Боже, храни АлиЭкспресс

сходи со мной куда-нибудь с ума, нелепицы нелёгкая сума. хоть в сумме сумм миссаж невыносим, сходи со мной, сомнение. засим сойди с меня, взойди на эшафот обыденных, как таинство, забот. се — верности унылый ритуал: кто боль свою в ресницы целовал, крутил в руках, упрятывал во рту — не перейдёт последнюю черту за музыкой неслыханною тьмой но скажет ой… Ростислав Ярцев

      Нескольких своих прихвостней он бросил на амбразуру: отдувайтесь, вам же за это заплатили, мальчики. И они честно отрабатывали то, на что подписались, — отстреливались от ополоумевших полицейских, гадавших, то ли ряженый фанатик устроил шоу, то ли какое-то ни с кем не согласованное кинцо тут снимали. Наверное, им хотелось верить во второе, но убитые… Трое несчастных не встали даже когда засвистели всамделешние пули, а кто-то главный на улице заорал во всю глотку в матюгальник: «Суки! Блядь! Не стреляйте, там же заложники!»       И пальбу тут же свернули.       Полицейские всё поняли и осознали, захватчики прекратили ответное пиф-паф. Всё это Юля ещё застала, успела ухватить краем глаза, и увиденное надолго осело в охреневающем мозгу. Правду ли написал ДжекВоробей_из_воронежа? Пиратская ссылка что-то вывела из строя в русско-китайско-американской кукле, которая на поверку оказалась очень даже человеком и очень даже опасным. Батюшка Азимов пошёл по бороде.       Джей — не игрушка. Ни хрена не забавная безделушка в масштабе один к одному. «Кто же ты?» Бэтмен попробовал найти ответ: «Ты тварь, убивающая за деньги». Но Джокер, как бы это ни звучало странно, выше этого. Деньги — не цель и не средство, для него деньги — это всего лишь мусор, который порой пригождался по какому-нибудь случаю. Костюмчик прикупить или сжечь пару лямов. Делов-то. Деньги. Слово из шести букв, за которым спрятаны людские страхи и чаяния. Ради бумажек человек убивал, продавал и продавался. Вот и Юля пошла на поводу у своего каприза и купила человека. Террориста. Агента хаоса. Анархиста.       Она правда думала, что ей пришлют хорошую резиновую подделку? Тянущийся человечек, как в старой рекламе жвачки «Бумер»? Да нихрена она не думала. Нечем думать в этой глупой голове. Там даже опилок не нашлось бы, не то что извилин.       Пока заложники стонали и охреневали от только что состоявшейся перестрелки, Джокер ухватил Юлю за локоть и потащил через весь зал в сторону кухни. Она не упиралась, только пыталась оглядываться, выискивая ребят. И сердце стучало: «Живые? Живые?» Из-под поваленных столов то и дело выглядывали макушки. Рыжая высунулась и тут же спряталась. А вон там, кажется, Лолла. Живые вроде.       А Михель? Юля пробежалась взглядом по залу. Михель!       Джокер стукнул дверь кухни и втолкнул внутрь Юлю. Оказывается, у чёрного выхода ждали его прихвостни: трое человек в карнавальных масках поспешили за ними, то и дело оглядываясь и проверяя периметр. А на улице их уже ждала группа захвата, но Джокер, на понт его не взять — даже на живца вряд ли получилось бы, повёл Юлю перед собой, держа пистолет — перед выходом зарядил свою игрушку — у её головы.       И только они вышли, он сунул руку в сумку на плече у одного из сообщников и вытащил гранату. Повертев её и рассмотрев со всей любовью, почти сразу вложил оную в Юлину ладонь. Полицаи сначала присели, замерли, поняв, что за штучка такая у девочки в руках, а потом разом медленно, как по сигналу выпрямились, хором соображая, что же им делать. А Джокер по-хозяйски просунул один Юлин пальчик в колечко и многозначительно поцокал языком, так что всем и каждому стало ясно: хана. Сиротливая испуганная мысль с надеждой мелькнула в её голове: «Учебная?» Но на своей шкуре проверять не очень-то хотелось, потому что хоть боевая, хоть муляж — Джею как бы фиолетово. Он как-то уже однажды сказал, что такие парни, как он, до не то что до глубокой — до старости нечасто доживали. А уж если с собой можно прихватить десяток зевак, тут уж смерть не зря махнула косой.       Джокер держал её за плечо, весьма ощутимо, чтобы дать понять — рыпнись, и увидишь праотцов раньше, чем успеешь зевнуть. Так они и шли мимо здания, зажатые между кирпичкой и полицейскими. На мушке. И Юля изо всех сил молилась, чтобы бравые мужики в форме не начали палить по ним, но вопреки ожиданиями они оказались догадливыми ребятами. Испугай девочку — она дёрнет за колечко. Накроет всех, и полетят они ангелочками на паровой тяге до самых ворот рая всей гурьбой на встречу с офигевающим апостолом Петром.       Но… На самом деле вряд ли он хотел себя подрывать. Кто-кто, а этот человек умел ценить жизнь как никто другой.       Юля не сопротивлялась, но и не спускала глаз с целившихся в них полицейских. Любой шорох мог заставить её вздрогнуть, и Джей даже не удосужился придерживать её руку, чтобы предостеречь от непоправимой глупости. На всё воля случая, куклы сами должны понимать, что пиздец вот он, в руках девочки.       Трое преступников озирались, сверкали злыми глазами, разве что не скалились своими масками и не рычали в них, как загнанные звери. Один впереди, один позади, а третий перед ними, тоже в качестве живого щита. У Джокера как минимум два человека в запасе на непредвиденный случай — Юля и этот, который прикрывал её. Хотя прикрывал — слишком громкое слово. Мельтешил. Маячил. Он не попадал в общий шаг, выбивался из строя, был весь какой-то дёрганый. Постоянно вертел головой — и как она у него до сих пор не отвалилась?       Мистер «я агент хаоса» и его миссис Игрушка старались изо всех сил покинуть кафе. Точнее это Джокеру не терпелось слинять отсюда, а Юлю он и не думал спрашивать. Он просто забирал своё.       Так они и шли вдоль дома. Джокер само спокойствие — безумное, сумасшедшее, но всё-таки вёл он себя хладнокровно. Сверлил насмешливым и внимательным взглядом полицейских, которые голодной сворой следовали за ними, ни на секунду не отпуская оружия. Юля понимала: не будь её, они бы не церемонились и не устраивали тут арт-хаусное шоу «покружимся в балетном па с психопатом». Не расшаркивались бы перед ним. Когда охреневание чуть отступило и слух снова вернулся, Юля услышала, как один из полицейских очень спокойно, методично просил остановиться и отпустить заложницу, он почти убедительно обещал, что Джокеру — читай, ряженому клоуну — ничего не сделают. И что он сам, этот подтянутый полицейский с седыми усами, проследит, чтобы приговор, который в итоге вынесет судья, не был бы слишком строгим. Возможно, до тюрьмы дело даже не дошло бы, и его передали бы в психиатрическую клинику на поруки добрым санитарам.       Джокер молчал и сверлил полицейского долгим, пронзительным взглядом, будто лазером. Юля пару раз отважилась поднять голову. Джокер не возражал. Этот внимательный взгляд не понравился ей, но законник понял его явно иначе — как согласие, только никак не мог взять в толк, какого ж рожна шизик не сбавлял шаг. Мистер, он и не думал останавливаться.       Нет. Определённо нет.       Другие полицейские шли за первым чуть позади, но так, чтобы не заслонять друг друга. В итоге получился клин, действия слаженные, сгруппированные. Конечно, они пасли негодяев, нога в ногу, как охотничьи псы шли по следу хитрой лисы. На каждую хитрость приходилась своя уловка.       Юля прислушалась: выстрелы в кафе снова застрочили — та-та-та, та-та-та. Она зажмурилась, почувствовав головокружение и желание остаться на месте. Ей хотелось на волю, в верные руки родной полиции и чтобы её отвезли в больницу. Боль оттаяла, и теперь справа в рёбрах неприятно пульсировало, и Юля ощущала неприятную влагу, и прилипший к коже кигуруми, и накатывающую слабость. Наверное, её шаги сбились, потому что Джокер ухватил её поудобнее, теперь как будто не только выставляя перед собой живым щитом, но ещё и придерживая.       У перекрёстка из-за угла с визгом стираемых шин вырулил, чуть не сбив знак «Стоянка запрещена», синий фургончик «Фольксваген». Водитель вжал педаль тормоза в пол, и его спас от полёта только ремень безопасности, опоясавший грудь. Дверь фургона отъехала в сторону, наружу выглянул мужчина — маске Микки Мауса — с автоматом наперевес, тут же устремивший оружие в полицейских. Те ответили короткой очередью, но на линию огня тут же выбросили Юлю. Она пригнулась и закрыла руками голову, онемев от ужаса, в горле застыл визг, так и не родившийся на свет. До того почти танцующая походка Джокера сменилась на лисью. Он отобрал у Юли гранату, выдернул кольцо и бросил игрушку полицейским. Один из них, ошеломлённый происходящим, поймал её и оглянулся на сослуживцев.       Джокер быстро втолкнул оглушённую Юлю внутрь фургона, он и его люди нырнули следом, и машина с визгом тронулась с места, оставив на асфальте чёрные следы. Юля прислонилась к стене, не переставая шептать, как мантру, одно единственное слово: «Учебная… Учебная…»       Она подняла на Джокера глаза в надежде прочитать что-нибудь важное по его загримированному лицу, скользила по приоткрытым в таинственном предвкушении губам, заглядывала в прищуренные глаза, тёмные, как долгая зимняя ночь, берущая начало после полудня. Тик-так, и маленькая стрелка часов касалась цифры три. Тик-так, и темнота опускалась на город, на крыши домов, забиралась в обогретые квартиры. И вроде бы день, но на самом деле… На самом деле ночь, чёрная, беспроглядная, пугающая неизвестностью. В глубине глаз этого монстра целая вселенная, с большими и малыми медведицами, с…       Бах!       Юлю отбросило к противоположной стене. Она впечаталась в неё и сползла полумёртвой тряпичной куклой на пол. Разноцветные звёзды заплясали перед глазами, превращая всё вокруг в цветастое месиво. В ушах странный гул, отзывающийся болью в висках.       Она тёрла глаза, чтобы избавиться от фантасмагории в лучших традициях экспрессионизма, но уставший организм отказывался найти в закромах ещё хоть одну крупицу бодрости. «Хватит», — жаловался мозг, пытаясь изо всех сил впасть в спячку или хотя бы умереть. Юля ещё какое-то время боролась с собой, но после безуспешной попытки забралась на сиденье и прислонилась к спинке, то и дело сглатывая ставшую солёной слюну. К цветастому карнавалу перед глазами на несколько секунд прибавился яркий оранжевый цвет, но вскоре исчез. Она попробовала поискать Джокера, с трудом повернув голову на тихое хихиканье, но вскоре поняла, что он посмеивался не над ней. Маэстро самозабвенно смотрел в заднее окно и довольно щурился, как кот на солнышке. Взрыв, трупы, разбросанные части тел по асфальту согревали его жестокое сердце и наполняли его теплотой и сюрреалистическим уютом. Как если бы Шляпник оказался не добряком с поехавшей миленькой кукушечкой, а зазеркальным ряженым Зодиаком.       Вконец устав бороться с собой и усталостью, Юля позволила себе распластаться в безвременье. Вязком, горячем, липком, как тягучий мёд. Она прижала ладонь к пульсирующей точке на рёбрах справа, с досадой осознавая, что всё ещё в сознании и всё ещё живая. Не так-то просто потерять сознание, куда проще плавать в полусне и ловить улыбку чеширского кота.       А потом, когда шум и гам в ушах приутихли, звуков стало больше, и не каких-то разношёрстных, а вполне ожидаемых. Сирены заливались, давились, выли, как неистовые ведьмы на шабаше. Машина от раза к разу вихляла, её заносило то влево, то вправо, так что Юля впилась в поручень намертво. В нестройный хор сирен вплетались неестественные, искажённые громкоговорителями голоса полицейских, не согласных отставать от офигевших душегубов.       Поворот! И Юля чуть не улетела с мягкого сиденья, взвизгнув. Хотелось самой голосить сиреной, но собственный голос куда-то провалился, утонул в пересохшем горле, да так и застрял. Получалось только подвывать и скулить.       Влево. Вправо. Машина завихляла, фургон затрясся, пошёл ходуном, все находившиеся внутри вцепились в поручни, ругаясь на чём свет стоит. Мат-перемат стоял такой, что уши сами собой отказывались слушать паскудную брань. Не единожды Юля припечатывалась головой в окно и морщилась, скулила ещё громче и отчаянно боялась. Боялась, что водитель не справится с управлением и впечатается в столб, в стену, в дом. Вылетит на встречку, и пока, мамулечка, машу тебе с облака оторванной рукой.       А когда водитель втопил тормоз в пол, визг разнесчастных колёс слышал, наверное, весь район, если не город целиком. Юля едва не перелетела через сиденье, успев уцепиться за впереди стоящее кресло и впечататься в него грудью. Рёбра спасибо не сказали. А рана отозвалась такой какофонией боли, что тут-то, кажется, Юля всё-таки потеряла сознание. Вряд ли надолго, потому что когда пришла в скрипучее и обушмаренное себя, то не обнаружила ничего нового и уж точно ничего хорошего. Всё та же погоня, всё те же лица в салоне, только на этот раз нелюди отстреливались.       Все стреляли. Полицейские в несущуюся сумасшедшую машину, улепётывающую будто от самого дьявола — что недалеко от истины. Джокер, усевшись на самое последнее одиночное сиденье, оседлав его как коня, целился из автомата — кажется, из автомата — и палил по преследователям, ни в чём себе не отказывая. Один из его подельников лежал в проходе — жив ли, мёртв ли, хрен его не разберёт.       И они всё ещё неслись как полоумные, как оголтелые, мчались не иначе как в ад, чтобы поспеть к разожжённому специально для них новёхонькому котлу.       Сволочи. Паскуды. Юля сжала зубы и зажмурилась, отчего стало только хуже, и пришлось распахнуть глаза во всю небывалую ширь. Её мутило. Машина мчалась, по салону гулял шальной ветер, заскочивший через распахнутые задние двери, и именно сейчас меньше всего хотелось потерять сознание. Тогда пришлось бы отпустить поручень и упасть в объятия случая. Случиться могло что угодно, а удача не на стороне перепуганной и раненой девчонки. Погоня — раз. Перестрелка — два. Джокер — три. Тут следовало оговориться: Джокер не в рукаве, не козырь, а вихрастое чудовище.       Машину по-прежнему периодически кидало из стороны в сторону, и Юля даже помолилась всем, кого знала, сначала по очереди, а потом всем разом. Пусть сами разбираются, её дело малое. «Сука, сука, сука!» К молитве тоже прилагалось.       Город проносился мимо окон, улицы мельтешили, змеями завязывались в тугие шипящие полицейскими голосами узлы. Пули свистели, несколько удачно залетели в салон и утонули в Юлином визге. Раз! Раз! Одна за другой пробили лобовое стекло, но обошлось: водителя не задели. Всклокоченная фигура в синем комбинезоне съёжилась, выматерилась и крутанула руль. Юля, дрожа и стуча зубами, обернулась, не выпуская поручня из рук, и увидела, как мастерски Джокер держался за балку по верху салона. А в противоположной стороне от него, так же ухватившись, отстреливался помощничек. Они оба периодически прятались за пристенками и выныривали, чтобы послать пару пуль в преследователей.       Город охреневал. Юля охреневала не меньше, а то и больше, затянутая в самое пекло. Машину заносило, колёса визжали, и Юля тряслась на сиденье сама по себе и с машиной вместе. От страха. Её подкидывало на крутых виражах, она то и дело припадала головой к стеклу и очень удивлялась, как то ещё выдержало такой наглый натиск.       Сквозь вой сирен и визг машины отчётливо донёсся смех Джокера. Высокий. Злой. Полный дикого, необузданного удовольствия. Смех гиены, такой же хищный, такой же пугающий, и кожу обдавало холодом и жаром одновременно. «Ух-ха! Ух-ха-ха-ха! Ух-ха-ха!» — клоун веселился.       Бах! Бах! Бац! Юля не хотела оборачиваться, но всё равно обернулась и сквозь вихляющие задние двери увидела, как полицейские машины въезжали одна в другую, сталкивались, грудились, воя, как адские приспешники. Наверное, он попал в одного из водителей. Может быть, всего-навсего прострелил колесо одной из машин, и та перегородила всю дорогу.       Когда погоня знатно отстала из-за форс-мажора, фургон наконец выправился и перестал тошнотворно вилять. Ощутив втройне навалившуюся усталость, Юля умостилась на оба сиденья и свернулась калачиком, тихо всхлипывая и погружаясь в чёрную дремоту.       Просыпалась она долго и трудно. Измученное тело отказывалось шевелиться, а охреневший мозг и вовсе принял решение пока не оживать. Снились сны, много снов, обрывочных, странных. Снилось, как Юля бежала по вечерней улице, выхваченной одиноким фонарём, и искала, куда бы спрятаться. Старые дореволюционные двухэтажные дома следили за ней жёлтыми глазами и враждебно скалились распахнутыми дверями. Там её не ждали. Улица пустая, зимняя, заснеженная, с высокими сугробами в половину человеческого роста. И тишина. Но Юля знала, что кто-то невидимый следил за ней, шёл по следу, таился в сумраке и скалился. Она побежала дальше и увидала невысокий покосившийся забор, а за ним — старый, дремучий сарай, давно забытый и людьми, и нелюдями. Вскочив на подставленный полуживой ящик, Юля перемахнула через забор и рухнула в снег. Пронесло? Может, лихо одноглазое пройдёт мимо, не учует. Так она и лежала в снегу, глядя в чёрный провал неба над головой, густой, маслянистый. Будто кто чернила разлил. Чернильный путь.       Она поёжилась, вынырнула из мутного марева и обнаружила себя прислонённой к стене обшарпанного подъезда. Стало быть, не спала, а блуждала где-то между жизнью и смертью, видела пугающее прошлое или неизменное будущее. Чьё-то чужое. Не её.       Голова уже не гудела, но туда словно залили раскалённого масла, и теперь череп клонил к земле, тяжёлый, неподъёмный. Холодно. Её трясло, зуб на зуб не попадал, а рана на груди пульсировала ощутимее прежнего. Противная влага, стылая, полугустая, и ткань прилипла к коже — хотелось снять всё с себя, но пальцы не слушались.       Холодно. Как во сне. Юля разлепила глаза и мутно огляделась, сквозь пелену едва разглядела пробивающееся в разбитое окно солнце, лучи легли на стену, прислушались. Она замерла. Озноб не отступал ни на секунду.       На плечи легло что-то тёплое и тяжёлое, Юля тут же ухватилась за жар и натянула на себя плотнее, кутаясь в него. Проглотив вязкую слюну, солёную, с привкусом железа, она нахохлившимся воробьём повертела головой: фиолетовая ткань тяжёлого пальто укрывала её, прятала от изнурительной лихорадки и согревала. Юля поворочала шеей, нашла Джокера и с неподдельным удивлением посмотрела на него.       — Не знала, что в тебе, оказывается, есть рыцарь, — поделилась она своим откровением.       Приспешник в маске Майкла Джексона ковырялся в дверном замке, Джей нетерпеливо ждал, покусывая и облизывая нижнюю губу. Когда Юля подала тихий, едва живой голос, он удивлённо посмотрел на неё. Так, словно она умерла и вдруг восстала, а потом как заговорила…       — Советую не привыкать, — его голос поучительный, почти строгий.       Он почти сразу отвернулся к мужчине в маске, уже явно жалея, что доверил это нехитрое — для него-то уж точно — дело. Джокер — явно из тех парней, которые и швец, и жнец, и на ножах игрец. На все кровавые руки мастер.       Юля оглянулась. Старый подъезд, высокие, узкие деревянные лестницы, смотришь на них, и сразу слышится скрип под ногами. Уютный. Домашний. Тихий. Стены выкрашены в привычный бело-зелёный цвет, уже набивший оскомину в любой русской душе. А перед мужчинами крепкая железная лестница, убегающая на чердак: толстая крышка чуть приоткрыта, и оттуда, из черноты, подувал слабый ветерок, едва касаясь лица.       Наконец металлическая дверь поддалась, замок щёлкнул, и длинный узкий коридор распахнулся, приглашая незваных гостей войти.       — А люди… — Юля замялась, когда Джокер положил руку на её плечо. — В смысле, если кто-то там жил, ты их…       Слово не решалось спрыгнуть с языка. Слишком ядовитое и неправильное, лишённое привычной, нормальной человечности.       Джокер же опустил голову, посмотрел на Юлю исподлобья, покривил губы, размышляя о своём, и облизнулся. Взвесив все свои странные «за» и «против», наконец, ответил.       — Там нет никого.       — То есть… Ты их уже?       Юля кашлянула, окончательно подавившись словом и слюной.       Он мерзко ухмыльнулся, не давая никакого определённого ответа. Ни да, ни нет, стой да гадай, можешь трупы поискать по углам да под кроватями. Или в диване. В каждой уважающей себя семье есть диван, в который можно что-нибудь засунуть.       Если бы Джокер не был Джокером, если бы он был безымянным, как ещё не открытая никем каракатица со дня океана, она бы придумала ему имя. Упырь Злодеевич. Лиходей заслуживал такого имени, что пугало похлеще забугорного. Джокер и Джокер. А тут целый Упырь! И сразу всем всё ясно: гад, сволочь и убивец.       Нужно бы плакать, умываться слезами, наматывая сопли на кулак, но хотелось только смеяться. От боли, от разочарования, от ожидания чего-нибудь сумасшедшего. От обиды. Больше всего хотелось смеяться от обиды, мерзкой, выедающей всю душу. Обидно до тошноты.       И страшно.       Помощничек-двереоткрыватель скользнул в коридор и принялся перешнуровывать кроссовки, как будто потеряв интерес и к боссу, и к его игрушке. Дескать, за что платите — за то и спрашивайте. Или банально: «Я в домике». Юля изо всех сил старалась стоять на ногах, опиралась о стену и переставляла затёкшие от усталости ноги. Вестибулярный аппарат отказывался существовать в подобных условиях, и её качало из стороны в сторону. Шаг. Второй. Ноги оторвались от пола, тело взмыло в воздух, Юля сдавленно выдохнула. Лиходей и упырь в одном лице подхватил её на руки и понёс в квартиру. В чужую, неуютную, пахнущую хлебом и чем-то вкусным, отчего желудок свернулся и жалобно простонал, выпрашивая хоть крошечку на кончике ножа.       Когда её голова скатывалась и свисала с его руки, он поправлял, чтобы вернуть непослушную голову обратно на свою руку. Юля хотела прислонится щекой, преданно потереться, говоря таким образом «спасибо», которое ему, впрочем, вряд ли необходимо. Уж точно для него слова благодарности не то же самое, что и нуждаться в еде и воде.       Сон или не сон? Всё качалось. Наверное, потеряла много крови, вряд ли она такая неженка, чтобы впасть в коматозное состояние из-за царапинки. Холод реальный. Боль не выдуманная. Липко, влажно, склизко — в голове, а под рукой на рёбрах просто горячо.       Джокер пнул повстречавшуюся на пути дверь и внёс Юлю внутрь. Поставил на ноги, прислонил к стене и, кажется, велел не падать. Есть, сэр. Она изо всех сил старалась не сползти на пол, а ещё приоткрывала слипшиеся от дремоты глаза и подглядывала за своим рыцарем. Его пальто на ней — ещё одна метка: «Ты моя». Игрушка ли, кукла ли — неважно, просто «моя». Она не видела Джокера, вместо него невнятное пятно, фиолетово-зелёное, а вместо лица невнятный росчерк.       Она что-то мычала, стараясь собрать мысли и слова в одну кучку, чтобы родить что-нибудь внятное, полезное и членораздельное. Что-нибудь вроде «извини» или «я всё поняла», но что получалось на выходе — она так и не поняла. Тогда она наковыряла из памяти какую-то детскую песенку и принялась напевать её, чтобы по ней примеряться к действительности. Типа живая или уже мёртвая, не пора ли всплывать кверху брюшком.       Потом она не могла вспомнить куплет и зависла, ковыряясь в памяти. Что-то пелось про цыплёнка… Или про утёнка. Глупая смешная детская песенка ускользнула с языка и спряталась где-то глубоко-глубоко, в мрачной черноте умаявшегося подсознания.       — Эй! — голос снаружи, совсем рядом. — Эй! Если вздумаешь тут умереть, учти, что я тебя за это убью.       В голосе едва уловимая насмешка. Юля улыбнулась. Может, это её наказание — плавать на грани были и небыли, гадать, что реально, а что выдумка больного воображения.       Он снял с неё пальто, и она сама принялась расстёгивать молнию, бегунок послушно скользнул вниз, преодолел станцию «Ранение» и ни разу не остановился. Юля сняла с плеч кигуруми и стянула топ, но он остановил. Взгляд нашёл Джея наклонившимся к ней и изучающим рану.       — Жить будешь, — мурлыкнул он и опустил задорный костюм красной акулы до пола.       — Как хорошо, что рядом есть доктор, — вообще-то она ещё способна на здоровый сарказм, Джокер уловил его сразу же и ответил лёгким щелчком по лбу.       Она втиснула себя в душевую кабинку. Вода. Тёплая, приятная, смывающая все тяготы, а заодно пыль и запёкшуюся кровь. Юля запоздало опешила, испугавшись, что Джей заберётся к ней: находиться рядом с ним опасно, а дезориентированной и ослабленной — опасно вдвойне. Но он не залез к ней, предоставив полную свободу отмывания себя от трудного, долгого, изнурительного дня и всего того, что он принёс ей.       На крючке перед самым носом обнаружилась жёлтая губка. Смочив её, Юля принялась промакивать запёкшуюся кровь вокруг раны, попутно стараясь определить, насколько всё критично. Скорее всего, во время одного из взрывов ей прилетело осколком — от стены, от взорванной мебели, от чего угодно ещё. Чудо чудесное, что чиркнуло по рёбрам, а не по горлу, например. Боль разливалась от пореза, лучами расплескалась вокруг, так что и непонятно, что болело на самом деле. Кости, сердце, желудок? Вот его родимого как раз скручивало и выворачивало, он ворочался и ворчал, требовал маковую росинку и возмущался изо всех сил, дескать, чай, не война, кормите меня.       Промыв рану и смыв с себя пыль и весь непонятный, изуродованный день — день-пиздень какой-то — Юля выключила воду и потянулась за полотенцем. Из душевой кабинки она кое-как выбралась уже более свежей, умирающего чумного зомби в зеркале не нашлось, так что жизнь, вроде как, и продолжалась.       Прошлёпав босыми ногами из ванны в первую попавшуюся комнату, она благополучно обнаружила горюшко своё ненаглядное, зеленоволосое и бесстыжее сидящим на кровати. Джей разложил возле себя какую-то белую горку чего-то непонятного — зрение всё ещё отказывалось возвращаться как следует. Юля натянула полотенце, в которое обернулась, повыше, и развернулась, чтобы не мешать лиходею планы свои планировать оголтелые, но он нарочито громко и высоко позвал:       — Куколка, подойди-и-ка сюда.       Юля обернулась. Подходить не хотелось. Чёрт его знает, может Джокер решил её клеймить, чтобы уж наверняка, жахнет какой-нибудь штамп на лбу, и всё. Официально вещь. Но ослушаться себе дороже, и она подошла, вблизи разглядев бинты, вату, баночки-скляночки.       — Так месье, значит, ещё и врач?       Рвач он. Рвач. Но вслух не произнесла, она не в том состоянии, чтобы бодаться. Юля подошла к кровати, устало села и завалилась. Перекатилась со стоном с боку на спину и замерла. Нестерпимо хотелось спать, забраться под одеяло, и пусть весь мир подождёт, потому что война войной, а сон, как и обед, по расписанию. Горячие руки развернули полотенце, пальцы прикоснулись к рёбрам, там, где, зияла рваная рана. Некрасивая, даже уродливая. Если останется шрам, то Юля тоже могла бы демонстрировать его всевозможным встречным-поперечным и нагло спрашивать у них: «Хочешь узнать, откуда этот шрам?»       Оттуда.       Пальцы надавили чуть сильнее, и Юля простонала.       — Отстань, пожалуйста. Я хочу спать, исчезни из моей жизни хотя бы на несколько часов.       — Не думаю, что у тебя будут ша-ансы проснуться, куколка, — кокетливо ответил он, что весьма неуместно в её положении. Но она знала, что это не флирт, а хорошо спрятанный сарказм. — Так что давай-ка я сначала тебя за-аштопаю.       — Валяй, — вздохнула она и тут же об этом пожалела, потому что мозг ещё немного варил. Наверняка снова будет больно, потому что шить живое тело — это… ну, такое себе развлечение. Хотя кому ведь как. Джокеру так уж точно то ещё удовольствие кого-нибудь помучить, особенно беглянку свою неугомонную.       Вопреки ожидания чудо всё-таки произошло: в любой другой ситуации Джей наверняка не отказался бы послушать, как орала ополоумевшая от боли Юля, скрутил бы её или пригрозил бы куда более страшной расправой, чем шить наживую, но когда вокруг вполне себе потенциально живые и здравствующие соседи… Даже китайский Джокер себе не враг, а раз он позаботился о каком-никаком, но об обезболивающем, значит, соседи за стенами, возможно, живы. Юля почти не чувствовала боли, хотя, скорее, всё-таки ощущала, но чего больше — от иголки или от раны — хрен его не знает.       Обезболивающее подействовало быстро, и стало так хорошо, легко, липкое бессилие растаяло, уступив место лёгкости.       Где-то в глубине квартиры заворчало радио, зашуршало на все голоса. Хозяева? Нет, точно нет. Это помощничек скорее всего. Юля прислушалась сначала к задорному голосу — как по заказу звук сделали погромче, а потом к себе и своим ощущениям. Её историю можно бы начать с конца, перевернуть вверх дном и высыпать ворох букв, слов и предложений, всё это для того, чтобы сложить странный рассказ. Но на поверку оказалось, что у неё в закромах только набор букв Г.А.В.Н.О., и ей предстояло собрать не какое-то там «счастье», а простое банальное «вагон». Но буквы сами собой превращались в коварный «пиздец». И увидел Джокер, что это хорошо, и посеял хаос.       Ведущий тем временем рассыпался в шутках про сегодняшнее происшествие в кафе. Дескать, за что косплейщики боролись, на то и напоролись. Ха-ха три раза. Петросян тебе судья, как там тебя звать, ди-джей. Высокий, визгливый голос, а фоном развесёлая, нелепая песенка. «Джокер в кафе "ГикКон"…» И хохот ведущего и его гостей. «…погибли по меньше мере шесть человек…» Смешно им, гиенам. Черти гималайские. Потом голос утонул в какой-то шедевре из девяностых, то ли e-type, то ли что-то ещё.       Какого цвета глаза её Иудушки? Хотелось их разглядеть, прищуренные, тёмные, пепельные. Ну же, ну! Юля пригляделась, задышала глубже, когда почувствовала, как иголка прикоснулась к коже. Боли не было, но неприятные ощущения всё-таки проскальзывали. И тут же мысли в голову всякие полезли: а продезинфицирована ли игла? Знает ли Джокер, что такое дезинфекция? Не помрёт ли Юля от какой-нибудь хитрой инфузории? Как сожрёт её какая-нибудь мозгожорка, так и всё, не поминайте лихом.       А за окном искусственное лето: самый конец мая, то есть и не весна, и не лето, а прохлада и вовсе осенняя. Солнцу не верь, оно не грело в полную силу. Юля вздохнула, а потом почувствовала, как просевшая кровать скрипнула — Джокер поднялся и, кажется, отошёл. Вытер руки о первую попавшуюся тряпку, а попалась чья-то футболка.       Юля доползла до подушки и плюхнулась на неё, тут же завернулась в одеяло, проваливаясь в тягучий сон без сновидений. К этому времени не осталось никаких сил на сопротивление, организм брал своё, всё тело кричало, вопило об отдыхе. Несколько раз она просыпалась, туманно оглядывалась и проваливалась обратно в уютное безвременье. Когда она приоткрыла глаза первый раз, в комнате ещё светло, вечернее ярко-ржавое солнце проникало в комнату и кипятило душный воздух. Джокер валялся на диване у противоположной стены и увлечённо читал какую-то советскую книгу. «Надеюсь, это Макаренко "Педагогическая поэма"», — съязвил внутренний голос.       Следующее пробуждение настигло ночью. Настольная лампа выхватывала из темноты очертания мебели, превращая всё в призрачное и невесомое нечто. Юля приподнялась на локте: ни тиканья часов, ни капающей надоедливой воды на кухне. Тишина. Джокер спал рядом, сложив ногу на ногу, а руки — за голову. Мирный, спокойный, уравновешенный. Хотя бы во сне. Какой хорошенький, ещё бы спал зубами к стенке. Его тяжёлое пальто висело на дверце шкафа, и с первого взгляда больше напоминало какого-нибудь древнего хозяина квартиры, умершего давным-давно: тело сгнило и превратилось в прах, а неспокойная душа бродила по родным половицам и мерило шагами долгие ночи.       Прохладный воздух пощекотал кожу, и Юля завернулась в одеяло поплотнее и прижалась к своему упырьку. Горячий, пахнущий кофе и чем-то горьким, несъедобным. Может быть, так пах человек, как следует извалявшийся в полыни. Или, может, плохие люди по определению пахнут чем-нибудь эдаким — серой, например. Полынь — тоже неплохой вариант. То ли померещилось, то ли мистер Джей и правда хмыкнул, когда Юля улеглась у него под боком. Он не отодвинулся, не отодвинул её. Но как бы он ни отнёсся к ней сегодня, каким бы рыцарем ни казался, он неминуемая немезида. Это сегодня просто не мог как следует проучить её. «Сбежала Мальвина», но Карабас-Барабас нашёл свою марионетку, и теперь всё. Просто всё.       Что ж, надо попробовать побыть оптимисткой. Русский авось никто не отменял, так вот: авось пронесёт.