Я хочу на тебя смотреть, Всё сильнее мне это надо. Пропитаться холодной мятой Не на толику, не на треть. Я хочу на тебя смотреть. Пусть дороги ведут на плаху, Пусть сердца истекают страхом, Змей сплетает тугую сеть, — Я хочу на тебя смотреть. Я хочу на тебя смотреть Без метаний и оговорок, Быть в кошмарах тебе опорой, Из полночья вести на свет. Я хочу на тебя смотреть. Я хочу на тебя смотреть. Прижиматься бальзамом к ранам, И железо встречать, и пламя, Не жалея ни капли. Ведь Я хочу на тебя смотреть. Я хочу на тебя смотреть Так же пристально, жадно, смело, Как ты ищешь врага прицелом. Но нести тебе жизнь — не смерть. Мадам Тихоня (Ольга Козловская)
Суббота — особенный день в жизни «ГикКона», потому что Рыжий немного разбавлял будни ребят, чтобы они не выгорали, а находили в себе силы порхать. Если с понедельника по пятницу они носили свои обычные костюмы какого-нибудь персонажа, то суббота — день самоуправства в одежде. В пределах разумного, конечно. Кто во что горазд — это про субботу. Например, в прошлую Юстас весь день провёл в образе Оззи. А сегодня Михель в кигуруми единорога, а Юля в кигуруми красной акулы. Лолла осталась Лоллой, а Рыжий примерил образ охотника за привидениями. Но Юстас, без сомнения, переплюнул всех: он красовался в тоге и в лавровом венке на голове. …день обещал быть долгим и развесёлым. Или траурным. Трагикомедия в трёх лицах, не считая кучи заложников. Если говорить о преступниках, то тут постылая банальность накладывалась на банальность: либо никто не выживет, либо… «не выпендривайтесь, всё равно никто не выживет». Так себе выбор, потому что если верить комиксам и фильму товарища Нолана, Джокер не очень любил оставлять людей в живых: невесело, неинтересно, в конце концов, он не герой бульварного романа, чтобы в процессе захвата вдруг выпустить наружу свою цепную совесть. Джокер и гуманность так же совместимы, как вампир и вегетарианство. Юля заставляла мозги шевелиться, скрипеть, пусть с натугой, но лишь бы не уснуть или не потерять сознание: голова ещё гудела, а липкая засыхающая кровь на глупой голове не давала покоя, и паника всё время крутилась где-то рядом. Волной захлёстывала. Так бывает у аэрофобов. Только расслабился, только закрыл глаза, чтобы поспать, как злодейка-мысль выскакивала чёртиком из коробочки и визжала в уши: «Попробуй, усни — самолёт рухнет! Под тобой бездна! Ты сгоришь!» Рядом с Джокером просыпался подобный неконтролируемый страх, обволакивал, крепко сжимал горло — недостаточно, чтобы жертва задохнулась, но приемлемо для выматывающего адреналина в крови. Спичка в бочку с бензином, и понеслось. — Михель, — Юля села на край стула и заполучила его взгляд, ощущая происходящее, как карусель, — не делай глупостей, а ты… Она повернулась к Джокеру. Слова слиплись в мёртвый ком, сгнили разом, и чтобы отковырять хотя бы звук, пришлось приложить титаническое усилие. Всё то, что она забывала каждый день, каждую ночь, всё плохое и хорошее, всё пиздецки ужасное, всё это всплыло распухшим трупом на поверхность. У её смелости мёртвые рыбьи глаза, мутные, страшные. — А ты… — голос чуть не срывался. Этот чёрт из коробочки вытравил её отпечатки, сжёг кожу на пальцах; Юля сжала кулаки — больше от вспышки фантомной боли, чем от страха или от гнева. Она честно хотела сказать, собрав всё благоразумие в кулак и притвориться воспитанной девочкой: «Харэ тут разводить всякое непотребство! Нам тут всем очень стыдно — за тебя, страшно, боязно, голодно и вообще я передумала, я хочу к маме. Развод и девичья фамилия». Но вместо этого глотала воздух, как охреневшая от смены дислокации рыба, а когда всё-таки собрала горстку слов… …то не успела договорить, потому что Джей протянул к ней правую руку и щёлкнул по лбу. Ауч! — Я прикажу тебя связать и заклеить рот. Слёзы душили, она шумно всасывала воздух через нос и долго выдыхала через рот, чтобы не разразиться долбаным фонтаном и не затопить тут всё вокруг. Горькая обида встала поперёк горла и не давала мёртвым словам вылететь наружу. Она на него обижалась! Не ненавидела, не испытывала к нему неприязнь! Девочка обиделась! Это, блядь, неправильно, это, блядь, не то, что она должна хотеть на него опрокинуть. «Мудак!» — бросить бы ему в лицо жалящее осой слово, и пусть он делает с ним, что хочет. Человек со здоровым ядовитым чувством юмора самодовольно бы вернул брошенную змею обратно, предварительно свернув ей голову: «Да, я мудак». И всем всё сразу ясно. Он мудак. А Джокер вернул бы в качестве сдачи канистру с бензином и спичку, и делай что хочешь. Хоть жги, хоть пей, хоть сам весь улейся. Плавали. Знаем. «Мудак», и он вытрясет всю душу, а потом вывернет наизнанку и помолитесь за несчастную, святые пассатижи. Всё это время Джокер наблюдал за ней, следил за её реакцией, как будто даже позабыв про Михеля. Когда Юля отвела влажные глаза от Джокера, то увидела, что парень смотрел то на неё, то на Джокера, ничего не понимая. Но Джокер быстрым рывком повернул её голову к себе и снова заглянул в лицо, читал зеркало её души, чтобы припрятать обидный козырь в фиолетовом рукаве. Юля снова отвернулась, утерев пыльное лицо, а вслед за этим услышала короткий смешок. Победный. Что-то вроде «с кем бодаешься, птичка-невеличка?» Куколка в руках кукольника. Вот кого она себе заказала несколько месяцев назад, а не милую игрушку в масштабе один к одному, у которой так весело дрыгались ручки да ножки. Это у неё, у дурёхи, всё дрыгалось, она тут марионетка, и все в этом зале плясали на верёвочках, даже преступники. Даже они, шарнирные болванчики, делали только то, что им приказывал безумец и лиходей. Джокер склонился к ней и тихо облизнулся около уха, отчего Юля вздрогнула, но не нашла в себе сил, чтобы повернуться. — Ну так… мы продолжим тогда? — с нескрываемой насмешкой он попросил разрешения. — Да пожалуйста, — она хотела ответить холодно, бросить слова почти спокойно и снисходительно, но услышала свой собственный обиженный голос. И, конечно, получила сдачу — Джокер отдалился от неё и громко засмеялся. Вернув всё своё внимание Михелю, он пропел своим привычным голосом, высоким и пугающим, опасным и полным предупреждения, что игра начинается. И тут… И тут бы не помешал врывающийся в кафе Бэтмен, чёрный мститель, хозяин крыш и мастер плаща и скрытности, весь обтянутый в-почти-латекс, но настолько элегантно, что ни единой мысли о геях. Рыцарь без страха и упрёка, кладущий логику на алтарь Джокера. Тьфу ты! Никто, наверное, не заказывал Бэтмена, потому что любой положительный герой — это всегда постный привкус. Ни соли, ни сахара. Ни рыба ни мясо. Рамки, рамки, рамки. Сплошные ограничения. Сплошные метания совести в духе Болконского. Бэтмен! На людях секс-символ, мачо, повеса и вольнодумец, сорящий деньгами миллиардер. Днём красавчик и мачо-чачо, а ночью герой чьего-то тёмного романа, охотник за нечистью, блюститель порядка и сам себе детектив. Никто не заказывал Бэтмена, потому что… женщины хотели урагана, взрывоопасности, страсти и дикой, запретной любви, которая бы сжигала и убивала логику. А Бэтмен… Это степенная любовь, это умиротворение, это томные вздохи и нежные объятия. Это долгие вечера в объятиях друг друга, это вино и совместная ванна. Юля вдруг вытаращилась на Джокера и спросила сама у себя: «Какого хрена я не Бэтмена заказала? Женщина, ты вообще в себе была?» Но Джей на неё уже не смотрел, он весь в игре с полунапуганным-полуохреневшим Михелем, который так и не сориентировался до конца: радоваться ему или всё-таки уже сейчас падать на земь и притворяться мёртвым? Кажется, до всех постепенно доходил посыл главзлодея: это самые серьёзные шутки, мальчики и девочки. Доказательство тому — три бездыханных тела в зале и полиция за стенами импровизированной тюрьмы, и пока непонятно, отпустит ли кого-нибудь на свободу Джокер. Даже его лиходеи могли остаться тут, похороненные под подорванным напоследок потолком. Пиф-паф, ребята, пиф-паф. — Мохито, Мохито, — кажется, Джокер смаковал слово, пробовал его на вкус, вертел на языке, упивался властью. Захочу — сразу убью, захочу — замучаю. — Бросай монетку, и да пребудет с тобой удача. Напутствие прозвучало скорее как угроза, нежели доброе пожелание на долгую дорогу в никуда мастеру-джедаю. Михель, вероятно, это почувствовал, осознавая, что игра скорее мирный аналог гладиатора, где Джокер — это, само собой, лев, а испуганный парень, брошенный на растерзание хищнику, он. Михель. Дерись или умри. Или ещё короче: умри. Дерись и умри. Дрожащая рука поднялась над столом, кулак расцвёл онемевшими пальцами, выпускающими монету, и время не то понеслось, не то замерло. Юля едва поборола желание броситься на стол и перехватить чёртову побрякушку и выбросить в груду наваленных кирпичей. Кажется, Джокер прочитал её мысли: он положил одну руку перед ней — дёрнись, и пальцы сомкнулся на шее. Он в нетерпении постукивал по розовой столешнице, покрытой пылью, и сама собой рождалась ассоциация: склеп. Ловушка-вывернушка. Тишина. Монета взлетела. Вдох. Выдох. Дзынь. Вдох-выдох. Две пары глаз устремились к столу. Вдох. Джокер не сумасшедший, он где-то на грани, вне понятий «добро» и «зло», он вне времени, вне учебников по психиатрии, вне систем. Он бездоказательная теория. Выдох. Монета крутится на ребре, тихо шуршит о пыльную столешницу. Вдох. Боги дайте сил дайте сил это пережить пожалуйста это какое-то безумие дайте сил раз это нельзя прекратить. Выдох. Юля пыталась выглянуть из-за Джокера, чтобы утолить страшное любопытство. Она не верила ни единому слову Джокера, потому что раз он такой идеальный — идеальная копия злодея, но даже будучи копией, он вне рамок законов, вне всего, — нельзя позволять развешивать лапшу. Лучше на этапе, когда он открывал рот с целью высыпать ворох ядовитых слов, закрывать уши и напевать что-нибудь себе под нос. Монета падает. Пиф-паф. Тик-так. Вдох. Орёл. Орёл, спасибо-спасибо-спасибо-спасибо! Спасибо. Только сейчас Юля обнаружила, что впилась тонкими побелевшими пальцами в локоть Джокера, прижалась к нему и наверняка с безумными глазами следила за происходящим. Он не отцепил её от себя, лишь посмотрел, чтобы одарить насмешливым взглядом и хмыкнуть. Она не отпустила, сжала его руку сильнее, хотела таким образом донести по нервам, раз слова бесполезны: «Господипожалуйста! Господипожалуйста!» Джокер, не обращая внимания на Юлю, взял пистолет и внимательно посмотрел на Михеля. — Ах-ах-ах, Мохито! Мохи-ито! Ах! Жизнь изо всех сил пытается улыба-аться тебе. Он поднял пистолет и направил дуло в потолок, приняв при этом такой вид, будто о чём-то изо всех сил думал. Михель напрягся, затряс головой, отрицая происходящее. Он положил ладонь рядом с монетой, утопая в немом крике: «Орёл! Это ведь орёл, черт возьми!». — Ты обещал, — всхлипнула Юля, ища глаза Джокера, стараясь заглянуть ему в лицо, чтобы попробовать воззвать к совести. Она у него должна быть. Должна. У любого негодяя есть душа, а Джокер давно доказал ей, что он не какой-то запрограммированный Иванушка-дурачок китайского розлива. Он не тостер и некофе-машина, способные только на встроенные в них функции: нет, он каким-то образом человек, так его да растак за ногу. — Но мы же игра-аем! — он вложил в голос такую невинность, что именно Юля на секунду-другую почувствовала себя злодеем. Как будто она отобрала у ребёнка конфетку, а не Джокер тут собирался всех перестрелять-перерезать. — Ты обещал, — она вытерла рукавом лицо, смешивая слёзы с белой пылью. — Пожалуйста. Она поджала губы, не разрешая страху и стону вырваться из горла. — Ну-у… — Джокер посмотрел в потолок, закрыл один глаза и затем вернулся к Юле. Склонил голову и с притворным удивлением спросил: — То есть мне не стоит в него стрелять? Нет? Юля мотнула головой, сопровождая действие полушёпотом: «Нет». — Ла-адно, — Джокер сунул пистолет в карман, а когда вытащил руку, между пальцами блеснул нож. — Я, знаешь ли, тоже не очень люблю все эти пистоле-еты, автома-аты. В них нет той эстетики. Бах, и всё. Никакого наслаждения. Ты права, куколка, лучше но-ож. Она сильнее уцепилась за его локоть и потянула на себя, продолжая размазывать слёзы по щекам. — Я всё поняла, — голос дрожал и не слушался, но Юля заставляла себя говорить, заставляла в болезненном спазме разлеплять губы. — Я больше от тебя не убегу, ты нашёл меня. Пожалуйста, давай теперь уйдём. Она уткнулась лицом в его рукав и позволила всхлипам перерасти в громкий плач, а когда смогла передышать удушливые частые вздохи, положила свою холодную ладонь на горячую ладонь Джокера, сжимающую нож. — Пожалуйста, — только и смогла выдавить она, прежде чем снова уронила голову на его плечо и позволила слезам катиться по лицу и впитываться в ткань его пальто. Сначала Джокер скривился, словно увидал что-то не очень приятное, а потом осторожно положил руку на голову Юли и погладил. — Ну-ну-ну. Раз дама так слёзно просит, разве я могу ей отказа-ать? Юля замерла и подняла на него мокрые глаза, а Джокер смотрел на неё исподлобья. Голос и взгляд разнились, словно перед ней два совершенно разных человека внутри одного тела. Заперты. Каждый тянул одеяло на себя. В голосе звучали понимание, сожаление, и сразу хотелось поверить и глубоко, легко вздохнуть. А вот взгляд… Жгучий. Тяжёлый. Коварный. Так и звенел колокольчик над паяцем: «Я придумал новую игру!» Если хотелось самообмана, сладкого, такого ядовитого и приятного, то не следовало смотреть в глаза Джокера, в эти отравленные зрачки, не стоило читать его губы, потому что они кривились в проклятой усмешке. Если хотелось самообмана, тягучего, как патока, как майский полдень, сладкого, как первый мёд, то нужно зажмуриться и для надёжности отвернуться. И слушать. И верить. Юля не хотела этого. Точнее, хотела, но не здесь, не среди пока живых и нескольких умерших. Она сделала усилие над собой и кивнула, соглашаясь на новые условия, хотя в её немом согласии никакого смысла. Джокер никогда не спрашивал разрешения, он просто делал. Брал своё. Играл. Переставлял фигуры, и даже король ничего не значил на шахматной доске, он мог погибнуть первым, а оставшиеся фигуры доживали своё хаотичное существование на поле брани. Чёрные погибали. Белые погибали. Никого не оставалось. Только смех разносился над всеми, летал стаей воронов. Аха-ха-ха! Эхе-хе-хе! Охо-хо-хо! Джей хлопнул в ладоши, потёр их друг о друга, предвкушая новую игру, и выискал среди подельников кого-то. — Эй! Ты! Будешь Командором. Тащи сюда вон тех двух. И этого рыжего тоже сюда веди. Американо! — он указал пальцем на Лоллу. — Ты тоже в деле. Бери стул и подсаживайся к нам. Юля собрала все свои силы в кулак и села прямо. Она больше не смотрела на Джокера, покорно ожидая, что он скажет. Слёзы оставили на щеках дорожки, и все тропинки собрались в одну, под подбородком. Вокруг стола собралось несколько человек — сквозь всё ещё мешавшую солёную пелену Юля увидела Лоллу, Юстаса, Михеля, Рыжего и двух посетителей. Их имён она не знала. Все внимательно смотрели на Джокера, иногда переводили испуганные взгляды друг на друга, потом недоумевающие на Юлю, а после снова на хозяина кровавого празднества по случаю захвата кафе. Джокер внимательно оглядел каждого, останавливаясь на лицах на несколько секунд и всматриваясь в глаза, полные непостижимости, обречённости и надежды. В конце он отстегнул от жилета часы и вложил их в ладонь Юли. Она ошеломлённо посмотрела на него и качнула головой, но он опередил её, не дав сказать ни слова. — Как вы уже заметили, — он поправил пальто и осмотрел себя, словно его волновал внешний вид, — у нас сегодня вполне безобидные игры. Полицейским я уже подарил считалочку, в орла и решку мы сыграли. Хм-м. Да. А повторяться я не люблю. Тогда-а-а… Он снова обвёл взглядом сидевших за столом. Молча. Все глаза — незряче затуманенные, подслеповатые, болезненно расширенные — устремлены на него. Неверящие. — Что за игра? — осторожно, очень аккуратно спросил Рыжий, сцепив руки в замок перед собой. Джокер приподнял один уголок губ, затем склонил голову и остановился на мужчине. Юля тоже посмотрела на Рыжего. Как и прочие, весь в побелке, призрак среди призраков, но пламя волос и бороды скрыть невозможно. И всё-таки они все словно полтергейсты, один только Джокер ярким пятном выделялся среди полуживых присутствующих. Как напоминание: «Останется только один: угадайте, кто?» — Люблю деловых людей, — Джокер подёрнул плечами и откинулся на спинку барного стула. Причмокнул. Облизал губы и небрежно обвёл пальцем присутствующих. — М-м-м… Сыграем в города. Правила известны всем, полагаю. В детстве все играли? Да-а? Лолла неуверенно кивнула и тут же затравленно оглянулась. — Отли-ично. Куколка будет секундантом, — Джокер лениво повернул к Юле голову, сложил губы уточкой и ткнул пальцем в свои часы в её дрожащих руках. — Но мы-ы немного изменим правила. Никто не против? Ита-ак. А-а… — он указал на двух посетителей, замыкавших круг игроков. — Ты будешь Бонд, а ты-ы… Дин-Дон. Детская игра во власти Джокера могла вылиться во что угодно, особенно во взрослое кровопролитие. В детских забавах тоже часто умирали, но понарошку — «как будто». Стреляли из веточек, взрывали песочные куличи, слепленные в нежных ладошках. Бах, и песок в стороны. Никто не умирал по-настоящему, чтобы насовсем, навсегда, непоправимо. «Обедать!», — и мертвецы вскакивали с тёплой земли, наскоро отряхивались и неслись домой. Суп. Хлеб. Жизнь. Почему-то в мгновения, когда жизнь и смерть равносильно тянули одеяло каждый на себя, детские воспоминания особенно болезненно воспринимались. Потому что счастье было и ещё могло быть. Но вот приходил злой размалёванный клоун — клоуны такими не бывают? Ещё как бывают! — и провозглашал себя жнецом. Смеялся только он, этот клоун, а вокруг него трясущиеся от ужаса взрослые, а страх у них, как в детстве. «Жесть! Мячом окно разбил!» — вот такой страх. Ощущение какой-то особой непоправимости и неправильности. Необратимости. Юля моргнула раз. Второй. Тряхнула розовыми волосами, с плеч посыпалась пыль, словно Юля и не Юля вовсе, а вдруг ожившая статуя посреди хаоса подземелья. Джокер заглянул в её глаза, нахмурился и, наклонив голову чуть ниже, спросил с жирной щепоткой иронии, и она утонула в черноте и серьёзности. У него всегда всё неправильно. Глаза смеялись, рот ронял колючие слова. Рот улыбался, а в глазах сущие дьяволята. — Есть кто дома? Наде-еюсь, ты не собралась терять сознание посреди игры? Потому что, ах! — каждый важен. Сама понимаешь. Как же игра продолжится без… э-хе-хе… секунданта? — Всё хорошо, — Юля откашлялась и попросила воды. На смену Лолле пришла одна из новеньких девочек, она принесла всем по маленькой бутылочке воды. Всё готово. — Ита-ак. Правила простые. М-м-м… Запоминайте с первого раза. Я назову город и запущу маятник. По цепочке вы должны будете называть сле-едующий город на последнюю букву предыдущего. Память освежили? Да-а? Хе-хе. Отлично. Но-о-о, чтобы было интереснее, мой верный секундант будет помогать мне отмерять по де-есять секунд для каждого игрока. — А если мы не успеем? — в голосе Лоллы лёгкий вызов. Джокер сунул руку в карман пальто, достал пистолет и пожал плечами, небрежно расставив руки в стороны. Так он больше походил на мистера Икса, чем на себя, но это всего лишь иллюзия. И мистер Икс вряд ли стал бы хорошей альтернативой Джокеру на самом деле, так что надо отдать должное злодею в фиолетовом. Он хотя бы делал вид, что соблюдал заданные им же правила. Да и вряд ли его кто-то смог бы упрекнуть в обратном: правда проигрывала пуле в лоб. Пардон. Джокер долго молчал, снова и снова разглядывая игроков. Складывалось ощущение, что он либо сканировал их каким-то своим внутренним детектором, либо искал слабые стороны. Страх о многом говорил: кто слаб, тот и мёртв. Ладно хоть не заставил их драться друг с другом, вот это точно лишнее. Шоу на миллион, выигрывал только маэстро. Наконец, облизав губы, он посмотрел на сидевшую слева от него Лоллу и, приподняв голову, громко и выразительно произнёс: —Американо, у тебя де-есять секунд. Хах. Юмми-Юмми, отсчитай девочке время. Ита-а-ак… Эхе-хе…Поехали, котята. Техас. Лолла чуть не подскочила на месте, чем вызвала смех Джокера, и выпалила почти произвольно: — Ставрополь! На первых парах всё казалось предельно просто: знай называй города, не зевай, ворон не считай, и будет тогда вселенское счастье. Но Джокер менял правила прямо по ходу пьесы, так сказать. Он мог оборвать время на восьми секундах, мог начать подгонять Юлю считать медленнее или наоборот — быстрее, а мог приняться что-то напевать себе под нос скрипучим голосом, иногда переходящим в угрожающий шёпот, и это очень, очень отвлекало. Когда на третьем круге, пока всё шло хорошо, очередь снова не дошла до Юли, она не успела даже рта раскрыть, назвав город. Джокер приобнял её, прижал к себе и закрыл рот ладонью. Она подняла голову, насколько возможно, и посмотрела на него, а он, отвечая ей насмешкой, принялся вслух считать, нарочно растягивая слова: — Ра-аз, два-а – булава. Три-и, четы-ыре – прицепили. Пя-ать, ше-есть – негде есть. Се-емь, во-осемь – сено косим… Юля вовремя одумалась, в самый последний момент укусила Иуду за пальцы и выпалила: — Мадрид! Он потрепал её за волосы и похвалил: «Молодец». Ой ли! Выбитая из колеи Лолла наклонилась в другую сторону от Джокера и, глядя на него, неуверенно приняла эстафету, изо всех сил стараясь не допустить физического контакта — ну-ну: — Дубай. — Принято! — воскликнул Джокер. Наверное, все и каждый хором подумали «Йошкар-Ола», и Рыжий не стал изобретать велосипед, а воспользовался шансом на миллион. Десять секунд — не то время, которым стоило разбрасываться направо и налево. — Йошкар-Ола, — почти сразу сказал Рыжий и в упор посмотрел на клоуна. «А». Америка. Нет! Ну что за… Юля закрыла глаза, представляя себя на месте каждого человека и стараясь мысленно подсказывать. Враз осунувшийся Юстас пошамкал ртом, поперекатывал какие-то варианты во рту, каждый взвесил на языке и неуверенно, заикаясь, ответил: — Абрау-Дюрсо. Конечно, почти сразу на стол легло новое запоздалое условие: ни одного русского города в списке быть не должно. Ни одного. И Джокер коснулся пистолетом своей щеки. Это нечестно. Юля не стала высовываться и вставлять слово поперёк, потому что пёс его знает, сколько ещё игр мог предложить взамен Джокер. И главное — каких. Он навыдумывает тут «прятки в гробах», а люди мучайся потом. Или мог расставить на головах баночки и начать палить по ним. По кому по ним — по людям или по баночкам — какая разница. И если кто-то сдохнет от пули в лоб — это его проблемы, а не Джокера. Или «догони меня, кирпич»? Жестоко. Рация периодически шуршала, великий комбинатор то и дело переговаривался словцом-другим с полицаями, наставлял их на путь истинный, и пока те не рвались на амбразуру. У них аргументы хорошие — хоть ОМОН, хоть пули, хоть танк пригонят, а у него аргумент повесомее — заложники. И он уже доказал, что шутить намеревался только с самыми серьёзными намерениями. Малыми жертвами бы никто не отделался. Он не выдвигал требований, лишь напоминал о том, что они с ребятами просто почти по-семейному общались. Его помощники следили за заложниками и проверяли периметр, чтобы ополоумевшие копы не смели нарушить условный договор. А пока всё шло гладко. Видимо, Джокер тоже так решил, поэтому наклонился к сумке, стоявшей рядом со стулом, потянул язычок молнии. Никто не шелохнулся — себе дороже. Послышалось шуршание. — Осло, — самоуверенно ответил Бонд. Ему больше пошло бы какое-нибудь анимешное имя Наруто — это, наверное, почти единственный персонаж, которого Юля могла отличить от всех прочих. — Орлеан, — кажется, Дин-Дон — классический гот-эльф — удивился своему ответу, мгновенно пришедшему на ум. Секунда. Джокер выпрямился и посмотрел на Юлю. Вторая. Джокер приподнял руку и что-то бросил ей. Юля вздрогнула и на автомате поймала брошенную вещицу. Три. Юля застыла с гранатой. Как?.. Что?.. Дыхание перехватило. И смех, высокий и заливистый, но нифига не смешно. Сердце пропустило удар и вернуло его, с удвоенной силой стукнувшись о рёбра. А над ухом едкий, почти ядовитый голос, пропитанный порохом и смехом: «Четы-ыре, эхе-хе, пять…» И дуло пистолета заглянуло ей в лицо, рыская по нему, словно выискивая место для прицела получше, послаще, поглубже. «Во-осемь…» — шёпот вливался в ухо соляной кислотой и плавил кости. — На… Нагасаки, — сквозь сжатые зубы пролепетала Юля, всё ещё держа гранату в ладонях, как птенца, выпавшего из гнезда. Бережно. Аккуратно. Даже когда Джокер взял да разжимал её пальцы, гаденько посмеиваясь, она сжимала их ещё сильнее. Крепче. А он больно разжал и отобрал ставшую горячей от тепла рук гранату. — Аха-ха! Охо-хо! Не жа-адничай! Все-е хотят поиграть, твоя очередь ещё настанет, маленькая жа-адина! Н-ну? Хе-хе, — отчитал он её и бросил вещицу полуживой Лолле. Юля тяжело дышала, по-рыбьи хватая воздух и кое-как проталкивая его в лёгкие. Больно дышать. Трудно сидеть. Сейчас бы лечь, пусть даже на пол — наплевать. Наверное, она заметалась на стуле, потому что Джокер взял её за плечо и успокаивающе похлопал по нему. Почти заботливо убрал розовые пряди за уши и погладил по голове. Она слышала его голос так близко, совсем рядом, но не могла разобрать ни слова: не голос, а гул. Белый шум, жидким воском вливающийся прямо в мозги и тут же застывающий. Она не слышала свой собственный голос, но чувствовала, как шевелились её губы: — Давай уйдём. Пожалуйста. Я всё поняла, я больше не убегу от тебя. Давай уйдём. Он повернулся к ней всем телом и разочарованно вздохнул. Затем взял её за подбородок и повернул к себе. — Посмотри на меня. Ну-у же. Хм-м. Она почувствовала себя усталой, разбитой, ей захотелось лечь и укрыться одеялом. Прошлая бессонная ночь наконец дала о себе знать в самый ответственный момент, когда банальное «соберись, тряпка!» уже не действовало. И кофе бы не помог. — Ах-ах! Куколка! Не порть нам весе-елье! И к тому же… м-м-м… — он наклонился к ней и выстрелил каждым словом: — Уро-ок считается законченным тогда, когда он — ах! — усвоен. Так во-от. Когда я увижу, что ты запо-омнила, как себя надо вести, тогда и — м-м-ха… только тогда мы, мо-ожет быть, закончим. А пока… хе-хе… играй. И они играли. Канитель. Карусель. Никто не трогал «кольцо всевластья», они бросали гранату друг другу очень бережно, даже почти передавали, как дохрена хрупкий ёлочный шарик. Если на первом кругу каждый торопился избавиться от опасной штуковины в своих руках, то теперь понимание настигло каждого — если бахнет у соседа напротив, то заденет каждого, дружище. «Нас того это самое, а мы ничего, крепчаем. Ух, какие мы крепкие!» Воистину: то, что тебя не убивает, делает тебя… страннее. Когда всё стало почти по-семейному и обыденно, Джокер перестал быть добрым воскресным дядюшкой, следившим за выполнением правил детишками. Он отобрал гранату у Дин-Дона, сорвал заветное колечко и сунул крутобокую штучку без оного Лолле со словами: «Смотри не урони». И залился смехом. Пугающим. Громче громкого. Глаза всех и каждого тут же устремились на Лоллу, минуя главзлодея, потому что каким бы он ни был паразитом, во-первых, вслух этого никто не скажет — камикадзе тут не завелось, а во-вторых, главгероем и главзлодеем в одном лице разом стала Лолла. Бэтмен дня просто. С Джокера как с гуся вода, от него что-то требовать — всё равно что предъявлять претензии улитке, заползшей на хозяйскую петунию. Улитка на поверку может оказаться плотоядной: ты ей кыш, а она уже полруки сожрала, зараза. А вот если Лолла струсит и разожмёт свои проворные пальчики, то наложат кирпичей все, а потом ангелочками вылетят к праотцам. Полетят до самых звёзд, как бароны Мюнхгаузены. По канону Джокера никогда не пугали такие моменты, вон он как в фильме раздавал при ограблении заложникам гранаты без колечек — и ничего. Ему норм. Ему весело! Юля задохнулась от смеси паники и возмущения. Лолла держала гранату, не прекращая на неё смотреть, а игра продолжалась. «Тик-так, тик-так», — вплетался злой шёпот. Теперь у игроков уходило на секунду-две, а то и три больше, чем в самом начале. Потому что и они пристально следили за игрушкой в руках красавицы. — Б… Б… — заикался Бонд. — Бе… Берген. Тишина. — Дин-Дон, — на пятой секунде Джокер нарушил молчание и положил ладонь на плечо Лоллы. Пальцы поползли вниз, к зажатой штуковине — ой, мамочки! — Ди-ин-До-о-он. — Нюрнберг! Нюрнберг! — заорал Дин-Дон, и тут же Рыжий глянул на него и попытался успокоить, но хрен там плавал: «Всё хорошо, успокойся, всё нормально. Дыши». Дин-Дон кивнул и всхлипнул, пряча рот и испуганные стоны безумного отчаяния в кулаке. После такого, если они выживут, конечно, тут всех и каждого без экзаменов в ВДВ-шники обязаны принять и тут же дембельнуть за заочно пройденную службу с отличием. Джокер чуть наклонил голову и, касаясь языком нижней губы, поводя им из стороны в сторону, рассматривал Юлю. Она уставилась на стол и бесконтрольно загибала пальцы. — А что вы все такие серьёзные? М-м? Интересно, если кому-то удастся — чисто гипотетически — убить вот этого паяца, то это будет считаться угрозой и причинением обиды? Ну, например, Америке. Или Китай должен охренеть? Развязалась бы какая-нибудь политическая война в духе «Ах вы так! А мы тогда вот так! Не сметь имущество портить!» Горячие пальцы прикоснулись к её запястью, словно проверяя пульс. Пациент скорее мёртв, чем жив. — Гватемала, — не помня себя, выдавила на выдохе Юля. Так. Стоп. Это точно город? И мистер злодей, прочитав немой вопрос в её зависшем взгляде, в ответ покачал головой и поцокал языком. — Куколка, ах-ах! Ку-у-уколка, э-это страна в Центральной Америке. Игра окончена! Уха-ха! Серьёзно? Он сейчас её застрелит? Ох ты ж ёпт! Охуеть какой урок! На хуй такие уроки! А Джокер положил на стол пистолет и потянулся к карману: маэстро не очень любил огнестрелы, пиф-паф не в его стиле. Вот нож — это да! Это тема. Но он ведь это нарочно, наро-очно. Что-то похожее уже случалось с ними — ах, да, это был славный вечер игрищ «Искалечь девочку». Тогда он оставил на краю стола нож и даже разрешил Юле поиграть в героя, вот и сегодня всё повторялось. «Умрёшь — начнёшь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь». Ладно. Импровизированный план «А»: хватай, блядь, пистолет! Сумасшедший план «Б»: «Если не выстрелишь, хотя бы стукни его прикладом, почеши свою хотелку вдарить мудаку». Конечно, она сделала это — схватила сраный пистолет и направила на Джокера чёрный провал дула. И тут же поднялась со стула и сделала шаг назад. Она слышала, как зашелестели преступники, ясно представляла, что точно так же сейчас на неё смотрели автоматы или что там у них ещё. Её пуля против их пуль. Жизнь шутника за покой и равновесие в мире — выгодная цена, надо брать. Правда, сдачу вернут её изрешечённым тельцем. Щёлк. Ой. О-ой. Щёлк. Пистолет не заряжен. Ладно. План «П» — полный пиздец. Юля сдала назад ещё на пару шагов, встав так, чтобы между ней и Джокером этот самый стул и стоял. Он ведь не примет извинений? Нет? Точно? «Пардон, месье, же не манж па сис жур». Случайности не случайны, с Джокером вообще ничего не бывало случайным. И вот сейчас он смотрел на неё с сомнением, чуть повернув голову в сторону и прищурившись. И, сунув в рот конфету, захваченную из розетки, — обёртку бросил на пол,— причмокивал, и непонятно: то ли ему вкусно, то ли это звуки предупреждения. Юля посмотрела на игроков за столом и поймала целый букет эмоций: испуг, надежду, жалость, укор. И вернулась к Джокеру. Ей всегда казалось, что его шрамы на щеках восковые — поцелуй покрепче, обдай жаром дыхания, и они расплавятся и растекутся по коже. Ничего подобного. Сколько раз она уже пробовала всё это — живой. И шрамы самые настоящие. Иначе давно бы уже растеклись по лицу от её поцелуев. А теперь что? А ничего. За окном начало мая. И всё. «Это май-баловник, это май-чародей веет свежим своим опахалом». Юля вздрогнула, а Джокер уже успел сократить между ними расстояние, шаг, другой, третий. На её языке горечь поражения, а в душе расплескалась отвага, оставив после себя предвкушение страданий. Холодно и жарко одноврЕменно. Или одновремЕнно. А его чёрные провалы на лице скользили по ней, липкие, цепкие, так и жаждали уцепиться за хрупкое горлышко. Воспалённый, влажный взгляд. Шрамы расползлись в улыбке, то ли вымученной, то ли это театральное зрелище на бис. В этом весь Джокер. Нуарный. Арт-хаусный. Юля медленно положила пистолет на стул, негромкий стук от соприкосновения оружия и поверхности тихо чиркнул по воцарившемуся безмолвию. Она сунула руку в карманы на груди и вздрогнула. В кармане вязко и сыро. Юля вытащила руку и посмотрела на вымазанные в красном пальцы. И мгновенно забыла про опасность номер один, тут же принявшись ворошить злосчастный карман и область возле него, выискивая разрез или что-то похожее. На кроваво-красной развесёленькой ткани кровь не видна. Но на ощупь — вот она, оставалась на пальцах. Юля никогда не видела себя героиней дешёвого любовного романа, в котором девушки штабелями падали от любого вида крови: будь то даже разбавленная гуашь или пролитый кетчуп — хлебом не корми барышень, дай без чувств повалиться спиленными берёзами. Она не боялась крови, ни своей, ни чужой, но это в масштабах «оу, ты пальчик уколола, дай подорожник приложу». «Мам, я умерла. Прям по-настоящему. Совсем. Навсегда. Нет, точно не понарошку». Отчего-то смешно и страшно, и чёрт знает сколько ещё чувств примешалось тут же к болезненному комку эмоций. Юля подняла глаза на игроков за столом и зачем-то показала им дрожащие окровавленные пальцы. Боль до сих пор не вспыхнула, не давая обнаружить точное место раны: адреналин действовал лучше любого обезболивающего, а теперь организм услужливо поддал ещё немного. «За счёт заведения». Она вытерла пот со лба, оставляя на белёсой коже алые следы. Джокер подошёл к Лолле, отобрал у неё гранату и отбросил в сторону. Юля видела, что даже его подельники присели в ужасе, теперь ничем толком не отличаясь как следует от заложников. А Джей как ни в чём не бывало пожал плечами и, хихикая, посмотрел на враз побелевших и, наверное, поседевших ребят за столом. — Учебная, — промурлыкал он и подмигнул Лолле.*** Я за всё заплачу сполна. Было, не было — всё вина. Двери стёрты, кругом стена И в колодцах не видно дна. Тишина вокруг, тишина. Мадам Тихоня (Ольга Козловская)