Боже, храни АлиЭкспресс

      Гибельный сад облачён в арлекинову робу.       Ромбы и розы; под кровлей летучая мышь.       Длинным пером ты берёшь из чернильницы пробу       Жидкого шёлка и им тишину ворожишь.       Сад безголосый – ночная вселенская клякса.       В розах и робах загробная зиждется связь.       Ты поклялась или сад тебе розой поклялся,       Что в тишину и шелка кто-то ляжет из вас.       Вот он стоит, как большой эбонитовый слиток –       Ромбы на крышке кондовой – нетронутый гроб.       Город почил, но ты чуешь черниц и улиток,       Робы и розы, и смутного дара озноб.       Татьяна Половинкина-Щедрина

      Когда оказываешься запертой в клетке со львом, можно, конечно, притвориться мёртвой, даже лапками кверху лечь, типа я тут ветошь, не троньте меня. Но исход всегда один: льва сердить нельзя. Вот нельзя, и всё тут. Даже если надумаешь притворяться мёртвой, делать это следует очень аккуратно, чтобы лев не оскорбился слишком уж плохой игрой. Юле не удалось ни прикинуться дохленькой, ни сохранить хиленький нейтралитет. То есть льва она разозлила. А если процитировать Фёдора Михайловича, гения пессимизма, то «Во всем есть черта, за которую перейти опасно; ибо, раз переступив, воротиться назад невозможно».       Он поймал её; пальцы сомкнулись на шее. Визг утонул в этой хватке, не дав ему родиться на свет. Вместо него сдавленные хрипы, полные страха перед смертью. Юля ухватилась за живую удавку на своей шее, но ничего не могла сделать, к тому же в ответ на её трепыхания Джокер приподнял руку. Юле пришлось привстать на носочки, чтобы даже перед смертью урвать хоть глоточек воздуха. Он давил всё сильнее и сильнее, заглядывая в её испуганные глаза.       Свет мерк.       Тьма чёрным саваном прикрывала глаза. Баюкала. Вливала яд. Вместо колыбельной предсмертные хрипы задыхающегося человека.       Страх. Слишком живой для заигрывающего со смертью.       Джокер наклонился к Юле, к её по-рыбьи приоткрытому рту и накрыл его своими губами. И, заглядывая в её расширенные от ужаса глаза, отпустил горло и позволил Юле отшатнуться. Она прижалась к стене и шумно вдохнула, а вслед за долгожданным вздохом закашлялась, всё ещё хватая себя за шею, чтобы снять невидимые пальцы. Когда взгляды Юли и Джея встретились, ей стало страшно, потому что на неё смотрел человек изучающий, человек, довольный собой, растягивающий искалеченные губы в счастливой улыбке. Это неправильно. Так не должно быть. Но он склонил голову набок и рассматривал Юлю так, словно она — какой-нибудь необычайно вкусный торт на праздник, а не девушкой, которую только что попытались взаправду убить.       — М-м-м, какие игры тебе стали нравиться. Знаешь, мало кому удаётся уйти безнаказанным. Ты не следишь за языком, за своими руками, — он оскалился, — и получаешь за это. Всё чес-с-тно.       — Ты, блядь,— Юля кашлянула, прочищая пульсирующее горло, — это сейчас серьёзно?       Он на мгновение остановился, перестав угрожающе наступать, и посмотрел удивлённо, невинно, словно это его загоняли в угол, а не Юлю.       Юля пятилась на кухню, боясь повернуться к Джокеру спиной, и что-то подсказывало ей, что она делала всё правильно, не поступая так. Дрожащая и переполненная страхом, она то и дело натыкалась то на стены, то на стулья-табуретки. Один раз даже чуть не перелетела через одну, но вовремя спохватилась и устояла на ногах. Отставив табуретку, попятилась дальше. Добравшись до дверного проёма кухни, осторожно вошла внутрь и только теперь позволила себе робко оглянуться по сторонам, выискивая хоть что-нибудь. Желательно колюще-режущее.       Поварёшка. Нихрена не смешно.       Можно отбиваться тарелками, яростно метая их в Джокера. Вряд ли травмируют, но разозлят его ещё сильнее, и тогда держись крепче.       А бежать некуда.       Джокер предусмотрительно закрыл дверь, а ключ… А ключ может быть где угодно: и где-то в квартире, и где-то в кармане этого товарища, но лезть проверять где — всё равно что залезть рукой ко льву в пасть и попросить его не кусаться.       В окно прыгать — так себе вариант. Не айс.       Юля наткнулась на раковину и вжалась в неё, вцепившись в края пальцами и глядя на медленно шагающего Джокера, небрежно сунувшего руки в карманы джинсов. Сгорбленный, он надвигался как беда, которую ждёшь и знаешь, что отвести не сможешь. Боишься. Трясёшься. А сделать ничего не можешь. Голова чуть наклонена вбок, и взгляд из-под прикрытых век не сулил абсолютно ничего хорошего. Он вынул одну руку из кармана и театрально пригладил волосы, облизываясь и не переставая смотреть в упор. А ведь он даже не сверлил, но было что-то такое… От чего ледяные мурашки заставляли волосы на голове шевелиться.       Всегда есть какой-то выход. Всегда. Даже самый плохонький, хиленький или же безумный. Юля ухватилась за последнее слово, глядя на остановившегося Джокера. Между ними метр. Может, полтора. Почти достаточное расстояние, чтобы не вторгаться в личное пространство, но при этом пугающе ничтожное. Она не успеет отпрыгнуть, особенно учитывая боль в затылке и всё ещё спутанное сознание, а ему хватит и времени, и сноровки, и сил, чтобы застигнуть врасплох и порвать в клочья.       Юля смотрела на мужчину и ощущала, как липкий страх блуждал по её нервам, будто по натянутым струнам. Мерзкий трепет снова вернулся, как в первые дни их развесёленького знакомства. Она не знала, на чём остановить взгляд: на руках Джокера? На его глазах? Или следить за ногами, выжидая, когда же он шагнёт вперёд? К ней. И её взгляд блуждал по нему, не в силах выбрать самую опасную точку. Каждый раз, когда она поднималась до его глаз, то мысленно содрогалась. Даже без грима у него чернели провалы вместо глазниц. И там, в этих провалах… Если бы это были лампочки, Юля уверена, он бы ими сверкал, как завод по производству фейерверков, взорвавшийся в новогоднюю ночь. Любопытство вперемешку с чем-то ужасным, настолько опасным, что даже думать об этом больно.       Джокер облизнулся, и Юля непроизвольно повторила его движение, коснувшись языком своих пересохших губ.       Ожидание затягивалось.       Может, её спасёт безумие? Какая-нибудь опрометчивая дичь? Потому что Джокер очень не любил банальные вещи, он готов попрать их все. Юле всегда приходилось подтягиваться вслед за ним, но как бы она ни старалась, всегда отставала на несколько шагов.       Кажется, своим бездействием он побуждал её к действиям. Взвинчивал панику. Давил на страх, как на назревший болезненный нарыв.       Руки дрожали, как после дикой пьянки, как у Гарика, когда тот отходил от своих белочек и возвращался к жизни. А ведь безумие, за которое хотела ухватиться Юля, заключалось в том, чтобы протянуть руку, даже после попытки убить её. Дотянуться до лица Джея и дотронуться, чтобы ещё раз убедиться в том, что он живой, не плод нездоровой фантазии, слишком уже разыгравшейся. Может быть, весь фокус заключался в том, что на него действовал не один единственный закон Азимова, а все три сразу. Он мог причинить невыносимую боль, мог быть настолько «мирным», насколько вообще это укладывалось в эти рамки, но ещё ни разу он не довёл всё до фатума. Несколько сомнительно с законами Азимова, но… Всё может быть. Что-то же не дало ему до сих прихлопнуть Юлю. Бум, бах, хлоп. И поминай, как звали.       Но вдруг есть выключатель? Кнопка. На шее, например. А может, даже есть стоп-слово, но при транспортировке из Китая заветная бумажка с инструкцией потерялась на просторах одной из двух родин Джокера. Где родился и где пригодился. Может, в итоге и существовал какой-то смысл в том, чтобы протянуть руку и дотронуться до Джокера. Например, узнать, позволит ли он это сделать. Под безумным взглядом рождались безумные идеи: так нельзя, это неправильно.       Он ждал. Он не тронулся с места, нагнетая обстановку и не давая ни единого знака, когда собирался наброситься.       Юля коротко глянула на столешницу и поймала взглядом тяжёлый хлебный нож в подставке. Хоть что-то за вечер она сделала правильно! А ведь могла отступить в другой угол кухни, и тогда пиши пропало. Она знала, что Джокер уже давно знал про нож, ещё когда надвигался на Юлю. Вот чего он, кажется, ждал: рискнёт ли она. Риск — благородное дело, но, правда, тогда, когда силы хотя бы примерно равны. Юлины метр шестьдесят два никуда не шли в сравнении с ростом Джокера и его комплекцией. Подтянутый, жилистый — он словно нарочно создан для борьбы, для хитростей, для причинения боли.       Всё-таки она рискнула. Не медля, Юля выхватила нож из подставки и, выставив руку перед собой, почувствовала себя лучше, но всего на миг. Будто по венам пустили вакцину смелости и отчаяния. Крупный блестящий нож с деревянной ручкой радовал приятной тяжестью сомкнутую ладонь. Наверное, это призрачная, почти ничтожная надежда, слишком смелая для мелкой девчонки, умеющей применять лезвия по их прямому назначению. Резать хлеб, например. Но никак не людей.       И всё-таки Джокер дал ей слишком много времени. От начала её дерзкого нападения и до затянувшегося молчаливого пока ничегонеделания на кухне. Наверное, для того, чтобы Юля переполошила сама себя своими же мыслями. Что ж, если план таков, то он удался. Паника нарастала. Нож не обнадёживал. Руки дрожали.       — Тебе так идёт этот нож, — почти пропел Джокер, наконец нарушив густую тяжёлую тишину, и Юля чуть не подпрыгнула на месте. Она вжалась в столешницу сильнее.       — Не подходи, — как можно опаснее прошипела Юля.       Джокер поднял ладони и надел на лицо самое невинное выражение, на какое только способен, но по глазам видно, что пиздец. Чёрные. Чернее чёрной черноты бесконечности. Глубокие, как бездонный ахтунг. Злые, как у цербера, у которого посмели отобрать вкусную человечинку.       — Ну что ты! Такая опасная куколка! Я же не враг себе, — насмехался он, не скрывая сарказма и зло скалясь.       Кровожадная мысль скользнула в Юлиной голове: похож ли Джокер на человека… внутри? Она же слышала его сердце. А вдруг там моторчик? Может, всё-таки робот? Она тут же скривилась, поняв, что пошла-поехала думать, как этот псих. Вскрыть и посмотреть. Тьфу ты.       — И-ита-ак, — пропел Джокер, и Юля вздрогнула. — У тебя есть нож — большой нож. Кстати, ты вообще знаешь, как им пользоваться?       Он наклонил голову и посмотрел на неё исподлобья. Хмыкнув и не получив ответа, он продолжил:       — Что будешь делать? М? Малышка.       Последнее слово он недобро прорычал, обнажая жёлтые зубы, и Юля ожидала, что он тут же прыгнет на неё, дав таким образом самому себе команду «фас!». Но он остался на месте. Юля вздрогнула и посмотрела на нож в руке, всё ещё дрожащей и несмелой. Ясно-понятно, что Джокер её не боялся, даже не пытался притвориться. Наоборот, кажется, его раззадоривала сама ситуация. Он небрежно положил руку на столешницу, нисколько не беспокоясь о том, чтобы его движения выглядели плавными перед человеком с оружием. От чуть резковатого движения Юля попыталась вжаться ещё сильнее, но уже некуда.       — Так ты хра-абрая? Или всё-таки трусиха? А? Ты ведь никогда никого не убивала, — он не спрашивал. — Не знаешь, как нож входит в тело. Но так… хм-м… воинственно держишь нож, как будто ты… хах!.. серийный пекарь.       — Отойди, — голос срывался и дрожал.       — Или что? — угрожающе спросил Джокер.       Он шагнул на четверть шага вперёд, нарочно сокращая и без того небольшое пространство, и Юля едва подавила желание завизжать. Пальцы едва не разжались: она вовремя спохватилась и сжала рукоять сильнее. В виски ударялась единственная правильная мысль в её положении: «Бей. Бей. Бей!». Потому что когда Джокер сократит оставшееся расстояние, уж он точно не станет задаваться лишними вопросами. А уж о сомнениях и речи быть не могло.       И всё-таки она несмело приподняла руку чуть выше, выставляя лезвие перед собой, готовое ужалить наглеца остриём, если он всё-таки осмелится приблизиться.       Он осмелился.       Юля спасовала. Так и не пырнула его этим несчастным ножом. Лишь задрожала ещё больше. Страх оказался сильнее. Даже выдрессированный, он всё равно продолжал жить в её сердце. Только Джокер решал, когда можно выпустить испуганную птичку из клетки и дать ей вволю испить ужаса.       — Стой, — умоляюще прошептала Юля, чувствуя, как на глаза навернулись слёзы.       — Запомни на будущее, — угрожающе нараспев ответил он, — если не не собираешься убивать, никогда не бери нож в свои маленькие ручки. Иначе я тебе их перелома-аю.       С этими словами он резко схватил Юлю за запястье и вывернул его, сжав до хруста. Она закричала от вспыхнувшей боли. Нож, выскользнув из пальцев, громко ударился о дощатый пол под ноги. И тут Остапа понесло. Юля бросилась на амбразуру, то есть на Джокера, и когда он хотел отмахнуться от неё, как от надоедливой мухи, впилась зубами в его руку. Загнанный в угол зверь — даже зверёк — может показать всё, на что способен. И Юля сомкнула зубы на руке, чуть выше запястье, не помня сама себя.       Секунда. Две. Минута. Час. Сколько прошло времени? Слишком мало или слишком много? В голове пустота и хаос одновременно. Страх взвился до небывалых высот, вот-вот что-то обещало оборваться внутри и взорваться. Хотелось закричать, чтобы снять напряжение от ужаса происходящего, и Юля замычала сквозь сомкнутые зубы. Почти сразу она ощутила медный привкус на языке. Первая мысль родилась неожиданно, удивляя и обездвиживая: «Кровь!» И тут же ухо обожгло; Юля наконец открыла рот и отпустила руку. Отшатнулась, закатывая глаза и хватая ртом воздух, будто до этого долго находилась под водой. Ох ты ж ёпт!       Когда её глаза открылись и остановились на Джокере, его взгляд наполнился жаждой крови. Кажется, сердце даже пропустило удар. Другой. Кого-то сегодня порвут на ленточки, и повезёт явно не Юле. Он схватил её за шею одной рукой, а второй перехватил за талию и повернул к себе спиной, больно впиваясь и в горло, и в бок. Как будто хотел разорвать и добраться до сути, до того, что внутри. Горячее. Красное. Сжав пальцы на талии так сильно, что даже крик утонул в протяжном задыхающемся вздохе и почти сразу отпустив, Джокер небрежно потянулся за лежавшим на полу ножом и подхватил его. Взвесил его в ладони, прикидывая, куда и как его можно применить, чтобы уж наверняка, а потом перевёл на Юлю недобрый взгляд. Потянул за волосы, заставляя её повернуть лицо к нему. Пробежался по её лицу взглядом и остановился на глазах. Наверное, в них страх да застывшие слёзы, а вот в его взгляде что-то злое, кровожадное. Лезвие в руках как предвестник беды. Ох, что-то сейчас будет! Юля очень жалела, что она не хамелеон и не может под что-нибудь мимикрировать и под шумок уползти с вражеских половиц.       Она дёрнулась, намереваясь дать отпор, но…       Джокер демонстративно положил нож на столешницу и накрыл его ладонью, похлопав по нему пару раз. Затем, отпустив волосы, положил пальцы на её плечо и сжал достаточно сильно, чтобы она подчинилась и не брыкалась. Да куда уж там! Но чтобы показать своё отношение к ситуации, она нарочито громко сопела, демонстрируя таким образом: побеждена, но не сломлена. Выкуси. Но, кажется, оказавшись на пределе своих эмоций, она всё-таки всхлипнула, точно не помнила, потому что всё как в дыму, голова отказывалась работать. И Джокер прислонился щекой к её щеке, положив голову на Юлино плечо. Вздохнул.       — Не очень разумно разворачивать войну, когда знаешь, что проиграешь в итоге. Просто делай, как я говорю.       Игры закончились. Заигрывания тоже.       — Ты как-то всё… м-м-м… неправильно понимаешь, — он причмокнул. — Синее — это синее, чёрное — это чёрное. Назови красное серым, и ничего не изменится. Понимаешь?       Она не понимала, но не ответила, чувствуя, как слёзы торят дорожку по щекам. Негромко всхлипнула, глотая тяжёлый ком в горле, мешающий дышать.       — Если белый кролик прикинется зубастым волком, натянув на себя его шкуру, всё останется на своих местах. Кролик всегда кролик. Острые зубы, которыми он грызёт сладкую морковку в своей комфортабельной клетке, не делают его тигром. Хе-хе. И уж если тебе хочется… м-м-м… Ну, что ли, побыть в чужой шкуре, стоит помнить, что ушки тебя выдадут, куколка. Х-ха! Может быть, мои предупреждения не доходят до тебя без подкрепления. Ну, знаешь, собака Павлова, звонок, все дела. М-м-м. То я могу помочь тебе.       С этими словами он мягко, почти осторожно взял Юлину руку и положил перед собой. Затем упёрся в края стола так, что Юля оказалась между его руками. Его подбородок до сих пор лежал на её плече.       — Насколько сильно, хм, ты любишь свои пальцы? М? Каким готова пожертвовать во благо великого урока?       Она замотала головой, боясь зажмуриться и провалиться в бездонную яму своего потерянного сознания.       — О, я, кажется, понял, — серьёзно ответил он сам себе. — Ты оставляешь выбор мне. Прости, не могу сказать, что это мудрое решение. Ха-ха!       Без лишних предупреждений он схватил нож и замахнулся, рыча над самым ухом. Юля закричала и убрала было руку со стола, но Джокер вернул её на место и прижал.       — Ах, ах, ах! — раздался его высокий дрожащий голос, полный предвкушения.       Юля сжала кулак, пряча пальцы от ужасной участи, но Джокер приподнял его и сильно шваркнул о столешницу. Когда пальцы разжались, он больно надавил на них и прижал, не давая возможности сжаться. Юля заскулила, ощутив, как Джокер снова занёс свободную руку, готовясь вот-вот обрушить клинок.       — Нет! — она замотала головой, глотая слёзы и захлёбываясь рыданиями.       — Нет? — удивлённо переспросил он. — Уверена?       Она кивнула и склонила голову, уже не сдерживая эмоции.       — То есть, хм-м, ты готова сделать вы-ыбор?       Снова кивок.       Джокер обнял её за талию и опустил нож, положил рядом с ладонью Юли, но не выпустил его.       — Ну-у-у… И-и… Пальцы или отпечатки? М? Три секунды, малыш. Р-р-раз…       — Отпечатки, — тихо всхлипнула Юля и согнулась, утопая в рыданиях.       Джокер вздохнул. Кажется, разочарованно.       — Я так и думал.       Он ухватил её за плечо и сильно сжал. Утром на этом месте расцветут лазоревые цветы, но эта мысль уже не печалила и не пугала. И всё-таки даже на краю обрыва Юля боролась с искушением развернуться и ударить. Или плюнуть. В сотый раз назвать придурком. Наверное, он чувствовал её желание, потому что недобро ухмыльнулся; Юля сжалась, ожидая, что он ударит её, но нет. Только рука на плече, как напоминание, что он рядом. Джокер подтолкнул её к выходу из кухни, всё ещё придерживая, будто у неё был выбор.       Хрена с два у неё был выбор.       Юля размазывала слёзы по щекам и считала шаги до стола в комнате. Тринадцать. Всё это время он напевал что-то нестройное себе под нос. Кажется, это считалочка про негритят: насмешка, он возвращал Юле её же карту. Затеянная игра пришлась ему по душе, и он смело подхватил её, дескать, гадай теперь, пташка, как всё будет. «А будет весело, правда, только мне», — читалось в каждом его движении. Джокер вложил в её ладони маленькую палитру, а вот бутылочку не доверил: подмигнул, помахал перед носом и, довольно цокнув языком, повёл Юлю обратно в кухню, продолжая напевать ту же самую мелодию.       Он забрал палитру и небрежно положил на столешницу, затем почти сразу открутил крышечку бутылочки и, смерив Юлю взглядом, накапал в каждую из пяти неглубоких ямок по несколько капель.       — Руку, — потребовал он.       Юля зажмурилась, всё ещё не веря в происходящее. Замешкалась. Авось пронесёт? Да нет, не пронесёт. Поздно пить Боржоми, когда почки отвалились.       — Знаешь, — он вздохнул, — я мог бы найти удобную посуду, которая пришлась бы впору твоему личику, и… м-м… Дал бы тебе выбрать. Правая или левая половина. Какая сторона тебе меньше всего нравится? М? Обе вроде ничего, но раз уж на-адо вы-би-рать… Хе-хе.       Зарыв лицо в ладони, Юля всхлипнула и, пересилив себя, протянула правую руку.       — Умница, — довольно похвалил Джокер.       Кажется, его заранее продуманный план, который так хотелось нарушить, вернулся в колею, ознаменовав возвращение на изначальную позицию. Сменилась дислокация. Он явно хотел это сделать в комнате, но они снова на кухне. У раковины.       — Я не могу, — её голос дрогнул.       — О, поверь мне: можешь.       Он встал позади поудобнее, прижался к её бёдрам, вжав в столешницу, и расправил пальцы, не позволяя им снова сжаться в кулак. Его руки горячие. Он действовал плавно, почти не причиняя дискомфорта, но в каждом движении угроза: дёрнись, и я сделаю больно — больнее, чем могло быть. Чуть склонившись вбок, Джокер заглянул в её лицо и хмыкнул.       Она кричала. Наверное, содрогнулся не только дом, но и весь божий свет. Её подушечки пальцев удобно легли в выемки, и Джокер положил свою ладонь сверху и надавил.       — Ш-ш-ш, чш-ш, тише-тише-тише, — мурлыкал он и прижимал её голову к себе, то и дело касаясь губами уха.       Тьма выедала глаза, чёрная-чёрная ночь легла на них траурной лентой, и приобнимающий Джокер как погребальный саван. По иронии судьбы не смоляной, а изумрудный.       Все невысказанные слова соскальзывали с языка криками отчаяния. Дьявол! Пальцы пульсировали, и эта жгучее мучение поднималось всё выше и выше, ползло по руке, забиралось в рот и оседало в лёгких, утопало тяжестью в желудке и рвалось наружу.       Отложив руку в сторону, он налил в освободившиеся ёмкости кислоту и проделал то же самое со второй рукой. Юля не могла понять, кричит она или уже нет. Покинуло ли её сознание или всё сон. Ночной кошмар, в котором всплыло всё то, чего она так боялась. Может быть, боль ненастоящая. Может быть, рука, подхватившая её за талию и удерживающая от падения, — всего лишь жёсткое объятие во сне.       Тик. Так. Ти-ик. Та-ак. Маятник качался. Взад. Вперёд. Голос погрузился в горло уставшей измученной птицей и замер. Притаился. Юля прислушивалась к звенящей тишине: кажется, испуганное эхо всё ещё блуждало по кухне, искало выход, билось о стены, стучалось в холодное окно, пытаясь вылететь навстречу ветру. А может, это не эхо, а её голос. Может быть, она всё ещё кричала.       В безмолвие вплелось шуршание воды. Юля вздрогнула, поморщилась, согнулась и положила голову на полусогнутый локоть. В голове проносилось: «Раз… Два… Раз… Два… Три…». Она считала пульсирующие толчки, удивительно синхронные в обеих руках, ужасно жгучие, словно под кожу насыпали красного перца и зашили рану.        «Тише, тише», — снова раздалось над ухом. Джокер держал её ладони под холодной водой, и миллионы иголок прошивали обожжённые пальцы. Тик. Так. Больно.       Когда кран выключился, Юля всё ещё плавала где-то в бессознании. Открывала глаза, встречала туманную дымку перед глазами. Кажется, картинка двоилась, троилась и, чёрт возьми, Юля билась об заклад, что узоры кухни складывались каждый раз по-новому, как в калейдоскопе. Закрыть глаза. Открыть. Моргнуть. Видение рассеивалось, но когда слёзы наворачивались на глаза, всё повторялось снова.       С пальцев капала вода, когда Джокер куда-то повёл Юлю. Она хотела оттолкнуть его и даже ткнула локтем, но попала в пустоту. Он сдавленно хохотнул. «Ставлю жизнь психоприпадочного на то, что улыбается». Доведя её до кровати, Джокер помог лечь. Ну просто рыцарь без страха и упрёка, чудо из чудес. Наверное, даже совесть проснулась. Джокер и совесть. Несмотря на боль, кажется, к Юле возвращался саркастический настрой, приправленный злобой. Ей очень хотелось стукнуть этого Бармалея, чтоб ему пусто было, но силы оставили.       Она устала и больше не могла заставить себя открыть глаза. Рвано всхлипывала, вытирая мокрые от слёз щёки рукавами кофты.       — Сон лечит, — промурлыкал Джокер, когда Юля с головой завернулась в одеяло, изо всех сил стараясь избегать прикасаться к ткани подушечками пальцев.       Потом она долго искала удобное положение для рук, чтобы уменьшить боль. Копошилась, как утка в сетях, наверное. А всё из-за этого фашиста. Мюллер хренов. Юля вздохнула. Кровать рядом с ней скрипнула и продавилась. Отлично. Кощей пришёл, злорадствовать изволит. Он откинул одеяло, открывая её голову, и прежде чем успел что-то сказать, Юля попыталась всё-таки ткнуть его локтем. Джей поцокал языком и почти по-дружески прижал её руку.       — Ну-ну-ну. Ты сейчас не в той форме, куколка, чтобы драться со мной, — сколько насмешки в голосе! Месье выпустил внутреннего демона, почесал его и своё садистское эго, а после вдруг стал вести себя как ни в чём не бывало.       Никаких моральных сил не осталось, душу и сердце будто выжгли вместе со злосчастными отпечатками. Юля ощущала кровавую дыру в груди и то и дело прикладывала истерзанные руки к сердцу, проверяя, на месте ли оно. Сил на борьбу не осталось. Завтра. Всё завтра. А сегодня она позволит усталости свалить себя с ног.       Юля обернулась и бросила испепеляющий взгляд на Джокера. Он качнул головой, быстро посмотрел в сторону и вернул взгляд обратно на неё. В его глазницах тьма. Кажется, когда он кого-нибудь разглядывал, то выпускал её на свободу, позволяя заглядывать в испуганные людские сердца.       Юля вздохнула. Ну чо началось-то в их жизни? А? Нормально же всё было. Ну, то есть, ничего нормальным не было на самом деле с самого первого дня, но как-то поспокойнее было, что ли. Никакого членовредительства. Хотя… Двое в койке, не считая ножа.       Она закрыла глаза и процедила сквозь зубы, изо всех сил сдерживая все накопившиеся ругательства:       — Изыди, нечистая сила.       Наверное, она ещё долго лежала, обиженно сопела, изредка всхлипывая, и безуспешно протирала взглядом дырку в стене. Спала ли? Вероятнее всего. Хотя ощущалось, что бодрствовала во сне. Или спала наяву. Сюрреалистичные сны казались взаправдашними, «вот те крест»; ни одного Джокера, зато полным полно невиданных существ, выползающих из предутреннего марева, липкого, туманного, ложащегося на окна и вслушающегося-всматривающегося. Сонная заря заползала под веки и освещала свой путь фонарями. Юля просыпалась, стряхивала морок с глаз и вглядывалась в темень.       Проснувшись в очередной раз, она услышала сопение за спиной. Вслед за этим почти сразу ощутила тяжесть мужской руки, перекинутой через её талию. О, вы только посмотрите! Иудушка пришёл погреться. В ответ на мысль о Джокере истерзанные пальцы почти сразу отозвались неприятным жжением. Юля попробовала выбраться, хотела отползти на другой край кровати, но его рука удержала. Прижала. Очень легко, но настойчиво. Дескать, дёрнись, и познаешь силу. Он уткнулся носом в её шею и тихо прошептал сонным голосом:       — Спи, пташка.       Утро добрым не бывает. Ферштейн? Конечно, каждому ферштейн. Вот и Юля проснулась, чувствуя, что с какой бы ноги она сегодня не встала, нога при любом исходе будет не та. Даже если обе опустить одновременно, то судьба скривится и съязвит что-нибудь типа: «А чо не с правой? Надо с носка, а ты с пятки». И как в воду глядела: фашист уже куда-то усвистал, может, даже на кухне спрятался от обиженной девушки. Правильно. Сегодня Юля ощущала острую необходимость и силы пройтись по нему чем-нибудь тяжёлым.       «Я жив, — снимите черные повязки!»       Юля выползла из кровати, оставляя одеялко в одиночестве, и поплелась осматривать хоромы в поисках неприятеля. Раз уж её утро не задалось, очень хотелось и Джокеру испортить день грядущий. Гадость какую-нибудь сказать. Не зря же народная мудрость гласила: сделал гадость — сердцу радость.       Кухня встретила запахом кофе и пустотой. В раковине стояла чашка с серой царапиной на пузатом оранжевом боку; дверца навесного шкафчика открыта — на полке бинты, открытая пачка соды, пантенол, хлоргексидин. Сбоку торчал уголок пожелтевшего листка, Юля вытащила его и прочитала: «Будь умницей, не глупи». Она оглянулась на дверной проём, а затем бросила лист в мусорное ведро. Ну да, ну да. Диктатор таким образом напомнил о себе и предостерёг от всего того, что могла задумать Юля в отместку. То есть если она встретит его хуком справа, он типа обидится? Да? Ой, ну отлично тогда, надо потренировать удар.       Так как в спальне и в кухне его не нашлось, Юля заглянула в гостиную, затем в ванную. Так и есть. Сделал дело — ушёл смело. Обидно, что она не смогла его сама выпроводить полюбовным «скатертью дорожка» или «чтоб ты сдох».       Одеваться было трудно, особенно не хотел поддаваться бюстгальтер, окаянный вражина. С горем пополам Юля натянула его, затем справилась с кофтой, периодически шипя от вспыхивающей боли. Как только она управилась с джинсами, в квартиру негромко постучали. Дверь приоткрылась, и показался Гарик. Он скромно вошёл в комнату и, вытерев тапки о коврик, махнул Юле.       — Салют, служивая!       Она невольно улыбнулась и поздоровалась в ответ.       Гарик потряс шуршащим пакетом с пельменями и пошёл на кухню; Юля, как уж получилось, поправила волосы и последовала за ним. Забралась на стул, тут же оглядываясь, не осталось ли вчерашних улик. Вроде нет. Джокер всё прибрал и даже вроде как заветную бутылочку или куда-то заныкал подальше, или вовсе унёс из квартиры. Умница. В противном случае Юля бы изо всех сил постаралась показать ему, где в великой и могучей России раки зимуют. Гарик тем временем похозяйничал, нашёл кастрюлю, наполнил водой до середины и поставил на плиту. Спичка чиркнула о бурый исчёрканный бок и занялась весёлым огоньком.       С грустью наблюдая за Гариком, Юля постучала по мятой пачке костяшками, разглядывая надпись «Прима». А к чёрту всё. Она высыпала пару штук на стол, взяла одну и, вытянувшись вперёд на стуле, поднесла к конфорке. Огонёк тут же лизнул бумагу и горький табак, блеснул маленькой искоркой, и Юля поднесла папиросу к губам. Принюхалась. Поморщилась. Затянулась.       Вопреки ожиданиям, как это бывало в фильмах, не закашлялась, но скривилась, ощутив во рту просто ужасный ужас. Будто кто умер прямо там.       — Юль, ты куришь, что ли? Не знал, — усмехнулся Гарик, высыпав в горячую воду пельмени и помешав ложкой.       — Да я тоже не знала, — призналась Юля.       Гарик вытащил из-под стола табурет и сел напротив. Кивнул на руки и спросил:       — Болит?       — Болит.       Он грустно посмотрел на Юлину шею, украшенную "ожерельем" из отпечатков пальцев, и вздохнул.       В глубине души она всегда знала, что Гарик — засланный казачок. Пока свихнувшийся всадник апокалипсиса наводил ужас на город и творил свои чёрные делишки, за Юлей всегда кто-нибудь приглядывал. Чтобы не сбежала, тут к гадалке не ходи. Гарик скорее всего самый безобидный из всех соглядатаев, потому что мало походил на… прожжённого головореза, но наколки на руках говорили сами за себя. Синие, размытые, то слова, то символы какие-то. Юля никогда особо не разглядывала, незачем.       — Ты ведь хороший человек, — с укором сказала она.       Гарик покачал головой и тоже взял папиросу. Прикурил. Выпустил едкий дым и, скривив губы, мотнул головой.       — Не, Юлька, я та ещё скотина подзаборная, черти по мне рыдают и котлы готовят. Я ведь жену свою убил, вот она была хорошим человеком. Грабил, не чурался разбоев, — вдруг разоткровенничался Гарик, а потом вздохнул и процитировал любимое стихотворение:       В грозы, в бури,       В житейскую стынь,       При тяжелых утратах        И когда тебе грустно,       Казаться улыбчивым и простым —       Самое высшее в мире искусство.*       После еды Гарик осмотрел Юлины руки и вынес вердикт, что всё выглядело настолько хорошо, насколько это вообще возможно. Вилку держать больно, поэтому приходилось зажимать её между пальцами, отчего руки очень уставали. Вообще всё давалось непросто, с большим количеством нервов. Юля изо всех сил старалась не срываться на Гарике, потому что он тут такой же заложник обстоятельств, как и она. Так что чего человеку кровь пить, это для Джокера все кругом без вины виноватые. Кстати, о нём. Раз уж ясно солнышко изволило убраться по делам своим государевым, стало быть, Юле опять придётся коротать дни со своим подневольным другом.       — Зачем ты на него работаешь? — как бы между делом спросила она.       Гарик не дурак, он сразу понял, о ком речь, а вдвойне молодец потому, что не стал юлить и отнекиваться.       — Он не самый ужасный человек из тех, кого я встречал. Да и работа приятная. Не надо никого убивать, не просит творить бесчинства, считай, работа из дома, — он усмехнулся, глядя на то, как Юля с отвращением докуривает уже вторую папиросу. — Придержи-ка коней, девочка. Это тебе не карамельки, травануться можно на раз-два. Плесни лучше нам чаю да покрепче.       Она поставила на стол две дымящиеся кружки и положила в свою две ложки сахара. Помешала не спеша, подумала над ответом Гарика.       — А другая работа? — спросила и тут же осеклась. А какая другая? Человек с головы до ног в наколках, разве что лицо чистое, да и на том красноречиво написано, что зэк зэком. В канцелярию какую-нибудь его не возьмут, да он и сам вряд ли пойдёт бумажки перекладывать. Скучно. Волком взвоешь и повесишься на галстуке главбуха. Грузчиком в какую-нибудь «Пятёрку»? Тоже могли не взять. Скажут, стырит ещё чего-нибудь и смоется, плати потом за него недостачу. Вот и выходило, что работа на Джокера приносила достаточно, на хлеб с малом хватало, ещё и оставалось на папиросы.       Именно это и ответил Гарик про иную работу, только другими словами, но смысл тот же. Он звёзд с неба не ловил, знал себе нынешнему цену, хотя, кажется, зачем-то её намеренно занижал. По каким-то своим выверенным параметрам Джей выбрал в охранники именно его: покладистость играла не последнюю роль, это Юля на своей шкуре не раз испытала. Слушайся — будет тебе сахарок.       Сидели так до обеда, болтая о том о сём и ни о чём конкретно. Юля всеми силами заглушала боль душевную и физическую. Чуть позже Гарик сходил за радио, и аппарат украсил тишину звуками музыки и голосами актёров, участвующих в радиоспектакле.       После часа Юля окончательно устала от своих мыслей и захотела развеяться. Может, это закольцованность какая-то. Вся эта ситуация, которая попахивала абсурдом. Гарик что-то рассказывал, Юля уклончиво качала головой в знак согласия, но слов она не слышала. Всё думала о своём. А потом, когда окончательно устала от себя, предложила Гарику съездить в какой-нибудь развлекательный торговый центр. В кино сходить, поп-корн поесть. На аттракционе прокатиться. Одним словом — Юле страсть как хотелось пропасть из этой душной, сковывающей душу квартиры.       Гарик, понятное дело, сначала не согласился. Но Юля так театрально и трагически закатывала уставшие глаза, что он в итоге сдался. Пообещав приодеться, уковылял в свою квартиру, а Юля тут же шмыгнула проверять заначки. Две тайными не были, поэтому их и постигла участь разграбления. Собрав в рюкзак всё самое необходимое — спички, деньги, пару комплектов белья, документы, нож, четверть батона — она кое-как влезла в куртку, намотала шарф на горло, натянула шапку и сунула ноги в зимние ботинки. Всё довольно медленно, с шипением, почти со слезами. Ну, вроде готова. Как раз и Гарик появился в дверях, всё ещё сомневающийся, но боевой настрой Юли вселял в него надежду.       Из неблагополучного района, в котором обитали по воле судьбы и Джокера, выбрались довольно быстро и без особого труда. Юля не спрашивала, но подозревала, что помимо всего прочего Гарик к тому же местный авторитет. Не зря их никто не трогал и не просто так Джокер выбрал его сторожевым псом. Когда на горизонте замаячило благополучие и более или менее добропорядочные пешеходы, поймали такси и велели везти туда, где веселее всего. Таксист, не долго думая, привёз их в развлекательный торговый центр «Морячок», а Юля подбросила маленько чаевых, чем очень порадовала водителя.       Гарик не отставал ни на секунду. Верным хвостом следовал повсюду, ясно давая понять, что так и дальше будет. Юля не сердилась: в конце концов, такая у него работа.       Сначала она огляделась, потом поскакала на единственные карусели для взрослых — миниатюрное чёртово колесо, утягивая Гарика за собой, но он в итоге предпочёл ждать её у выхода. Потом, прокатившись разок, Юля повела его в расположившееся неподалёку кафе, чтобы угоститься по мороженому. Она веселилась, улыбалась, смеялась над шутками Гарика, который, кажется, очень обрадовался тому, что Юля забыла про свои несчастные измученные руки.       Притворяться оказалось совсем не сложно. Она надевала на себя маску радости и праздного безразличия, хотя на самом деле её душили слёзы. Чтобы не разреветься прямо посреди веселья, она смеялась, изображая веселье и удовольствие от происходящего. Покалечили? Не беда, зато весело! Чуть не убили? Так не убили же, есть что отпраздновать! Йо-хо-хо! Голова шла кругом, но Юля держалась уверенно. Натягивала улыбочку, и Гарик, кажется, верил.       Когда она пошла на аттракцион во второй раз, Гарик по привычке отправился следом и снова ждал у ограждения. После они выпили по кофе. Юле захотелось прокатиться ещё, и Гарик спокойно отпустил её одну.       — Развлекайся, — махнул он рукой, досадливо разглядывая табличку, запрещающую курить в зале.       — Я в туалет сначала, — Юля осторожно взяла рюкзак, стараясь не задевать лямки перебинтованными пальцами. — По женским делам.       Гарик тут же потерял интерес к её делам, дав понять, что такое он выслушивать пока не готов. И она послушно исчезла в дверях уборной, а потом упорхнула на аттракцион, прокатилась ещё раз, а на выходе вместо того чтобы вернуться к верному телохранителю, бочком-бочком ушла в гардероб, получила свою одежду и мухой ринулась к пожарному выходу. «Бедный Гарик», — на ходу сетовала Юля, сжимая в кармане честно стыренный у него простенький кнопочный телефон.       Выскочив на улицу, она, кое-как открыв крышечку телефона, с трудом отковыряла симку и выбросила её, а после, добежав до стоянки, прыгнула в первое попавшееся такси.       — Шеф,— всегда хотелось так сказать, — гони на автовокзал.       Водитель, немолодой усатый мужичок, усмехнулся и повернул ключ зажигания.       — Как скажете, сударыня.       Юля улыбнулась и откинулась на спинку сидения. Пальцы болели, боль надоедливая, не дающая покоя. Тихий смех вырвался наружу, когда она представила лицо Джокера, возвращающегося домой. Она, умница-разумница, оставила ему послание на том самом листе, который выбросила утром в ведро. В насмешку перевернула жёлтую бумажку и, зажав ручку между пальцами, чтобы не касаться обожжёнными подушечками, кривенько вывела злые, ироничные слова, надеясь хоть так задеть что-то в душе Джокера, если она у него есть: «Пошёл на хуй, дрочи в ладошку».       _________________________       *С.Есенин «Чёрный человек»