Не прячься за стеклом машин, тонированных в чёрный цвет. Мне прикоснуться разреши к тому, чего взаправду нет. О да, безумец я и фрик, носящий длинное пальто, но мне так нужен этот приз, я думать лишь могу о том, как, замирая и дрожа, вдыхая белую ваниль, иду по лезвию ножа сквозь мимолётные огни, сквозь ледяную тишину властолюбивых городов, как, принимая морок внутрь [к чертям банальный передоз], шагаю прямо в темноту, где припарковано авто. «Ура!» горящему мосту. Я – тень в распахнутом пальто. Не прячься более, прошу: получишь больше, чем отдашь. О да, безумец я и шут. Но ведь и ты безумна, да?
Шерил Фэнн.
Что ж, да, она почти пожалела о том, что сделала. Стоило прекратить всё это ещё тогда, когда было возможным. Но не сегодня. И не сейчас. Потому что уже слишком поздно что-то менять, ведь реку не повернуть вспять, а сделанное не переделаешь. Потому что умирающий не может восстать из мёртвых. Так-то. И в данный момент Юля меньше всего думала о всяких там зомби и на кой хрен они вообще восстают из мёртвых. Или из живых. Юля дёрнула руку, намереваясь вырваться из цепкой хватки, но пальцы жёстче обхватили запястье. Сильнее. Больнее. Она посмотрела в глаза Джея и увидела… интерес. Любопытство. А на дне его глаз плескалась зарождающаяся ярость, и вот-вот цунами захлестнёт психа, вот-вот он ответит на устроенный спектакль одного зрителя и одного актёра. «Каждому воздастся по его вере». Мечтать не вредно. На лице Джокера сегодня ни намёка на грим, кожа чистая, только шрамы пересекали щёки и искажая красивое лицо. — Отпусти, больно, — она намеревалась вести молчаливую борьбу, не дать ни единого повода зацепиться хоть за одно слово, потому что любой разговор — это лишь повод. Так хренушки, накося выкуси, но… Практика показывала, что Юля и планирование — вещи несовместимые, как коза и три баяна. — Да неуже-ели? — безумие в глазах Джокера сменилось невинностью. Но тут же он прищурился и чуть подался вперёд, вглядываясь в Юлю. — А знаешь… — он цокнул языком, облизнулся и чуть наклонил голову вперёд и вбок, — бывает ведь ещё боль-не-е. А не пойти ли месье на ху… на хрен? И он рванул её на себя с такой силой, что этого рывка с лихвой бы хватило, чтобы вытрясти все мозги из головы, и удивительно, как они ещё не вылетели. А вслед за рывком последовала страшная боль: Джокер заломил Юлину руку за спину и потянул вверх — до хруста, заставляя Юлю опуститься на колени перед ним. Она взвыла подобно раненому зверю, крик прокатился по комнате и ударился о стены, прошёл сквозь них и осел по соседним квартирам поверх пыли и грязи, наслоившись на старые чужие вопли, коих в этом бараке более чем достаточно. Она оказалась скована и зажата между Джокером и жуткой, нечеловеческой болью. До искр из глаз, смешанных со слезами. Всё тело пульсировало, все ощущения сбегались по нервам к заведённой за спину руке, охваченной судорогой и дикой резью. И внутри всё тоже свернулось и завязалось узлами. Во рту горечь. В ушах белый шум. В голове боль. — Вот это боль-но, куколка, — Джокер сделал ударение на слово «это», — а всё остальное так, щекотка. Не более. Ага? Юле хотелось пошевелиться, высвободить руку из захвата, но тело не слушалось. Не было ни сил, ни отваги, потому что страх перед ещё большей болью куда сильнее бравады и гордости. Юлой вертевшееся «С-с-су-у-ука» никак не желало слетать с языка, подчинённое всё той же боли, сковавшей даже до этого развязный рот. Она словно впала в кому, не чувствуя ни себя, ни Джокера, ни жизни, ни мира вокруг — только боль. Боль. Ничего другого. Ни мыслей, ни слов. — А чего это ты вдруг замолчала? А-а? Ну-у же, куколка, поговори-и со мной. Я так хочу по-бол-тать с тобой о чём-нибудь. Повисло тяжёлое молчание, нарушаемое хриплым дыханием и всхлипами. Обморок сыграл бы на руку, стал бы долбаным освобождением от ужасных мучений, но сознание, чтоб его, никак не желало выключаться. И в этой тишине, в застывшем болезненном мгновении, наедине со своим мученическим страданием, мысли постепенно возвращались в голову. Толчками. С каждым ударом сердца. Юля уставилась в пол широко распахнутыми глазами, едва различая сквозь солёный туман, как слёзы падали и разбивались. Кап. Кап. Вдох. Выдох. Боль вышла из берегов и разлилась по спине, тягучая, острая, не дающая покоя и путающая слова с вязкой слюной. — Ну дава-а-ай, смелее, забей меня до смерти своими никчёмными слова-ами, — он понизил голос до шипящего шёпота и когда после недолгой паузы рявкнул, Юля вздрогнула и зажмурилась от новой волны рези: — Открой свой рот и вытряхни из него хоть что-нибудь! Он отпустил её так же резко и внезапно, как схватил, и Юля, потеряв равновесие, шлёпнулась на пол. Выдохнула всхлип и зажмурилась: в онемевшую руку взрывом возвращались ощущения, и от этого хотелось взвыть ещё громче. Бушующего когда-то давно страха не было, вместо него в груди клокотала бессильная ярость. Вытекала из самого сердца жгучей лавой, сжигающей всё на своём пути. Любое препятствие. А над всем этим — обида, будто кто чиркнул зажигалкой у открытой канистры с бензином, и вот-вот бахнет будь здоров. Опираясь на здоровую правую руку, Юля тяжело поднялась, опустив голову, поверженная, но не сломленная. «Врагу не сдаётся наш гордый…» А вряг ли? Она молчала, не разрешая рою слов вырваться наружу изо рта и заполнить комнату звуками своего голоса на потеху шуту. Дай ему сто слов, и он отобьёт их тысячами тысяч. Разобьёт каждое и вернёт осколками, раня душу и сердце. Придурок. Только сейчас до неё дошло, что всё то время, что она приходила в себя, он покатывался со смеху, обидно посмеиваясь и нисколько не стесняясь. И так захотелось взять что-нибудь в правую руку, здоровую и невредимую — потяжелее, да как пройтись по хребту этого орка. Юля подняла голову и посмотрела на недоделанного скомороха. Это развеселило его ещё больше: он, не отводя взгляда, продолжал самозабвенно хохотать. Смех — высокий, неприятный, сумасшедший — резал по ушам. Мерзавец издевался. Потешался. Внезапно Джокер замолчал, будто не он только что чуть не помер от безудержного веселья, и улыбнулся. Вокруг шрамов собрались складки. Он подался вперёд, вторгаясь в личное пространство Юли и нисколько не заботясь об этом. В глазах плескались злость, будто этот человек только и ждал чего-то такого, чтобы скомандовать самому себе: «Фас!» Улыбка уже не кривилась от ярости — губы растянуты почти приветливо, почти радостно, почти довольно. Почти. — Рискнёшь повторить ещё что-нибудь из сказанного, птичка? Хм-м? — один уголок губ опустился, и на лице осталась недобрая ухмылка. Юля сдула упавшую прядь и отвернулась к столу. Это мягкая провокация, чтобы, типа, вылетел ответ «нет» — и тогда всё пойдёт по плану «А», но если она, скажем, выплюнет в него очередное «Придурок!», то здравствуй, план «Б». Нет нужды сто раз повторять вслух, что Джокер тот ещё придурок, потому что он и сам об этом прекрасно знает. Наверное. В раздумьях Юля шарила по столу взглядом и прикидывала, что да как. Взять бутылочку и выплеснуть содержимое на Джокера? Не, он же не будет сидеть и ждать, когда это его окатят не пойми чем: в такой суете Юля рисковала облиться сама. Хотите избавиться от человечества? Начните с себя! Ага десять раз. Этот начнёт, угу, ждите. Ключ. Ну да, ну да, «посмотрите-ка, какой я викинг с ключиком наперевес, пойду кого-нибудь завоюю». Она обернулась и посмотрела на Джокера: он всё так же сидел и с интересом наблюдал за ней. Не исключено, что смекнул уже, раскусил план, которого на самом деле толком и не было. — Что-то… хм… не так? — невинно спросил он. «Ах, он ещё и спрашивает! Не, не, всё так, всё норм, каждый день ведь с маньяками общение проходит, сам Чикатило мне крёстный папа». Если по-хорошему, то разойтись бы на этом моменте, послать друг друга по-дружески на хер и свалить каждый в своём направлении. Можно даже как в сказке стрелу пустить и отправиться на поиски счастья или — тут уж как получится — очередной жопы, услужливо предоставленной небесной канцелярией вместо лягушки. Наверное, если бы у Джокера нашлось бы хоть что-то, похожее на совесть, он бы спокойно мог стать автором фразы: «Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно. Ты сама пожелала, чтобы я тебя приручил». — У тебя с головой не всё в порядке. Джокер разочарованно причмокнул и поморщился. — Ты повторяешься, это я уже слышал. Может, это у тебя с памятью нелады? Придумай что-нибудь оригинальное. Давай. Давай-давай-давай! Не заставляй меня с-с-скучать. Джокер оскалился, напрягся, словно перед прыжком. Склонил голову и посмотрел исподлобья, всё ещё скалясь. Юля прочитала по беззвучно шевелящимся губам: «Давай». Какое-то, блядь, цирк уехал, а клоуны остались. Точнее один, и тот оказался с тараканами в голове, не желающими жить по канонам учебника по психиатрии. Мир вдруг сжался даже не до размеров душной комнаты, пропахшей дешёвым горьким кофе и затхлостью, а до дивана и стола, а центр маленькой Вселенной — Джокер. Наэлектризованное безмолвие, нависшее над ними, не сулило ничего доброго, как, впрочем, и всё остальное. Злые глаза. Хищная ухмылка. Добрая улыбка. Злые глаза. Юля отвернулась, не выдержав зрительный контакт. На краю, на дальней стороне стола, лежал сложенный пополам складной нож, и это точно не случайность. Может, Джокер знал, что всё будет именно так, что его куколка не будет послушной, хорошей девочкой, а выпустит острые коготки и покажет маленькие опасные зубки. Хомячки ведь тоже звери? Поэтому он нарочно оставил любимую игрушку, чтобы разыграть спектакль. Да ладно?! Типа если выдрессированная куколка поведётся на это, то получит сахарок? Мистер «я не планировщик» на самом деле очень любил всё планировать и очень радовался, когда всё шло строго по задумке. Эффект домино. Первая упавшая деталь запускала необратимый процесс, но если где-то выбивался ряд и игра прерывалась не там, где должна, Джокер сердился. Стало быть, раз его развеселила речь Юли, он всё знал наперёд, что так и будет. Сволочь. Фашист. Так вот. Нож там не просто так. Это, мать её, сраная игра. Старые добрые кошки-мышки. Естественно, Юля — не кошка, но даже у мышки есть крохотные коготки, а уж зубы — то, что надо. Тяпнуть от души хватит. Она, не оглядываясь, прижала всё ещё ноющую левую руку к груди, а правой поддержала её, баюкая, как младенца. Солдат наполовину вышел из строя, но у солдата есть рабочая правая сторона, так что песенка ещё не спета, мистер, а мышка не зажата в углу. «Ещё повоюем». Юля села на пятки и отвела взгляд от стола, уставившись на тёмный провал окна. Ещё недавно солнце заглядывало в комнату и ложилось лучами на стены, вылизывая выцветшие обои. А сейчас там затаилась темнота, невольная свидетельница драмы и пиздеца. — Четыре негритенка пошли купаться в море, — Юля разомкнула пересохшие губы и позволила голосу родиться. Она посмотрела на Джокера, и он улыбнулся, понимая, что его планы свернули совсем на другую тропинку, и ему это, кажется, нравилось. — Один попался на приманку, и их осталось трое, — глядя ему в глаза, произнесла Юля. Он причмокнул, предвкушая действо. — Трое негритят в зверинце оказались. Юля снова отвернулась к окну. В густой черноте ни звёзд, ни луны. Наверное, тяжёлые болезненные тучи заволокли небо, готовые вот-вот разродиться далеко не последними снегопадом и метелью этой странной весной, обернувшейся колодой карт. Юле не посчастливилось вытянуть Джокера. Любопытный ветер стукнулся в окно, но стёкла не пустили его гулять по тёплой комнате. — Одного схватил медведь, и вдвоем они остались. Джокер молчал. — Двое негритят легли на солнцепеке. Вдруг по воле какого-то грёбаного случая всё получится? Даже самые именитые картёжные шулеры ошибались и попадали впросак. А этот Джокер и вовсе не настоящий — хорошая подделка, загляденье, просто ягодка. Волчья. Пора. — Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий. Юля прыгнула вперёд, навалилась на стол и схватила нож, зажав его в кулаке и боясь выпустить. Тело спружинило, готовое перекатиться или перепрыгнуть, преодолеть чёртово препятствие, она почти смогла, почти сумела. Почти. Джокер дёрнул за левую — да чтоб тебя, Иуда! — руку, и Юля вскрикнула — на мгновение на глаза опустилась густая полночь, поцеловала в глазные яблоки и тут же отпрянула, отталкиваясь. Яркий свет ударил — резанул. Превозмогая боль, Юля инстинктивно ухватилась здоровой рукой за край стола, при этом всё ещё сжимая нож. Пальцы соскользнули, и сжатый кулак полетел навстречу мужчине, целясь в лицо. Но он ловко перехватил удар, погасив его о раскрытую ладонь, тут же смыкающуюся вокруг запястья, а другую руку запустил в Юлины волосы и сжал так сильно, что она снова закричала. — Ата-та-та-та! — затараторил Джокер и потянул Юлю на себя, он заставил её подняться на диван и сесть меж его широко расставленных ног. Впрочем, ни руку, ни волос он не отпустил. Она прижалась спиной к его груди, тяжело и прерывисто дыша, как после крутого забега. Она ёрзала и шипела от боли, вновь вспыхнувшей в плече и пробивающей молниями. — Какой дешёвый спектакль, куколка. Ты-ы очень… — он причмокнул, — предсказуема. Правда-а… м-м… думала мне зубы заговорить своей считалкой? Хе-хе-хе. Но… умница, нож успела схватить. Отдай-ка его мне, будь хор-рошей девочкой. Он отпустил её волосы, и Юля облегчённо вздохнула, мотнув головой. Мурашки перестали бегать по коже, до того сопровождающие боль в затылке, и теперь мнимое ощущение свободы опьянило. Но кто рано радуется, тот сам себе дурак. Так и вышло. Джокер перехватил поудобнее маленький кулачок и бескомпромиссно разжал Юлины пальцы. Она шипела и силилась не сдаться, хотя это бесполезно, но в конце концов грубая мужская сила одержала верх. Щелчок. Лезвие с тихим лязгом выскочило наружу, и Джокер, прижав Юлю к себе, уткнулся носом в её шею и вздохнул. — Я всего лишь хотела хоть немного адекватности, ёжкин же ты кот, — а на языке вертелись совсем не эти слова. Ох, видят боги, не эти! Но выбирать приходилось тщательнее, к тому же, когда она заговорила, лезвие коснулось горла и кольнуло холодом. Тут хочешь не хочешь, а прежде всего головой подумаешь, а то и вовсе для надёжности язык спрячешь за зубами. — О-оу! — в голосе слышится что-то вроде «ах, прости, прости», но, зная Джокера, он чёрта с два раскаивался. Наоборот. Нашёл ещё один повод привязаться к словам. — Типа ты влюбилась, что ли, в меня? Распланировала уже гнёздышко, свадьбу с белым платьем и полсотней гостей. — Нет! — возмущённо вскрикнула Юля, удивляясь тому, как Джокер всё перевернул с ног на голову. И тут же нож впился сильнее в кожу, заставляя сбавить громкость. — Нихрена подобного. Он скользнул остриём вверх и положил нож плашмя на щёку, постучал пару раз и зарылся носом в Юлины волосы, вдыхая их запах. Может быть, она бы и позволила себе окунуться с головой в интимность момента: вторая его рука лежала на её животе, они словно добрые любовники, но это ложь. Пальцы поглаживали, иногда, будто случайно, подцепляя край футболки и касаясь кожи. Хотелось запустить в его волосы пальцы, взъерошить завитушки, а потом схватить и сделать больно. А ещё к ярости и обиде прибавилось приятное ощущение от прикосновений горячих пальцев. Но именно этого Джокер и хотел, подтолкнуть, чтобы она сама сдалась и преподнесла себя на блюдечке. На, бери. Калечь меня, режь, всё что угодно. Её дыхание и правда участилось. Юля представила, что если бы она сейчас приложила ухо к груди Джокера, как к морской раковине, то услышала бы вовсе не биение живого сердца, а взрывы. Бах. Бах. Бабах! Взрывная волна за волной ударялись бы о рёбра. Юля замерла, перестав дрожать, и прислушалась. Нет, там, в груди, сердце. Будто нарочно он снова надавил на левую руку, и Юля вздрогнула, зашипела, потому что плечо отозвалось уже меньшей болью, напоминая о том, что недавно произошло. Он тихо засмеялся ей на ухо, показывая тем самым, что надавил вовсе не случайно. До Юли вдруг дошло — только что: она никогда не была рядом или возле. Ни спереди, ни позади. Нигде. Никаких бок о бок, речь даже не шла о каком-то плохоньком, худом союзе — нет. Нет. Всё куда проще: она заложница. С самого начала ею была, просто зачем-то тешила себя каким-то левыми представлениями, мыслями о том, чего никогда и не существовало. Заложница Джокера, случая, этой старой скрипучей квартиры, этого изъеденного временем барака. Заложница своего необдуманного решения обзавестись маньяком, слепленного китайскими умельцами ну просто по образу и подобию. Но всё одно, как ни назови: она заложница. Джокер словно прочитал её мысли: кивнул и почти любовно, почти нежно поцеловал в ухо. В этом жесте крылась… жалость. Типа «как же долго до тебя доходят простые истины». Юле остро захотелось сделать больно Джокеру. Причинить не душевную боль, потому что это практически невозможно, а физическую. Укусить. Ударить. И она даже подтянулась повыше, упираясь в его бёдра, так, чтобы её затылок оказался на уровне его носа. Миг, и она дёрнулась вперёд, чтобы тут же вернуть силу назад и двинуть затылком Джокеру. Чтобы расквасить ему нос и чтобы кровь хлестала блядским водопадом, заливая этот блядский продавленный диван. Но его пальцы почти молниеносно ухватили за волосы и остановили голову. Он прикоснулся искалеченной щекой к её уху и потёрся, как ласковый котёнок, выпрашивающий миску тёплого молока. — Говори, — почти шёпотом произнёс Джокер и сильнее потянул за волосы. Слов много и в то же время ни одного. Хотелось кричать, но тут же порыв сменялся желанием не проронить ни звука. Назло. Захлопнуться. Почти сразу возвращалось желание врезать Джокеру посильнее и накрыть его своим воплем. — Ненавижу тебя. Он больно дёрнул её за волосы и зарычал над самым ухом, словно наказывая за неправильно выбранные слова. Юля хотела повернуть голову, но лезвие надавило на щёку, не позволяя прервать особый момент. Конечно же. Старый добрый тройничок. Джокер положил свободную руку на молнию джинсов и потянул бегунок вниз. Юля дёрнулась, но пальцы проскользнули внутрь и утонули в вязкой горячей влаге. — Ах! — Джокер хохотнул. — Это слабо похоже на ненависть. Не находишь? — А что ты хочешь от меня услышать? Что я охренеть как рада, что ты собираешься меня покалечить? Насколько сильной должна быть моя радость? — Юле очень хотелось спрятать гнев, чтобы он не прозвенел колокольчиком ни в одном грёбаном слове, но она провалила эту миссию. Вся её речь пропитана яростью. И все его нежные прикосновения не остались незамеченными: низ живота отозвался на них. Предательское тело. — Ну-у-у… — непринуждённо протянул Джокер и помахал ножом перед Юлиным носом. — Где-то между «давай сделаем это» и «давай сделаем это поскорее, детка». Он издал тихий смешок, показывая тем самым, что издевался с огромным удовольствием и от лакомого кусочка так просто не откажется. Только через Юлин труп. Джокер положил пальцы на её шею, но не стал сжимать. Вместо этого осторожно прикасался, но Юля отчётливо понимала, что это не акт грёбаной нежности, а показательное выступление, дескать, попробуй только дёрнись, и посмотрим, что из этого получится. Он прижался губами к её уху и тихо заговорил: — А теперь послушай. Юля хотела отвернуться, но пальцы тут же сомкнулись вокруг шеи, предупреждая. — Будь умницей. Слушай меня. Видишь ли…Хм-м. Иногда ты оказываешься вовлечена в гущу событий, но-о не сидишь на своей аппетитной попке на месте, а распускаешь шаловливые ручонки. Так вот представь, — он негромко причмокнул, облизнул губы и — случайно или нет — дотронулся до мочки. — Ты оставляешь отпечатки. Вот это поворот, да? И однажды копы… ах… найдут их. Следы твоих пальчиков. И мои следы. Везде. На любой поверхности. Как думаешь, правильно ли они сложат дважды два? А? Хм-м. Хе-хе. Лично я так не думаю. Тебя объявят моей соучастницей, а это зна-а-ачит, что… Что-о? Давай, Шерлок. Он замолчал и прижался сильнее губами к уху, затем приоткрыл их и коснулся нежной кожи зубами, прикусывая и обдавая горячим дыханием. Как же хотелось закрыть уши, чтобы этот голос не вливался, не добирался до мозга, не пробирал до мурашек. Юля приподняла руку и ухватила Джокера за волосы, сильно дёрнула завитушки, борясь с его лукавством. В ответ пальцы, лежавшие на шее, скользнули чуть ниже, а на их место лёг нож. Юля инстинктивно отвернулась, надеясь уйти от жалящей боли, скользнувшей по коже, но вместо освобождения встретилась с ненавистными и любимыми губами. Она заглянула в глаза Джокера в надежде прочитать в них хоть что-то. Он смотрел на неё спокойно, но она знала, что на дне этих глаз всегда таились самые отменные черти, самые отборные. — Я не из тех, кто любит себя калечить, — прошептала она в его губы и поцеловала. — Это по твоей части, а я люблю себя такой. — Какой? — спросил он и потёрся носом о её нос. — Целой, — не задумываясь, ответила Юля. Вздох. И смешок. Пальцы Джокера скользнули вверх, шершавые и горячие, и легли на раскрасневшиеся Юлины щёки. В его глазах сверкнул отблеск злобы, в то же самое мгновение остриё ножа прикоснулось к её уголку рта. Чтобы не позволить Джокеру сделать что-то пугающее и абсурдное, Юля крепко поцеловала его. Теперь, чтобы ножу удалось уколоть её, пришлось бы резать оба рта — его и её. Но разве это повод останавливаться? Нож плашмя лёг на её щёку — Юля схватила мужчину за запястье и отвела руку с оружием в сторону. Джокер сдавленно хохотнул. — Не уходи от темы, — он кивнул и приподнял брови. — Ты ведь хотела бы когда-нибудь вернуться к ма-моч-ке? Но если полиция по следам твои-их отпечатков найдёт тебя, э-это будет весьма долгосрочной перспективой. Встреча отложится лет так на десять. Ну и-и…Это всего лишь отпечатки. Ты останешься… хм… х-ха… целой, — он задумчиво отвёл взгляд и посмотрел на потолок, словно там что-то написано по такому случаю. Это какое-то приглашение на казнь! Типа иди по-хорошему, но если не хочешь, то будет по-плохому, не вопрос. Можно, конечно, повоевать для разнообразия, пусть с Джокером все трепыхания и не имели смысла. Его, наверное, любой поворот устраивал по его безумному плану: и брыкания, и смиренное согласие со слезами на глазах. — Куколка, у нас, конечно, в запасе не только эта ночь, но и все последующие, но… Затягивать, сама понимаешь, не хо-те-елось бы. Время — слишком ценный ресурс, чтобы тратить его впустую. Он не хотел её заставлять, ему было нужно, чтобы она согласилась. Сама. Потому что реши он всё провернуть без её согласия, то всё вышло бы просто на раз-два. Скрутил бы её, связал — и делай, что хочешь, хоть лицо снимай. Юля понимала, что в итоге Джокер всегда добивался своего, сейчас перед ним тоже не стояло никаких особых проблем — это всего лишь вопрос времени. Словно услышав её мысли, он взял её ладони в свои и несильно сжал. — Я не люблю, когда больно, — честно призналась Юля, ощущая себя капризным ребёнком, которого привели на обязательную болезненную процедуру, отказаться от которой нельзя. Навроде зубного, когда совсем не хотелось открывать рот и пускать шарить по зубам непонятным острым предметам и что-то там сверлить и дёргать, но, чёрт возьми, надо. В конце концов каждый ребёнок открывал рот и сдавался на волю судьбы. Зубной врач в глазах напуганного ребёнка тот же Джокер. — Боль проходит, а результат остаётся, — он внимательно посмотрел на Юлю, ожидая её реакции. Именно в этот момент она поймала себя на мысли, что Джокер выдрессировал её страх. Больше не было всех этих трясучек перед ним, прошли те времена, когда хотелось слиться с обоями, мимикрировать под комнату. Типа меня тут нет, идите на хрен, досвидули. Если сказать «нет», Джокер от Юли не отстанет, всё равно воплотит свой садистский план в жизнь. Просто пройдёт всё куда сложнее, потому что Юля непременно будет пинаться, кричать, кусаться, но когда для Джокера это было проблемой? Вот-вот. Ему хотелось подтолкнуть её к мазохистскому согласию, чтобы она сама положила себя на жертвенный алтарь. С другой стороны, если бы ему было по барабану, он бы не притащил все прочие приблуды вроде заживляющих кремов и бинтов. — Ну знаешь ли! — возмутилась Юля. — Если человеку ампутировать ногу, результат будет так себе. — Всегда есть какой-то результат, даже смерть может послужить катализатором, а уж нога — это просто нога. Юля направила свой гнев на Джокера: — Нет, не просто! Нога не отрастёт и на день рождения новую не подарят. Мне мои ноги очень нравятся. Он опустил руку на её бедро и ощутимо больно ущипнул. Юля вскрикнула и дёрнулась, а Джокер хохотнул и похлопал её ободряюще. — Мне твои ноги тоже нравятся, поэтому мы говорим сейчас не о них. В принципе, я могу взять на кухне нож и отрубить тебе все-е пальцы, тогда проблема отпечатков отпадёт.. ха-ха! Сама собой. Так я, пожалуй, спрошу у тебя ещё раз: па-альцы или отпеча-атки? Юля подалась вперёд, рука Джокера скользнули по её бёдру — он не стал препятствовать. И Юле естественно интересно: почему? Почему вдруг этот скоморох позволяет ей выражать свои мысли более свободно, почему не пытается приструнить, как это бывало обычно. Ответ плавал на поверхности, но правильный ли он — вот в чём дело. Она видела себя… не компаньоном, конечно, но, возможно, маленькой второй тенью. Джокер многогранен, так почему бы ему не обзавестись дополнительной тенью? Юля сама назначила себе эту непростую роль, подписав все мыслимые и немыслимые невидимые договоры с дьяволом. И когда сегодня вдруг до неё дошло, что ни хрена подобного, что она всегда была заложницей Джокера и обстоятельств, всё вдруг изменилось. Он словно почувствовал изменения в ней и повёл игру по новым правилам. На самом деле очередное заблуждение. Скорее всего, он всегда знал, кем считала себя Юля, и не спешил развеивать её заблуждения. Ждал, когда до неё дойдёт, что к чему. Вуаля. Этот день настал. — Куда-то собралась? — склонив голову и обернувшись, спросил Джокер. — Надо подумать. — О чём ты собралась думать? — усмехнулся он. — А что если я подниму белый флаг перемирия и капитуляции? Ты примешь его? — мысленно Юля фыркнула сама себе: Джокер и перемирие. Три раза ха! — А разве у нас война? — он изобразил такое невинное удивление, что не знай она этого человека, непременно бы поверила. Юля обернулась и пожала плечами: — Какое воинственное слово. Джокер хохотнул, быстро посмотрел на потолок и вернул взгляд на Юлю. — А ты, стало быть, начала разбираться в словах. Наконец-то. Она пропустила мимо ещё одну обиду и подошла к двери. Потянулась к ручке и дёрнула дверь на себя. Закрыто. Тогда Юля по инерции пошарила по карманам джинсов, а затем заглянула в голубую тарелочку на старинном комоде. Ключей не было. — Что-то потеряла, куколка? — повысил Джокер голос, словно Юля не до дверей дошла, а убрела далеко по коридору. — Дай ключи, — проигнорировав вопрос, попросила Юля. — Ты так и не ответила на первый вопрос: куда-то собралась? — Воздухом, знаешь ли, подышать захотелось. А то пока тут общаешься со всякими, можно самой умом тронуться. Она снова дёрнула дверь, словно та могла внезапно открыться. Как в сказке, ага. Но шутка в том, что сегодня розовые очки наконец-то разбились: удивительно, что этого не произошло намного раньше. Например, в первый день встречи с Джокером, когда он перешагнул через порог её квартиры. Странная череда событий. Юля прислонилось здоровым плечом к двери и вздохнула. Вот была бы она Рэмбо — без проблем вынесла бы полстены и глазом бы не моргнула, но это была бы уже совсем другая история. — Уж не намереваешься ли ты выбить дверь? — захихикал Джокер. А потом резко перестал смеяться, принял серьёзный вид и подёрнул плечами, сразу после этого сгорбившись. — Каким плечом попробуешь поддеть её? А? Хм… Здоровым или больным? Или левая рука здорова? Что если это фантомная боль? Словно я всё ещё держу её за твоей спиной, чем приношу немало страданий такой куколке, как ты. Юля со злости дёрнула ручку ещё раз. И тут же получила в ответ новую порцию приглушённого смеха. — Дёрни за верёвочку — дверь откроется, малыш. Она метнула в него испепеляющий взгляд и нахмурилась. — Думаешь, ты волк? А я Красная Шапочка? Джокер хлопнул себя по коленям и поднялся с дивана. Первые секунду-другую он стоял к Юле спиной, а когда обернулся, в его взгляде появились прежние гнев и интерес. Взрывоопасный коктейль. Он обошёл диван, нарочно растягивая время и увеличивая расстояние между ним и Юлей. Дразнил. Позволял ложной надежде прокрадываться в её сердце. Джокер двигался медленно, и в этой его походке со сгорбленной спиной не хватало последнего штриха. Не джинсов и не домашней футболки, а фиолетового костюма. На Юлин вопрос он оскалился, но тут же непринуждённо сунул руки в карманы джинсов и, не торопясь, направился к двери. — Вот как ты нас описываешь? Большой и страшный серый волк. Красная Шапочка, а где же твоя бабушка? Что-то не припомню, что бы я кого-то съел. Может, это другая сказка? М? Как думаешь? Слишком много ассоциаций, ты избегаешь называть вещи своими и-ме-на-ми. Это плохо. Юля прижалась спиной к двери и не позволяла себе расслабиться. Джокер приближался к ней, и когда между ними оставалось несколько шагов, он вынул руки из карманов и громко размял костяшки, как перед хорошей дракой. Это не понравилось Юле ещё больше. Может, ей стоило быть посговорчивей, но не в случае с членовредительством. И всё-таки ему хотелось послушания: наверное, Юле так показалось, потому что Джокер сильно сжал губы, и если бы он мог испепелять взглядом, то от неё уже не осталось бы даже горсточки пепла. Ирония или всё-таки трагедия? Нельзя подпускать Джокера к себе слишком близко, его вообще нельзя к себе подпускать, но загвоздка в том, что Джокер и «нельзя» вещи несовместимые. Он всё равно доберётся до своей игрушки, как бы та ни сопротивлялась, как бы ни пыталась сбежать. Даже побег мог быть планом психа: выпустить мышку, чтобы поохотиться и развеять скуку. А ведь Юля поначалу мучилась совестью, считая Джея ну просто бедолажкой, но ровно до тех пор, пока не поняла, что у Джокера совести нет. То есть где-то минуту максимум. — Не подходи, — и тут же Юлю накрыла досада, потому что под рукой не нашлось даже ключа, чтобы воткнуть его в психа. Значит, всё-таки ещё повоюем. Джокер подошёл близко, почти вплотную: протяни руку, и вот он, типа делай с ним что хочешь. Чтобы выиграть хотя бы горстку времени, Юля влепила ему пощёчину и прижала руку к груди, как защиту, чтобы в любой момент выставить её перед собой и укрыться от удара. Впрочем, план не сработал, потому реакция Джокера оказалась куда быстрее, плюс на его стороне не только скорость, но и ещё сила. Он схватил Юлю за руку, потянул на себя и тут же толкнул к стене. Момент, и пальцы сомкнулись на шее. Рывок. Бах! Впечатал Юлю ещё раз в дверь, хорошо приложив об неё головой. Да так, что искр, посыпавшихся из глаз, хватило бы не на один фейерверк, ещё и на бенгальские огни осталось бы. Не было времени на размышления, что да как, и уж тем более Джокер не стал бы слушать какое-нибудь «ах, простите, я вам случайно зарядила, но я совсем не это имела в виду». Собрав рассыпавшиеся мысли в кучку, Юля зарядила как следует коленом ему в пах и когда хватка на шее ослабла, она выбралась и почти сразу бочком-бочком пошла в сторону кухни, пока согнувшийся пополам Джокер, рыча сквозь злой и недобрый смех, искал её затуманенным взглядом. Кое-как выпрямившись, он передёрнул плечами, облизнулся и зачесал упавшие на глаза волосы назад. Поправив футболку, будто это не домашняя тряпица, а его любимое пальто, Джокер направился к отступающей Юле. Он приоткрыл рот, и язык заскользил по нижней губе, то и дело касаясь шрама. — Запрещённые приёмчики, знаешь ли, развязывают мне руки, куколка. Так. Если переводить с русского на русский, то привет, пиздец, машу тебе платочком.