Особенный

Угрюмое свинцовое утро. В холодной, грязновато-пастельной кухне было пусто и безжизненно. Из спальни был виден лишь стол и открытая банка растворимого кофе, подтверждавшая обитаемость квартиры. «Временную обитаемость», — напомнил себе Джим. Открытая наполовину, заполненная скромным набором вещей сумка уныло стояла у кровати, служа напоминанием о скором отъезде. На покрывале лежала коробочка с зубной щеткой и тюбик дешевой пасты, все еще мокрые от воды. Нужно было быстро закинуть их в сумку, выпить остывающий, но еще испускающий пар, кофе и бодро двинуть в сторону вокзала. Но сил категорически не было. Вставший жалких пару часов назад Гордон ощущал себя самым уставшим человеком на свете. Ноги словно налились свинцом, тяжелые веки замерли — не хотелось даже моргать. Ночью распахнувшееся от сильного порыва ветра окно сбило с подоконника цветок. Сейчас это казалось одним из самых оправданных случаев суицида, совершенного к месту и ко времени. Разбитый горшок, окруженный рассыпанной землей, продолжал грузно давить на пол. Джим не мог ни отвести от него тяжелого взгляда, ни убрать его в мусорку. На душе было муторно и тошно. События последних нескольких дней, определенно, не сильно вписывались в его амплуа «хорошего парня». Эти пару месяцев они с Освальдом виделись едва ли не каждый день. Гордон впервые узнавал человека с такими библейскими скоростями. Сначала он думал, что таким образом просто бежит от одиночества, но быстро осознал, что Кобблпот все это время вызывал у него настоящий, искренний интерес. Парень был способен затянуть нового друга даже в темы, которые были тому категорически не интересны. Джеймсу было сложно это не оценить. Его ум будто вновь и вновь совращали чем-то новым, отравляли какими-то чужеродными идеями. Общаясь с Освальдом, он ощущал себя так, как чувствует себя читатель, увлеченно сопереживающий герою книги. У Джима было много друзей, но с этим парнем дружба казалась особенной. В какой-то момент их встречи слишком уж начали напоминать ему свидания, которые обычно у него проходили с девушками. Гордона это напрягло, поэтому он начал трусливо их избегать. Получалось не всегда, к тому же одновременно делать этого и не хотелось, но обсудить свои беспокойства с самим Кобблпотом решимости не хватило. К тому же с работой не ладилось. Обсудив с Освальдом многие тонкости госслужбы в Готэме, он уже не был уверен, готов ли вот так сразу идти в полицию после академии. Кобблпота такие избегания и отстранённость явно начинали напрягать. Джим не понимал, являлось ли это странное впечатление от их общения плодом его воображения, но уточнить в редкие встречи боялся, поэтому каждый раз с тяжелым грузом недосказанности на душе уходил, не видя, но зная, каким тоскливым взглядом провожал его студент. Обстановка между ними накалялась, пока не случилось то, о чем Гордон предпочел бы не вспоминать. В один из мерзких дождливых дней Освальд заявился на встречу, едва держась на ногах, с какими-то совершенно жуткими темными кругами под глазами от недосыпа и парой новых заметных ссадин. Впервые за все это время парень не мог говорить — его мелко трясло от слез, при попытках что-то сказать он лишь судорожно вдыхал и на этом все заканчивалось. Выглядел он как человек, который вот-вот потеряет сознание, поэтому Джим, недолго думая, решил все же отвести парня к себе домой, чтобы тот проспался и немного отдохнул. Ему казалось, что, если Кобблпот уйдет сейчас, то больше они не увидятся никогда. «А не этого ли ты хотел, Джим?» Мужчина с тяжелым вздохом опустил лицо в ладони. Надо было уезжать. Уезжать, а не сидеть вспоминать произошедшее и чувствовать вину, испытывать из-за этой вины ненависть к себе, а затем и к Освальду. На квартире парень постепенно стал приходить в себя. Какое-то время, пока Джим скармливал ему успокоительное, он сквозь слезы беспокойно бормотал что-то невнятное про Фальконе, университет и какую-то Марию, но быстро отключился, едва его голова коснулась подушки. Джеймс в ту ночь уснуть не мог. Он сидел с бутылкой скотча на кровати рядом со спящим Освальдом, смотрел на минимальной громкости очередной выпуск новостей, где говорилось о каком-то празднике, устроенном Уэйнами в честь их пятилетнего сына, и то и дело поправлял на Кобблпоте одеяло. Джима вело, в голове словно была вязкая, тягучая дымка, сквозь которую мысли пробивались с большим трудом. Спал Освальд в позе эмбриона, обхватив себя за плечи. Его лицо было расслабленным, но пугающие тени под глазами пока никуда не исчезали. Куда же смотрит его мать, если позволяет сыну так сильно убиваться. Тот не раз говорил, что она уже долгое время не работала, поэтому ту часть времени, которую парень тратил не на учебу, он посвящал попыткам хоть немного упрочить их семейный бюджет, но что-то у него не клеилось. А на сон так вообще, судя по всему, времени не оставалось. В эту ночь в полутрезвом состоянии Джеймсу думалось о том, о чем было до сих пор неловко и стыдно вспоминать, а затем Освальд проснулся от кошмара и все полетело к чертям. Теперь окончательно. *** Часа в три ночи Освальд буквально подорвался со сдавленным вскриком и вжался в спинку кровати, крупно трясясь и хрипло тяжело дыша. Джим отставил на тумбочку пустой стакан и, оторвавшись от телевизора, повернулся к парню, взгляд которого в панике метался из стороны в сторону. Вероятно, если он и проснулся, то не до конца. — Освальд, ложись, — Джеймс пододвинулся ближе, попытавшись осторожно спустить того на подушки, но парень намертво вцепился в его запястья, часто тихо дыша, как обычно дышат в состоянии паники. — Джим? — прозвучало как-то неверяще из полутьмы. Голос Кобблпота дрожал и казался таким же неосязаемым, как и он сам. В таком слабом освещении он звучал практически интимно. Кто бы мог подумать, что чужой страх может звучать так… — Да, парень, — тихо ответил Гордон, заставив себя улыбнуться. Совершив такое насилие над своим лицом, он тяжело сглотнул. Его руку не отпускали, но теперь ему не передавалась волнами дрожь чужого тела. «Успокоился», — догадался мужчина. — Джим, — снова прошептал Освальд. — Ты… ты мне помог, — у него была очень выразительная, чувственная мимика. Каждая эмоция была буквально написана на лице. Сейчас на нем читалось искреннее удивление и восхищение. Он даже восхищался так, что в его глазах начинали поблескивать слезы. Это просто поражало. Кобблпот чуть-чуть подался вперед, садясь ровнее, и поджал тонкие губы, то ли собираясь с мыслями, то ли дожидаясь какого-то ответа. Сидеть на одной кровати тут же стало очень неловко, но Джеймс удержался на месте, ощущая, как участившиеся удары сердца отдаются где-то в горле. Чужой пронзительный обожающий взгляд отдавался внутри таким бешеным волнением, что мужчина не мог разобраться и определить, действительно ли он испытывает ту самую неприязнь, отрефлексировать которую безуспешно пытался последние полторы недели. То, что сначала было принято за злость, на поверку оказалось чем-то иным. И это пугало до чертиков. — Это было нормально, — к собственному стыду Джима, голос предательски подсел. Он кашлянул. — Так было правильно, — пояснение ненужное, все же Кобблпот и так прекрасно понимал, что именно является для него «нормальным». Джеймс попытался ненавязчиво высвободить руки, чтобы позорно капитулировать, но парень, видимо, так переволновался, что даже забыл, что его держит. Вообще Освальд был самым не мужественным мужчиной из всех, кого Гордон когда-либо видел. В его возрасте парни обычно переживали тот самый пик взросления, который прошел сам Джеймс, который проходили все. Обычно с лет двадцати начинают грубеть черты лица, крепнет фигура, юноша резко начинает выглядеть старше. Кобблпот, видимо, решил стать исключением. Он был миниатюрным — даже ниже самого Джима, который всегда считал низким именно себя, так как — еще со школы — практически все его девушки были, как на подбор, либо выше него, либо одного с ним роста. Видимо, из-за роста Освальд заимел забавную манеру держаться: он будто всем своим существом тянулся вверх и пытался говорить на равных. Ему нравилось общаться сидя — так разница в росте ощущалась не так сильно. — Я признателен, — парень быстрым и каким-то вороватым движением облизнул губы. Это движение позже Джим будет прокручивать в своих воспоминаниях не год и не два. — Ты просто удивительный. Правда. Гордон только сейчас осознал, что все это время не дышал. Он выдохнул, понадеявшись, что это прозвучало не так шумно, как ему показалось. — Что у тебя произошло? — в горле было так сухо, что приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы вытягивать слова наружу. Джеймс отдал бы многое, чтобы сейчас увидеть себя со стороны, но, судя по немного растерянным и тоскливым реакциям Освальда, выглядел он так же сдержанно, как обычно. — Джим… — наконец Кобблпот отвел взгляд в сторону, его лицо болезненно дрогнуло. — Я больше так не могу. Меня уволили, я не знаю, как оплачивать обучение, я не нравлюсь работодателям, они хотят видеть перспективных парней, «американскую мечту», а не жалкую пародию на человека, «уродца» вроде меня, — носогубные складки нервно подергивались, то и дело норовя скривиться в гримасу обиды, но он держался, хотя поджатые губы дрожали так, что было видно – еще немного и тот заплачет. — Эй-эй, — в этот раз Джим сильнее дернул руками, и парень, опомнившись, отцепил повлажневшие пальцы от его запястий. — Освальд, почему твоя мать не может тебе помочь? — мужчина нерешительно придержал друга за плечо. Тот вздрогнул и словно бы сжался. — Врач диагностировал у нее легкую деменцию, она не может работать. Ей еще рано… — Кобблпот прикрыл глаза и низко опустил голову, будто во всем была его вина. — Она всегда была немного «с причудой», я даже не думал, что все так серьезно. Гордон молчал. После нескольких порций скотча мозг соображал тяжеловато и как-то тягуче, словно в замедленной съемке. В нем сейчас бушевало столько эмоций, что для сочувствия не оставалось никакого места. К своему стыду, он мог лишь холодно смотреть на то, как другой человек разваливается на части. — Но ты мне помог, — парень закусил нижнюю губу, немного смущенно поднимая на него взгляд. — У меня теперь есть шанс… — на его лице появилась та самая улыбка. Он сделал вдох, будто в ожидании приподнимая плечи, затем нерешительным, но быстрым движением приблизился, прижимаясь своими губами к чужим, обхватывая лицо Джеймса холодными, чуть влажными пальцами.