In Aeternum.

«Холодно» — шепчет Чимин и плотнее запахивает шерстяной плащ. Небо озаряется багровым цветом, оповещая римскую армию о том, что ожидается сильный северный ветер. Легионеры, охраняющие палатку командира, молча расступаются, давая зайти гонцу. Чимин усмехается, ведь утром они не хотели его пропускать, а сейчас даже не смеют запрещать. На лице омеги проскальзывает улыбка, потому что однажды эти самые легионеры будут умолять его о пощаде и стоять на коленях с опущенной головой. Цель Чимина не просто разрушить Римскую империю и вернуться домой, а встать во главе могущественной державы и поднять Египет с колен. Заключив с богами завет, последний выживший наследник бога Ра на земле не может нарушить его и плата слишком велика, чтобы отступать. Омега очень сильно сглупил, когда решил по приезде сказать Намджуну всё, что думает, потому что сам очень сильно запутался. Решает снова попытать удачу и влюбить в себя альфу, даже если придётся не только отречься от Хосока, своей родины, но и от себя, потому что всё, что жаждет Чимин — это месть, и ради неё он готов не просто жить, а учиться, придумывать заговоры, хитрить и соблазнять. Намджун в полном обмундировании, словно и не снимал его с утра, сидит за столом и задумчиво хмыкает в карту. Не отрываясь от разглядывания, произносит: — Ты вовремя. Как раз воду горячую принесли. Иди за ширму, там всё нужное для мытья. Омега, раздосадованный тем, что альфа даже не одарил его взглядом, идёт вглубь палатки и, почти дойдя до ширмы, опомнившись, восклицает: — Я что буду мыться тут?! — Веди себя тише, — Намджун разворачивается к ошарашенному омеге, который хлопает широко открытыми глазами, смотря на уставшего альфу. — Ты хочешь, чтобы у меня весь лагерь с залитыми слюнями стоял возле твоей палатки? — Зачем им стоять? — Из-за запаха омеги. Они и так бесятся и в тоже время умирают из-за запаха лотоса, поэтому порой нарочно проходят там, где ты проходил или был, — поясняет Намджун и одаривает Чимина улыбкой, больше похожей на смесь ухмылки и оскала. «Черт, Юнги тоже омега, но от него не пахнет. Теперь мойся тут. Точно, это мой шанс. О великая Бастет подарила мне шанс!» — мысленно обрадовался Чимин, и подняв голову, как бы показывая, что он смотрит свысока сладко отвечает: — Прошу прощение, что я так возбуждаю альф. Надеюсь, на Вас, пропретор, мой запах не подействует. Намджун смеётся в голос, из-за чего Чимин теряется, и чтобы не думать, что ему далеко до покорителя сердец Юлиана, снимает плащ и бережно кладёт на маленький деревянный стульчик. Альфа снова возвращается к картам, предпочитая занять голову новым планом, когда неожиданно вздрагивает от лёгкого прикосновение в области плеча. Немного повернув голову, улавливает глазами мягкую ладошку, которая тут же исчезает, оставляя после себя только мимолётное тепло, которое Намджун ощущает кожей несмотря на одежду. — Извините. Я Вас звал, Вы не ответили, — Чимин смотрит из-под ресниц, нервно покусывая губу, стараясь выглядеть милым и слабым, как подобает быть омегам. — Я не могу снять. — А? — Не могу снять. Омега показывает на тяжёлый верх обмундирования, состоящий из защитных пластин, служащих для того, чтобы закрывать грудь, спину и плечи легионера от вражеских мечей и стрел. — Юнги мне помогает, сам не могу. Намджун молча разворачивается на стуле и притягивает Чимина так, чтобы он встал между его ног. — Не нравится тебе наша форма, египтянин? — с усмешкой произносит пропретор, как можно осторожнее развязывая тугие узлы на кожаных стежках, служившие на форме вместо пуговиц и молний. — Не нравится, римлянин. Чимин поздно понимает, что зря он решился поддаться своему внутреннему голосу и ответить в манере альфы, но тот в свою очередь смеётся и откладывает доспехи на свободный стул рядом. В палатке повисает тишина, только треск костров, горячащих на улице, нарушает её. Большая ладонь с грубыми мозолями, полученными от рукоятки гладиуса, оглаживает множество ранок с сильными кровоподтёками. Худые плечи и ключицы, что стали выпирать, заставляют Намджуна расстроится, потому что, когда он забирал Чимина из Египта, тот был полон жизненных сил, в теле и с розовыми милыми пухлыми щёчками, от которых сейчас ничего не осталось. Как и не осталось того воинственного огня в глазах, когда он просил за Хосока. Сейчас глаза Чимина грустные, тело худое и всё в ссадинах или синяках. Щёки омеги краснеют, хоть одежда скрывает его тело, оставляя Намджуну небольшие участки кожи, всё равно слишком близко они стоят друг к другу и прикосновения слишком интимные. — Сними тунику по пояс. — Что? — тут же опомнился Чимин и боязливо отступает на шаг, интуитивно прикрываясь руками. — Не бойся. Хочу посмотреть на раны. Не загноились ли они, не хватало, чтобы мой гонец ещё умер от того, что его южная кожа не привыкла к тяготам римской жизни. — Не загноились. Я пойду мыться, просьба не подсматривать, — с высокомерием в голосе говорит Чимин и гордо идёт к ширме, по пути спотыкаясь о брошенный на полу меч, чуть не сбивая кадки с водой. Грациозно встав, словно не он только что чертыхаясь падал, омега проскальзывает за ширму и спешно умывает горящее лицо холодной водой. Мытьё проходит спокойно, Чимину нравится то, как приятная тёплая вода разливается по коже, даря свежесть и чистоту. Большая кадка служит ему как небольшая купальня, хотя даже у рабов в Фивах купальня была больше, чем это. Так ещё омеге тяжело мыться самому, ведь нужно смешивать воду, чтобы не замерзнуть или наоборот не свариться заживо, ещё обливать себя, и тянуться за всем, стоя голым в палатке римского захватчика. Поначалу в Риме омеге было ужасно тяжело, и Нисан выполнял роль слуг в дворце фараона, моя Чимина и помогая одеваться. Со времен он сам привык выполнять всё, но, когда ты почти семнадцать лет жил как знать, очень тяжело быть рабом. — Я всё думаю, — прерывает приятный процесс мытья низкий голос Намджуна. — Зачем тебя Сокджин послал? Достаточно было и Юнги. — Если бы Юнги умер, то кто бы доставил послание? — Юнги гладиатор. Не просто гладиатор, а любимец Рима. Победитель арены, и Боги всегда на его стороне, — спокойно говорит Намджун и решает отложить работу до утра. За весь день он даже не поел и сейчас ощущают тяжесть не только в голове, но и во всём теле. К тому же сказывается бессонница и то, что среди тех, кто находится на территории лагеря, есть шпион Альвия. — Уже нет. Боги его оставили, — хмыкает Чимин, вспоминая, как этот любимиц Рима от течки подыхал. Знал бы пропретор, что его легат сейчас развлекается с гладиатором, на месте бы четвертовал обоих. — О чём ты? — У Рима теперь новый любимец, и это Хосок. Его называют «Анубисом», Богом Египта, чья задача подготовить к загробной жизни и спровадить умерших — идеальное имя для гладиатора. Альфа задумчиво смотрит на полыхающий огонёк свечи. — Вот как? Ну хоть Тэхён развлекается не с обычным гладиатором, только вот это не поможет им. Уловив не только злость в голосе, но и почувствовав чужого зверя, что рвётся наружу, дабы разрывать глотки, Чимин, позабыв о мытье из-за страха за Хосока, падает на колени перед Намджуном: — Умоляю. Только не трогайте брата, — плачуще молится омега полностью обнаженным, а Намджун растерянно хлопает глазами, пока продолжаются мольбы раба: — Я знаю, мой брат виноват перед Вами. Но поймите, он не стал бы забирать того, кто принадлежит Вам. Я уверен, Тэхён его заставил из прихоти. — Из прихоти? — Да, — кивает Чимин, смотря снизу вверх на грозного человека в тяжелых доспехах. — В Риме и не только среди знати появилась мода на гладиаторов. Точнее омеги выбирают себе того, с кем хотят провести ночь, и ланиста тайно устраивают такие вот свидания. Сенатор Сокджин таким тоже стал заниматься. Муж начальника охраны самого императора был тайно в доме, и ему прислали гладиатора, которого он хотел. — Что? Быть такого не может, чтобы Сокджин занимался таким. Намджун недоверчиво смотрит на Чимина, и дабы тот поверил в правдивость слов, спешно добавляет: — Я лично получил приказ от сенатора и подготавливал Хосока к ночи. С кем он был, мой брат не знает, так как омеге скрыли лицо маской, но, когда я пришёл убирать, маска валялась на полу. Даже если брат и увидел лица, он не знает, с кем, и хуже того, что возможно омега понесёт ребёнка. На уставшем лице вмиг появляется улыбка, обнажающая зубы. Намджун смеётся и опрокидывает весь кубок с вином. — Потрясающе. Просто великолепно. Надеюсь, Амори родит ребёнка от Хосока, тогда это можно будет использовать. Не знаю, специально ли это сделал Сокджин, но спасибо ему. — Я уверен, Ваш жених тоже из любопытства захотел попробовать, какого это быть с гладиатором, — продолжает говорить Чимин, внимательно следя за мимикой Намджуна, дабы понимать, что лучше сказать. — Всё же он вырос в гаремах, вот и привык, что у него меняются альфы. Уверен, когда Вы вернётесь, то всё будет хорошо, и Ваш жених сразу же будет с Вами. Прошу, не наказывайте сильно брата, он глупый альфа, который до этого работал на низких должностях при дворце фараона, пока я танцевал и развлекал вельмож. Он не понимает совсем, когда им пользуются. Намджун сидит спокойно, но это только снаружи, внутри него зверь воет так, что уши закладывает, желая наплевать на все человеческие принципы и заткнуть милый ротик с пухлыми губами, желательно своим членом или хотя бы поцелуем. Ещё в голове проскальзывает Тэхён, и слова о том, что он вырос в гаремах, не дают ему покоя. Хотя что ему было ожидать от омеги, когда он самолично не просто с ним развлекался, а отдавал другим, дабы заполучить их голоса, силу и деньги, когда он будет свергать императора. Даже наплевав на истинность, он спокойно пил вино, наблюдая, как другие развлекаются с его омегой. Тэхён прекрасная разменная монета: покладистый, очень красивый и талантлив во многих вещах, но вот будет ли он хорошим мужем для Намджуна, когда ему придется руководить не легионом, а империей? В последнее время альфа всё больше и больше задумывается о том, что ему нужен не просто красивый муж, но также умный для того, чтобы Рим его любил и в тоже время для того, чтобы знать, что ему можно, а что нельзя. Чимин подходит на эту роль куда лучше Тэхёнa и с учётом того, что он прислуживал во дворце, омега не просто красив, умён, талантлив, но также хорошо располагает других к себе, что очень на руку Намджуну, так как многие его не примут после того, что он устроит. — Иди дальше мойся, простудишься. Сидишь голым. — Ой, — впопыхах, прикрываясь руками, бежит Чимин, и от стыда прям голову опускает в кадку и пищит от ледяной воды. «И чего я так засмущался? В Фивах меня голым видели слуги, Хосок, и ходил я там в полупрозрачных нарядах» — стараясь не думать, Чимин мотает головой и снова окунает её. После этого диалога в палатке тихо, никто не произносит и слова. Намывшись вдоволь, обтиревшись, Чимин снова подходит к Намджуну с доспехами в руках. Альфа не сразу замечает, что его зовут и, оторвавшись от раздумий, сонно смотрит. — Помогите надеть, — просит Чимин, махая перед лицом альфы одеждой. — Ты останешься в палатке до утра. Ложись спать. — Я могу поспать и у себя. — Нет, — категорически заявляет Намджун. — На улице холодно, ты точно простудишься, и пахнет от тебя сейчас ещё сильней. Как бы течка у тебя не началась, иначе катастрофа будет. — Не начнётся, — сдерживая гнев, сквозь зубы цедит Чимин. — Хорошо. Ложись и не спорь. Чимин зло бросает доспехи и, шлёпая босиком, идёт к кровати. Отодвинув одеяло, ложится в ожидание, чего сам не зная. Наверное, того, что Намджун тоже ляжет, только он, бубня под нос, продолжает читать бумаги. — А Вы? — Вся кровать твоя, спи. Утром уйдешь и зайди к лекарю, он даст тебе мазь от ссадин. Услышав то, что альфа не планирует ложится спать, Чимин, сам того не понимая, злится. Омега злится из-за двух вещей. Первое, его план покорения Намджуна, чтобы занять место Тэхёна, тщетно идет ко дну, и во всем виноват сам Чимин. Своей пламенной речью, когда только прибыл в лагерь. Эх, ему бы хоть немного быть умнее, хитрее и дальновиднее, как Нисан или Юлиан, но он взял и всё испортил. Во-вторых, Намджун не видит в нём омегу, или он остыл к нему. А может вообще никогда и не проявлял интерес, и всё это надумал себе Чимин, который вырос словно птичка в золотой клетке и кроме Хосока альф не видел. Всё же тяжело не влюбится или хотя бы не воспылать страстью к высокому широкоплечему мужчине с властным взглядом и невероятной харизмой настоящего императора. — Нет. Так не пойдет! Намджун устало вздыхает, готовясь к длинному спору с омегой, поэтому, не ожидая подвоха, даже не успевает среагировать, когда Чимин тащит его к кровати. — Либо спим оба, либо я иду к себе. — Ты либо глуп, либо пытаешься меня соблазнить. Но я склоняюсь к тому, что ты легкомысленный и неосведомлённый о том, что омеге не стоит предлагать альфе даже полежать в кровати. Это чревато последствиями. — А если я так соблазняю? — Тогда тебе стоит поучится у Юлиана, или в Египте так принято, нагло оторвать от работы пропретора Римской империи и притащить к кровати, когда он добродушно разрешил помыться у себя в покоях и ещё лечь на свою кровать? — последние слова Намджун аж рыкает и разгневано покидает палатку, захватив с собой только гладиус. Чимин обречённо вздыхает, бьётся головой о подушку пару раз, затем шепчет Тоту молитву о том, чтобы тот дал ему мудрость, потому что он сверхурочно разрушал свой шанс соблазнить альфу, а теперь он ему не интересен. Злясь на себя, Чимин не замечает, как проваливается в сон. Проснувшись на рассвете и не почувствовав запаха мака, омега разочарованно спешит покинуть палатку, думая, что Намджун развлекается с шлюхами. В принципе омега оказался прав, только вместо шлюх Намджун провёл ночь с Юлианом. — Вставай, пропретор, иначе проспишь, когда императором станешь, — хохочет Юлиан, тыкая пальчиком в нос альфы. Тот его ловит зубами и не больно кусает, после чего тяжело садится на узкой кровати. — Где моя одежда? — Мне откуда знать? Ты вчера так налетел на меня, что я аж подумал, убить собрался. А ты как впился в меня поцелуем, я аж растерялся. — Ха! Растерялся он, сам же начал отвечать. Намджун не выдерживает и дотрагивается рукой до длинных рыжих волос, оставляя невесомый поцелуй на прядях. — Надо же, время идёт, а ты не меняешься. — Я-то меняюсь, а ты как был красив, так и остаёшься. Юлиан улыбается, радуясь, что успел проснуться раньше альфы, и нанести несколько слоёв пудры, румянец и выпить микстуру от кашля. Хотя она не сильно помогла, и омеге приходится сдерживаться, чтобы не залиться кашлем и не сплёвывать кровь из лёгких. — Сказал тот, кто явно думал не обо мне во время секса. Намджуни, сладкий мой, — мягко гладит по щеке омега, отчего Намдужн совсем становится ручным пёсиком и сам подставляется под ласки, — тебя всё так же легко читать, как и одиннадцать лет назад. — Гук не должен знать. — Думаю, весь лагерь слышал, как ты на меня набросился. — Ты мог меня оттолкнуть. — Как будто это бы помогло. — Поэтому ты не сопротивлялся? — откидывая руку, спрашивает Намджун и, не дождавшись ответа, спешит одеться. Юлиан вальяжно полулежит, наблюдая, как пропретор собирает свою разбросанную по всей палатке одежду. Чонгук ускакал по делам Намджуна и должен скоро вернутся, а у альфы нет желания объясняться нынешнему любовнику Юлиана про то, что он прошлый. Омега подходит с красным плащом и самолично крепит к форме. — Я вспомнил прошлое и поддался давно забытым чувствам, — отвечает Юлиан на ранее задаваемый вопрос и оставляет на губах альфы долгий поцелуй, вкладывая в него всего себя. — Годы идут, а тебя всё также легко читать, — передразнивает Намджун, приблизившись к губам и дождавшись, когда омега закроет глазам и приоткроет рот, шепчет: — Ты никогда меня не любил, в отличие от меня. Ты просто развлекался с юнцом, а теперь я развлекаюсь с тобой. Даже если Чонгук и узнает, то что с того? Ты же вероновская шлюха, попользовался легат, теперь пропретор, а потом весь лагерь. — Если ты хочешь меня обидеть, у тебя совсем не выходит. — Конечно нет. Я просто говорю очевидные вещи, как то, что ребёнок, которого ты так тщательно скрываешь, не мой. Юлиан вздрагивает, отчего теперь на губах Намджуна довольная улыбка, он прижимает к себе омегу и горячее дыхание опаляет ухо с золотой сережкой: — Если это не мой сын окажется, я тебя не просто четвертую, я вырву сердце ребёнка и заставлю тебя сожрать, а потом кину тебя на потеху легионерам. Обещаю, сдыхать ты будешь медленно. Омега хохочет в голос на столько сильно, что аж закашливается. Ему приходится утереть губы салфеткой, чтобы скрыть слюну с кровавыми подтёками, после чего Юлиан садится на кровать так, словно сел на трон. С высоко поднятой головой, идеальной осанкой и властным голосом произносит: — Арье не вернётся с докладом к тебе, его корабль утонул, пока он плыл на Сицилию по твоему приказу. Слышится скрип зубов и грохот стула, что полетел в сундук. — Сука, — выплёвывает Намджун и яростно разворачивается, чтобы покинуть палатку. По дороге к себе, он успевает гаркнуть на всех, кто попадается под его горячую руку, и заметив Демида, спешит к своему любимому карателю. — Арье мёртв, — даже не приветствует пропретор и сходу сообщает важную и в то же время печальную новость. — Юлиан как-то узнал, что я его послал на Сицилию найти нужного мне человека. Чёртов омега. — Не удивительно, почему Вы его любили. Он единственный, кто бы мог стоять с Вами рядом, когда золотой венок наконец-то возложат на Вашей голове. Намджун представляет столь желанную и величественную картину, но вот вместо рыжих длинных волос и зелёных глаз видит светлые, немного отросшие волосы и карие глаза, подведёные чёрным углем. — Он слишком опасен, Демид. Юлиана срочно нужно убрать, всё же не спроста он увязался за Чонгуком. Не удивлюсь, если этот малец потеряет от него голову. — Вы правы, — соглашается альфа, вспоминая, как видел Чонгука с римским гладиатором и усмехается от того, что легат всё никак не может определиться. — Юлиан передавал через дом лено письма. Доказательства у меня есть.

***

Юлиан не нравится Юнги, к такому выводу пришел омега, провалявшись без сна всю ночь в одиночестве. Чонгук уехал по поручению Намджуна, а Чимин не понятно где. Юлиан не нравится Юнги не потому, что тот застал Чонгука с вероновской шлюхой. Конечно, омега приревновал и злился, но быстро пришёл в себя, ведь они друг для друга никто, поэтому для ревности не может быть места в его сердце. «Юнги, не вздумай дать любви управлять тобой» — эти слова он услышал ещё в детстве от своего папы, прекрасного омеги с длинными белёсыми волосами и голубыми глазами, красота которого пленила всех и в тоже время обрекала его самого на вечное проклятье. Юлиан, как и Нисан, не нравятся Юнги, так как оба относятся к опасным интриганам, загубившим не одну душу. Только если Нисану важно запудрить мозги Сокджину, то что нужно Юлиану — не известно. Нисан играет на слабостях других, обнажая их самые страшные и сокровенные тайны. Для него важно родить ребенка и стать римлянином, из-за чего он забавит не только Юнги, но и других обитателей дома, которые знают, что омега специально соблазнил сенатора своей добротой и невинностью и будет им крутить, как захочет. От этой мысли на сердце гладиатора совсем становится тошно, его любимый господин становится марионеткой в руках иудейского кукловода, но нужно отдать должное Нисану, он действительно гениален. Смог выжить в горящем Иерусалиме, пересёк столько стран в качестве пленника, которого никто не тронул, и смог попасть в столь высокопоставленный дом, имея увечье. С Юлианом в разы тяжелее, его поступков заранее не просчитать, каждое слово имеет двойной посыл, и он крутится вокруг Чонгука тоже неспроста. Будь на месте Юлиана Юнги, он бы обкрутил Намджуна, именно он главнокомандующий. Хоть Гук и занимает высокий пост, но всё равно стоит пропретору приказать, и латиклавий своего отца продаст во имя служения легиону. Поняв, что он не сможет уснуть, Юнги встаёт с кровати и решает наплевать на завтрак, пойти и поговорить с Юлианом. Ему интересно, что ему скажет омега, и может хоть так можно будет понять его план. То, что у Юлиана есть план, Юнги даже не сомневается, потому что рыжеволосый омега с лицом Богини Афродиты такой же раб, как и он, Нисан, Чимин и Тэхён, а у каждого из омег не просто план, а своя игра. «Надо будет сказать Хосоку, чтобы бросил Тэхёна, как вернусь, иначе Намджун его уничтожит в муках за то, что посмел трогать, то, что ему по праву не принадлежит» — И каково это быть с несущим смерть? — спрашивает Юнги, заходя в палатку Чонгука, поедая спелое яблоко. Юлиан не оборачивается, чтобы поприветствовать гостя, продолжает наводить красоту. — Тяжело. — Тяжело? — давится гладиатор, явно не ожидая такого ответа, точнее он вообще не думал, что омега с ним заговорит. — Он молодой для меня, с горячим сердцем, неопытный, и я сейчас говорю не про любовные утехи. Хотя в них он тоже неопытен. Кто вбивает альфам в голову, что они не могут быть ласковыми и доставлять своим партнёрам удовольствие? Секс — это акт любви, страсти, одним словом, искусство, когда два тела и два сердце переплетаются, даря друг другу эмоции, и раскрывают свои потайные желания, освобождаясь от своих чувств. Я поднатаскал Гука в любовных делах. — Кто бы сомневался с твоим-то опытом. Вся Верона, не замолкая, обсуждает ведьму, которая приворожила легата Чонгука, второго по силе и влиянию в империи. Юлиан заливисто хохочет, прикрывая ладошкой рот. — Интересненько. Меня не впервые называют ведьмой или сыном Богини Дианы. Все в моем роду были невероятно красивыми. — И где они сейчас? — Там, где и я скоро буду — в земле, — голос Юлиана отнюдь не печальный, а вот в глазах проскальзывает грусть вперемешку с тоской по родительской любви. — Ты не так уж и стар. — Я занимаюсь воспитанием Чонгука. Он слишком жаждет одобрения Намджуна, поэтому не думая выполняет его приказы, а думать стоит. Ему нужно научиться быть личностью, не марионеткой: сначала отца, теперь и Намджуна. Юнги хохочет в голос и железные платы, что покрывает часть его формы забавно подрагивают и издают треньканье. Омега по-доброму улыбается и продолжает накручивать волосы на раскалённый кинжал. — Ты прям шлюха и наставник. — Думал, что я только задницей вертеть могу? Я знаю несколько языков, танцую, пою, играю на инструментах, рисую, знаю наизусть «Элегии*» и других поэтов Рима, разбираюсь в философии. — От кого ты так бежал, Юлиан, что спрятался аж в Вероне? Город на вонючей реке, что совсем не подходит столь изысканному созданию. — Юнги, — уже без улыбки говорит омега, и оставив накручивание кудрей, разворачивается к гладиатору, который словно зверь на арене садится прямо, облизывает пересохшие губы, ногой касается гладиуса, готовый к отражению атаки, — я не враг тебе и не соперник, я твоя замена, пока Гук в лагере. Видишь, ты приехал, и он даже не смотрит в мою сторону, а я и не показываюсь, мне ни к чему. — Я альфа, и я не понимаю тебя. — Юнги, ты можешь обмануть Рим, но не мои глаза. Ты не первый, и ты не последний омега-гладиатор. Давно, когда мне было семнадцать лет, в Риме был известный гладиатор Феликс, который блистал на арене, он оказался омегой. Дом ланиста, в котором он находился, сожгли, убив самого ланиста, его мужа, детей, слуг, гладиаторов и даже животных. Феликса раздели, заставив идти по улицам Рима и те, кто благоволил ему на арене, кидали в него объедки и выливали помои, его насиловали острыми мечами на глазах радостных жителей, выкрикивая, что он опорочил имя гладиатора. А затем распяли на перевернутом кресте и каждый мог обмочится на него или кончить. Феликса забыли, как позор гладиаторской иерархии, альфы не смогли простить омегу, что больше восьми лет сиял на арене. — Я никогда не слышал о нём. — И не услышишь, его имя стёрто из всех письменных упоминаний. Прошло восемнадцать лет, и образ сильного красивого брюнета с голубыми глазами и с шрамом над правой бровью стёрся из воспоминаний людей. Он тот, кто имел всё и тот, кто потерял всё в один миг, раскрывшись не тому. Моя первая и моя последняя любовь. Я любил его несмотря на то, что узнал правду, мне было не важно, альфа он или омега, я просто любил Феликса за его яркую улыбку и мягкий, совсем не похожий на грубый, голос гладиатора. Любовь, что закончилась слишком быстро, оставив после себя только пепел. Юлиан незаметно смахивает рукой слёзы, что впервые за долгие годы полились из зелёных глаза. Мокрая дорожка тянется по щекам к подбородку и пару капель всё же падают на сухую землю, увлажняя её. — Я вырос как альфа, и жил как альфа, и умру как альфа, — громко произносит Юнги, смотря с презрением на шлюху, что посмела учить его. — Не хочу, чтобы ты повторил судьбу Феликса, поэтому лучше оставь Чонгука, пока ещё не поздно, пока можешь его отпустить, пока не забеременел от него. У тебя нет будущего с ним, даже если ты останешься альфой. В нашем обществе двое альф — это смерть, недаром легионеры возят с собой шлюх и в каждом захолустье найдется публичный дом. Разговор омег прерывается шумом, который стремительно становится всё сильней и сильней. — Что прои…. — не законченная фраза повисает в воздухе, потому что её прерывает запыхавшийся Чонгук. Легат с мокрым, несмотря на холодную погоду, лбом утирает его рукой, тяжело дышит, кидает шлем прямо на стол. — Вот ты где? Я весь лагерь обегал, чтобы тебя найти, Юнги. Гладиатор откладывает не доеденное яблоко и максимально быстро пытается придумать, зачем он пошёл к любовнику Чонгука, хотя ведь он тоже любовник. Но вот только действия альфы совсем выбивают его из равновесия. Чонгук приседает на одно колено, дабы быть на уровень омеги и быстро трогает лицо, вертя его то в право, то влево, смотрит на зрачки и просит высунуть язык. — Ты что-то пил или ел сегодня? — А? — Я задал вопрос, — гаркает Чонгук так, что от испуга даже у Юлиана падает коробка с румянами, и столик окрашивается в розовый. — Яблоко. Альфа внимательно обнюхивает огрызок и, даже не найдя ничего подозрительного, его выбрасывает. — Выблёвывай. — Что? — Суй пальцы в рот и выблёвывай яблоко, срочно. Или хочешь, чтобы я заснул свои, Юнги? — разворачивается к Юлиану. — Ты ел или пил? — Ещё нет, — хмуря лоб, говорит Юлиан, словно понимая, что происходит в лагере. — Хорошо, запрещено Вам пить и есть. — Почему? — уточняет Юнги, думая, делать то, что приказал Чонгук или нет, всё же послевкусие будет мерзким после такого. — Кто-то в лагере подмешал отраву и сейчас пол легиона в болях корчится, пару человек уже умерло. — Как такое произошло? — Не знаю, Юнги, — альфа нервно поправляет рукой чёрные волосы. — Я ни черта не знаю. Я только прибыл с караула и услышал, поэтому побежал вас искать. — Как хорошо, что все любовники в сборе, — ехидничает Юлиан, отчего совсем выводит из себя альфу. — Следи за языком. — Это ты лучше следи за своими омегами. Чонгук в два шага оказывается возле столика и вытаскивает рывком Юлиана, смотря пристально в ведьмовские глаза. Его ноздри широко раскрываются от незначительного запаха мака, а между бровями образуется складка. — Не ожидал, — с обидой в голосе произносит Гук и разжимает руки, от чего омега падает на пол. Крикнув на Юнги, почему тот ещё не выблевал яблоко, тащит гладиатора на улицу. Юнги наотрез отказывается засовывать пальцы, и когда уже Чонгук почти что свои запихнул в глотку гладиатора, в лагере звучит протяжный вой трубы, оповествующий всех о том, что пропретор срочно созывает весь лагерь. Обеспокоенные ситуацией не только офицеры, но и солдаты стараются как можно ближе оказаться возле небольшой площади напротив палатки главнокомандующего. Чимин оказывается в первых рядах, так как его палатка совсем рядом и обеспокоено оглядывает присутствующих. Что случилось, он не знает, из-за этого ещё больше нервничает. Но на рассвете в палатку пропретора вошёл альфа, лица которого он не разглядел, и тот передал слова Намджуна о том, что омеге запрещено пить и есть. Чимин бы со всем забыл бы про эти слова и пошёл бы на завтрак, вот только из-за обиды на самого себя из-за ситуации с Намджуном провалялся у себя в раздумьях до самого обеда. Намджун, облачённый в начищенных доспехи с меховым воротником из лисьего хвоста, пристаёт перед всем лагерем. Два гладиуса украшают его пояс, а небольшой лавровый золотой венок поблёскивает на светлых волосах. — Мои легионеры, моя сила и моя власть, — начинает он громким голосом, который разносится повсюду и доходит до тех, кто стоит в карауле на башнях. — Сегодня произошла диверсия, отравили еду и воду. Сейчас офицер первой когорты Демид вместе с небольшим отрядом расследуют это дело, поэтому прошу вас, подождите их пару минут в тишине. Чимин, боясь даже шелохнуться, смотрит то на одного легионера, то на другого, которые стоят словно статуи. Ни одного звука нет на территории лагеря, и птицы в леcу умолкли, боясь гнева альфы. Через пару обещанных минут высокий альфа, гремя доспехами, быстрым шагом оказывается возле Намджуна. Прикладывая руку ко рту, чтобы не прочитали по губам, он тихо докладывает. Намджун слушает молча, лицо его не выражает ничего, кивнув в качестве благодарности, он снова громко произносит. — Среди нас шпион Альвия, который по приказу самого императора Римской империи не только докладывал о всех наших планах передвижений, но также отравил легион. Офицеры в ужасе переглядываются друг с другом, ища того, кто мог бы предать Намджуна, среди солдат тоже слышится небольшой шумок и напряжение. Терпкий запах мака накрывает всех присутствующих, заставляя склонить головы перед будущим императором. Чимину невыносимо от запаха, поэтому ему приходится дышать открытым ртом и то через раз. Омежья сущность вырывается вперёд, и проклиная свой пол, юноша смотрит на прекрасного и властного альфу с раздражением, но в то же время с восхищением. — Этот предатель нам известен, и я предлагаю ему признаться. Обещаю, я убью его своим же гладиусом, — все молчат, склонив головы. — Я дал шанс. Ну что ж, легат Чонгук, понравилось быть шавкой Альвия? Ошарашенный Чонгук не сразу осознаёт услышанное, а когда до него доходит весь смысл сказанных слов, он падает на колени перед Намджуном, боясь даже голову поднять. Юнги не совсем понимает, что именно происходит, поэтому нервно топчется на месте, словно решает, выдать ли его связь с Гуком или нет. Юлиан, не обращая внимание на то, что пропретор велел всем явиться на собрание, спокойно выбирает наряд. — Пропретор, молю Вас, выслушайте меня. Меня оклеветали. Я невиновен! — У меня есть доказательства. Намджун вытаскивает помятый лист бумаги и зачитывает отрывок из письма, в нём говорится о таких вещах, которые знал только он сам, Чонгук и сенатор Сокджин. — Это не правда! — восклицает Юнги и порывается к Чонгуку, только сильные руки стоящего альфы затыкают ему рот, шепча, чтобы он даже не вздумал вмешаться, иначе он только ещё больше разозлит Намджуна и выставит Чонгука тем, кто спит с альфами. Демид давно знал о порочной связи легата и гладиатора, но предпочел не докладывать своему хозяину и сейчас старается вразумить глупого «альфу». — Я с Вами от самого Рима до Фив шёл, захватывая города и уничтожая всех тех, кто может навредить Вашему становлению императором. Я никогда бы не посмел стать шпионом Альвия, как и все присутствующие здесь легионеры. — Но что делать с письмами, которые передавались в вероновский дом лено? Чонгук вздрагивает, услышав слово «Верона» и сглатывает, осознавая, кто на самом деле мог быть шпионом. — Достаточно, — холодно говорит Намджун и кивком головы приказывает двоим офицерам забрать Чонгука. — Нет, умоляю, Намджун, — Чонгук со слезами на глазах лезет к ногам пропретора. — Я никогда тебя бы не предал, прошу, поверь мне. — Я тот, кто превратил тебя из сопляка в настоящего альфу. Даровал тебе высокое звание в столь юном возрасте, доверял и любил как брата. А ты предал меня, нет, ты предал нас всех и Рим тоже. Четвертовать его за измену Рима. Чонгука поднимают двое офицеров, забирая гладиус, и тащат в другую сторону. Легат сопротивляется, как может, кричит, что он не виновен, просит дать время ему найти настоящего предателя, но всё тщетно, Намджун отворачивается от него. Легионеры расступаются, давая пройти невероятно красивому омеге с уложенными волосами и в тёмно-зелёной палле. Несмотря на холодную погоду, на нём нет тёплой одежды, даже ноги обуты в золотые сандалии. Серёжки, изумрудное колье и заколка в волосах поблёскивают от полуденных солнечных лучей, превращая Юлиана в настоящее дитя Богини Венеры. — Чонгук не виновен, — громко и твёрдо заявляет омега. — Он глупый альфа, что был околдован моими чарами. Намджун хмурит лоб, но рукой останавливает свою стражу, готовую в любую минуту перерезать горло любому, кто посмеет навредить пропретору. Омега демонстративно расставляет руки, указывая, что оружия у него нет, и палла раздувающаяся на ветру доказывает это. Сочные губы и румянец на щеках заставляют альф с замиранием сердца смотреть на рыжеволосую ведьму. — Я тот, кто является шпионом Альвия. Я околдовывал легата Чонгука травами и дурманами и таким образом узнавал обо всём, что мне было нужно. Затем передавал письма в Верону, и оттуда они с гонцом направлялись в Рим. — Кто тот, через кого письма доходили до Вероны? Юлиан с улыбкой оглядывает легионеров, которые в свою очередь испуганно прячут глаза, боясь, что омега укажет на них. — Не могу сказать. Это секрет, — пожимает плечами Юлиан и одаривает Намджуна игривой улыбкой. Альфа делает два шага к омеге, внимательно смотрит в изумрудные и столь когда-то любимые глаза. — Зачем? Точнее для чего? Я же дал своё обещание, так почему ты связался с Альвием? — Как знать, Намджунни, как знать. — Ты впервые ошибся, строя свои планы, Юлиан. — Планы не идеальны, если в них есть люди, поэтому всегда приходится подстраиваться под изменения, — снова поучает старший. — Под стражу его, пока не скажет имя того, кто помогал, пытать. Чимин, который до это спокойно смотрел за всем происходящим немного с равнодушием, сейчас довольно улыбаются. «Боги на моей стороне. Теперь я смогу утешить Намджуна, и это поможет мне. Только нужно правильно разыграть выпавший шанс. Одно неверное движение или слово чревато для меня смертью. Интересно, как там Хосок в Риме, надеюсь, он не натворит глупостей»