцелуй, и приближается к губам, медленно их облизывает, не давит, ждёт, когда омега сам раскроет их. И Чимин, следуя своему плану, отвечает на поцелуй, который выходит слишком неумелым из-за спешки и сильного возбуждения. — Тише-тише, медленнее, — говорит Намджун, прижимая Чимина к обнажённому телу, от чего юноша совсем теряется и сам ладошкой проводит по горячей груди с росписью мелких шрамов. — Мне бы помыться нормально, — сипло говорит омега, оторвавшись от поцелуя, пряча глаза. — Юнги говорит идти ночью, но я боюсь один. — И там холодно, заболеешь. Я придумаю что-то, возвращайся на закате, а пока ступай. Чимин быстро покидает палатку с довольной улыбочкой на лице, а Намджун тяжело вздыхает и просит заткнуться зверя, который снова чуть всё не испортил из-за своего похотливого желания, ведь не только телом Чимина хочет обладать Намджун, но и его душой и мыслями.