Время – песок и, похоже, песок горячий: Не удержать на ладони, как ни хитри. Я от тебя не случайно, мой мальчик, прячусь [...] Шерил Фэнн. *** Танец с тенями. Больно, но надо. Белый и чёрный, солнце и ночь. Мадам Тихоня ***
Никогда не полагайтесь на человека, которому нельзя доверить ни свою, ни его жизнь, не слушайте ядовито-сладкие речи его, не верьте ни лживым глазам, ни мягким рукам. Потому что стоит только допустить это, человек обманет, потому что именно глупое, слепое доверие и нужно ему для воплощения подлых планов. Это как найти в зарослях гадюку и попробовать погладить её, ведь ты-то ей доверяешь. — Да я тебя пополам переебу, пидорское отродье! То есть чахленький план «Перемирие ещё маячит на горизонте» невозможен? Реально хреново. Юля смотрела на чернеющий впереди лес, и ей очень хотелось, чтобы мужик с ружьём каким-то чудом не нашёл машину: ну а что, фары она вырубила, машину заглушила, сидела, как мышка — смирно и тихо. След только оставила нехилый такой — примятая трава в поле всё равно что приглашение с точными координатами. Но вдруг этот тип настолько дурачок? — Сука! — а нет, не дурачок: голос, кажется, чуть ближе. Есть два выхода из нихуёвого положения, и оба так себе, но на безрыбье, как говорится, и камень на шею. Во-первых, всё-таки можно попробовать пойти на перемирие. Объяснить, что так, мол, и так, да, это она, Юля, тут передавила всех ваших собак, раскатала, как фрицев танком, но по сути это не она. «Не я, то есть фактически я, но на самом деле не свими руками и не по своей воле. Типа есть один человек… давайте укокошим его и спасём мир, только учтите, что он нас того. Этого». Что ответит хозяин Рексов и Бобиков Юле? Правильно: сложит её буйную, глупую голову прямо в этом поле и плюнет сверху. А можно — второй план, то есть, во-вторых — закатать в колбаску самого мужичка, ну, или хотя бы припугнуть как следует. Вроде «ты на кого бочку катишь, дядя?» Простит ли в случае чего её судебная система за собачек? Надо подумать: если собака загрызла человека, то вроде как сам дурак. Хозяину, может, пальчиком погрозят да попросят намордник одеть на своего Полкана. А вот если человек загрызёт собаку, то тут уж по всей строгости — арест, государственное порицание и ата-та, срок дадут реальный, может, даже пожизненный, чтобы неповадно было. Одно преступление Юля уже совершила, и если общество в целом на её стороне, то государство и мужик с ружьём — увы. И раз она уже встала на скользкий путь распроклятого душегуба, то почему бы и не скользить по нему дальше? То есть ухайдакать и хозяина заодно. Нет, однозначно нет. Цыц о таком думать. В приоткрытое окно то и дело стучались разбуженные мотыльки, перепуганные, любопытные. Юля прислушивалась к ночным звукам, насекомые стрекотали и жужжали, воздух пропитан травяным ароматом. Свободой, беспечностью, долгожданным летом. Может, Джокер на самом деле не хотел, чтобы она кого бы то ни было убивала, не просто же так он не оставил ей оружия. Ни ножа, ни пистолета, ничего — Юля всё обшарила, везде сунула тонкие пальцы. Нихренашеньки. Она бы тут не торчала, здесь и сейчас, не придумывала бы планы — один провальнее другого, а причиной всему — кроме Джокера — река. Хрен знает, как Юля её разглядела в густых смолянисто-зелёных зарослях, может, по камышам поняла, что что-то не так. Может, по осоке. В свете фар трава вдруг стала зеленее, более гладкая, и что-то засвербило в мозгу, заставило пружинки да винтики скрипеть натужно и трудно. Болото? Река? Озерцо? Утопила педаль тормоза, и машина — дикий вепрь в неё вселялся, не иначе — ещё пролетала метр-другой и встала колёсами меж кочек. «Назад! Назад!» — выл внутренний голос, пинал по мозгам и ведьмой рвался наружу, но Юля взяла тайм-аут. Затоптать мужика всегда можно успеть, никуда не денется, а вот попробовать без кровопролития надо попробовать. Деталь. Очень важная. Последние месяцы именно Джокер принимал за них двоих все решения — и за себя, и за Юлю, брал на себя всё важное, сложное и прочее, и прочее. А тут вдруг — бах! вау! — ей нужно самой головой подумать, поработать своими мозгами, а не чужими. И что делать? Или по-другому: что дальше? Шорох в траве. Шурх. Шурх. Юля прислушалась, убрала руки с руля, покрутила головой, на всякий случай проверила, выключены ли фары и подвесной фонарик. Свет сейчас точно не друг. И, кстати, о свете — над лесом занялась светлая полоса, а это прямой признак того, что солнышко вот-вот помашет рукой. Пора вставать — время убивать! — Выходи из машины, — прозвучало пиздец как громко и убедительно. Время вышло, а Юля так и не решила, давить разгневанного говнюка или нет. — А, может, договоримся? Ну вот, теперь он знает её голос, и в случае чего, опознает. В ответ только глубокий вздох, очень злой, сразу слышно, что мужик тоже принимал непростое решение, то есть хотел поговорить сначала, а не сразу стрелять. Скрипел зубами. Пыхтел. Юля посмотрела в водительское боковое зеркало: щербатый, одноглазый, скалился, пережёвывая то ли травинку, то ли жвачку, и парочки передних зубов не хватало. На плечах под майкой синие наколки, а вот самих рисунков не разобрать. Волосы всклокочены, торчат, как бурелом в густом, непроходимом лесу — тёмные, то тут, то там с проседью. Глаза красные, лютые. — Поговорить, значит, захотела, пизда. И ружьишко передёрнул с очень нехорошим щелчком. Может, разговор и будет, но очень короткий. И не с мужиком, а с ружьём. — А вы не обзывайтесь! — страх творил чудеса и развязывал язык покруче алкоголя. — Ну а хули мне ещё делать с мандой, передавившей моих собак?! А? — заорал мужик. «От манды слышу». Но-о, нет. — А зачем вы их на меня натравили? — вылезать из машины она не торопилась. Фигушки. — Тут, блядь, охраняемая территория, пизда ты расшатанная! Хули ты тут делала вообще? Ну что тут ответить по существу? «Меня похитили, и вы ни за что не поверите кто!» — Хули я тут делала? — переспросила Юля сама себя, и это чертовски хороший вопрос, жаль, что риторический. Ясно одно: надо как-то выбираться из этой задницы, пока Юлю тут не размазали по полю. Мужчина меж тем обошёл машину, встал напротив водительской стороны, всё это время держа ружьё наготове. Усмехнулся, когда понял, что дальше дороги нет, потому что там, впереди, охрененная преграда. — Вылезай, — сипло скомандовал он и закашлялся. Но он кое-чего не учёл. Шанс на миллион. Рёв мотора. По коням! Машина рванулась назад, подскочила на кочке — вр-р-у-ум! — затряслась, выбираясь из прибрежного травянистого капкана. Колёса крутились как бешеные, несли колымагу прочь, пусть даже и так. Задом. Зато Юля видела этого обормота с ружьём. Некогда особо рассусоливать и высматривать, где там спонтанно и вынужденно проложенная дорога, но Юля крутила головой, выискивая злополучное место — стоянку или что оно там такое. Надо бы пристегнуться, чтобы ненароком не вылететь наружу при такой-то тряске, но уже в задницу безопасность. Тут куда пострашнее дела, а вылететь — может, пронесёт как-нибудь. Юля как могла следила и за приборами, и за мужиком, который уже прокашлялся и принялся орать, как потерпевший. Хотя, если подумать, именно им он и был. Видимо, поняв, что так просто ведро с гайками ему не догнать, он остановился, прицелился и выстрелил. Бах! Мимо. Но Юля всё равно вскрикнула и пригнулась. Газку, газку, старая кляча! Бах! Ах ты ж сукин сын! Заприметив в траве кровавое пятно, огромное, — бойня посреди травяного океана, — Юля вдарила по тормозам, вывернула руль и развернула машину. Ведро с гайками воинственно взревело, провернуло колёсами, раскидывая по сторонам дёрн, и рвануло что есть мочи вперёд, к проложенной нынче ночью дороге. К свободе. Скрипело! Урчало! Свистело! Завывало! И сквозь шум, гам, треск неслись ругательства и проклятия, настолько страшные, что лучше б уши в трубочку скрутились, но опять не срослось. Ох, мать-перемать! Да где же эти сраные ворота? Бах! Пот лился по лицу, страх струился по венам, и жить хотелось особенно сильно. Ещё хоть денёчек, но даже за него придётся биться, драться. Ворота! Не сбавляя скорости, Юля рванул вправо, и будь у мужика фора, ему бы удалось вырваться наперерез, да только ногами-то не больно что наковыляешь против колёс. Но ружьишко — оно такое, порой получше любого аргумента. Мысль о нём подгоняла, подогревала кровь, заставляла адреналин вырабатываться, как в последний раз. Ну же, родненькая! Машина взревела, вместе с дёрном полетел в стороны гравий, и Юля почти вписалась в пробитое накануне отверстие, только боком колымаги чиркнула о разодранный кусок сетки, и проскрипело, просвистело, затопило уши шумом, но уже насрать. У неё четыре колеса, у мужика ружьё и две ноги. Вопрос: кто кого и как быстро? В свете событий всё выглядело драматично, мрачно. Оглядеться бы как следует, но Юля позволила себе лишь передышку в несколько секунд, чтобы решить — ехать направо или налево. Справа проезд и слева тоже, посередине груда наставленных друг на друга колёс, обложенных машинными дверями. Юля вытерла пот со лба. Надо как в старые добрые времена, и глаза забегали из стороны в сторону: «Эне-бене, рики-таки, буль-буль-буль, караки-шмаки, эус-деус-краснодеус, бац». Налево. Кто бы сомневался! Вр-р-ру-ум! Мотор взревел, и ведро с гайками послушно рванулось налево, уже не подскакивая и не подпрыгивая, как бешеное и в жопу ужаленное. Юля оглянулась. Бляха! Крышка багажника пока ещё не отвалилась, но всё так же уверенно качалась туда-сюда, чтоб ей неладно было. Поворот! Юля взвизгнула, но справилась. Вписалась, удержала руль, не дала машине пуститься в раздрай. В приоткрытое окно пыль летела и клубилась в салоне, облепляла лицо, лезла в нос и в рот, и снова хотелось пить. Потом, всё потом, надо спасать свою бесценную шкурку, пока её не украсили парочкой лишний отверстий, не предусмотренных природой-матушкой. А позади ругань несусветная! Страшная! Мат-перемат стоял такой, что впору охренеть и то ли сдаться, то ли поскорее смыться уже. Бах! Воздух сотряс выстрел и повис долгим гулом в утреннем воздухе. Заря обнимала, ласкала, придавала сил, и уже не так страшно. Несмелая надежда шевельнулась в сумасшедшем сердце, скачущем в груди галопом. Ворота, не бутафорские, вот они родненькие! Но, сука, закрытые! Юля переключила передачу, вжала педаль газа и пошла-поехала на таран. Тут уж кто кого, без обид. Р-р-раз! Хлипкие ворота из сетки распахнулись, неестественно раскрылись, зазвенели по всей округу во всю матушку, затрещало железо. Взвыл пуще прежнего бегущий позади мужик. Но куда ж ему до железного зверя машины. Пусть бежит, пусть надеется, в конце концов, у Юли тоже осталась только надежда — на саму себя. Сплохует ведро с гайками — да нет, какое ж ведро, ласточка, вывезла, спасла, нигде не застряла — в общем, если бы «ласточка сплоховала», то одна надежда — руки, ноги да голова на плечах. И то не факт. А за раскуроченными воротами — грунтовка. И поле по сторонам, заросшее, дикое, заброшенное людьми на поруки природы. А расслабляться рано. Нельзя. Потому что свобода свободой, а если у мужика тоже есть транспортное средство — и посерьёзнее, — то всё. Пришлось бы пободаться от души, и там уж кто кого на зуб возьмёт. Звуки трассы доносились отчётливо. И, доехав до неё, Юле всё-таки пришлось останавливаться, потому что стрелка, указывающая на количество топлива в баке, вот-вот обещала сползти к нулю. Сперва сраная крышка багажника. Юля хлопнула дверью со всей злости, выругалась в голос, пнула свою ненаглядную «ласточку» по колесу и пошла глядеть, что там да как. «Паскуда! Что б тебя распидарасило!» — с такими мыслями Юля встретила багажника. А внутри… Примотанная покрепче канистра с бензином — одна грёбаная штука. Аккуратно упакованные в прозрачный пакет номера со стяжками — две грёбаные штуки, стяжек несколько. Верёвка. Верёвочка. И присобаченные ножницы, чтобы, стало быть, эту самую верёвочку резать. Всё предусмотрел ведь падла, как будто наперёд знал будущее, так его да растак. Да чтоб ему дохлые бешеные собаки снились до конца его злоебучей жизни! Пока Юля соображала, куда и как залить бензин, она не забывала поглядывать назад — нет ли погони, не прискачет ли сюда верная полиция, не заломают ли Юлины белы рученьки и не отделают ли её дубинками. Массаж по высшему классу, люкс-сервис. Но лучше тут не задерживаться, потому что минуту простоя ей ещё простят — и то не факт, а вот уж дольше — вряд ли. Юля забралась обратно на водительское сиденье, пристегнула ремень и посмотрела на своё отражение в водительском зеркале.Беженка. Жертва маньяка, но с поправочкой — несостоявшаяся. Вся в пыли, глаза в чёрной яме — Джокер бы обзавидовался, губы бледные, что у самой смерти. И только растрёпанные синие волосы выдавали в ней какое-то подобие более или менее человека. Юля оторвалась от печального отражения и полезла в бардачок, туда она уже заглядывала ранее, но как следует не успела запустить ручки-лапки. А в бардачке лежала сложенная вчетверо карта, и тут, кажется, пригодились знания картографии, полученные от Джокера. Юля не умела читать карты, не ориентировалась в сторонах света: это вообще фантастика какая-то. «На юге города произошло ЧП». Кто-нибудь вообще мог вот так, с ходу, определить, где тут в этих каменных джунглях юг? За секунду, максимум за две. Серьёзно, никто так не может. Кроме Джокера. Он заставлял Юлю учиться читать чёртовы инопланетные чертежи, и ни кровавые слёзы, ни уж тем более нытьё тут никак не помогали. — Мудак, — Юля разложила карту. А карта не простая и даже не золотая, а с некоторыми секретами. Примерно в той точке, где сейчас как раз находилась Юля, была приклеена крохотная мультяшная кошачья голова. И от неё шли две стрелки — направо и налево. Если ехать налево, то… Юля проследила за нанесёнными красным маркером пунктирами. Так вот: тысяча километров, и вуаля, милый сердцу Костров, дом родной и мама, наверняка заплаканная и поседевшая. Дом. Юля задохнулась. Её искушали, давали выбор, вроде как открыли клетку и дали напутствие: «Лети!» Это гипотетически, а на деле предлагали испытать себя, типа давай посмотрим, как далеко непослушная девочка уедет и что после этого папочка с ней сделает. А теперь направо. Жирно намазанный пунктир убегал в сторону городка, помеченного наклеенным Джокером, вырезанным из игральной карты. Паяц с бубенчиками на колпакезастыл в гротескной танцевальной позе. — Белосток, — вслух прочитала название города Юля. Её суженый-ряженый явно сидел там, попивал кофеёк, закусывал чем-нибудь вкусным и сытным и ждал. Просто, блядьсука, ждал, пока её тут в прямом смысле чуть не сожрали. Юля отбросила шуршащую карту на пассажирское сиденье и откинулась на спинку. Надо успокоиться, перевести дыхание, занять ещё пару секунд у судьбы. «Дыши, дыши». Раз овечка: Джокер захотел свою ручную обезьянку научить водить машину. Два овечка: Джокер закинул её в какие-то ебеня к чёрту на рога. Три овечка: мужик с ружьём где-то там. Она подскочила и высунулась из окна: вспомнишь нехорошего человека, и он тут как тут, ковылял к ней с закинутым на плечо ружьишком. Один. Не очень-то торопился, надо признать, за время простоя Юля успела номера прикрутить. И тут как по заказу на дорогу свернула старенькая Волга и поколесила в ту сторону, откуда Юля только-только уехала. Подмога, стало быть. Когда машина отъехала, Юля завела мотор и погнала «ласточку» по трассе, стараясь поскорее слиться с общим потоком. До Белостока примерно километров двести, может, дорога вытянет на все триста, итого пару часов в пути, ни намёка на сон, зато в подарок опухшие глаза и спёкшиеся мозги. Примерно через полчаса — Юля всё время поглядывала то в зеркала, то на часы — недосып дал о себе знать по полной программе. Шарики окончательно заехали за ролики и намертво встали, серое вещество встало в позу и отказалось скрипеть и жить, пытаясь то помереть, то приуныть, а то и вовсе банально уснуть. Но спать за рулём — такое себе удовольствие, и Юля доехала до первой попавшейся придорожной кафешки, заехала на задний двор и заглушила мотор. В прятки тут особо не поиграешь, но на жалобы не было ни времени, ни настроения. Так как в бардачке помимо карты лежали ещё три новые хрустящие сотни, Юля смогла умыться и позавтракать — поймала девушку, по всему виду — официантку, и попросила принести ей чего-нибудь в машину. Вышло недорого, на двести рублей, а ещё сотню Юля дала на чай и попросила: «За мной тут бывший гоняется, натравил на меня своего отца. Будьте так любезны, давайте договоримся — вы меня не видели». Девушка офигела от такого вестерна и согласилась. Спалось неспокойно, Юля то и дело просыпалась, ёжилась на заднем сиденье и снова погружалась в туманную дрёму. Ей всё время чудилось, что кто-то подозрительный стучал в окно, и она приоткрывала глаза. Щурилась. Никого. За окном утро во всю ширь, солнце бесстыже шарило лучами по салону, так что вскоре пришлось опустить и заднее стекло. Пару раз залетали любопытные мохнатые шмели, грузно облетали салон и бомбовозами убирались восвояси. Снилось странное: чужой голос вливался в голову и шуршал, шептал, превращался в высоченные волны, целующие горячий песок. «Море волнуется раз. Дыши, дыши глубже, закрой глаза и не смотри. Море волнуется два. Надо быть сильной, понимаешь? Для себя — не для него ведь, он не оценит — он растопчет. Море волнуется три. Морская фигура, замри. Замри, только не подглядывай, а он пускай смотрит, у него душа такая — чёрная и пропащая. Может, он продал её дьяволу, выменял на сумасшествие. Юродивый. Сломанный. Клоун поневоле, потому и не смешной. Такие тоже бывают. Море волнуется... И всё по кругу. У тьмы, как и у света, нет границ, а ты ходишь по краешку, дурочка, как будто тут тебе и правда море, а не дом скорби. У него в голове дом печали, слышишь? Он сам себя отпевает, сам себе птица феникс, а ты для него как глупый мотылёк. Сколько ни говори, что обожжёшься, а всё без толку, всё равно порхаешь, завороженная. А у него вместо глаз два пепелища. Вместо души — пожар. И не слова вылетают из искалеченного рта, а гниль, такая, что уже не отмоешься». Юля вскочила и принялась озираться по сторонам, собрала себя в кучку, прижала колени к груди и затряслась. То ли сон, то ли явь, никак не разобраться. Может, и правда наваждение, привидилось, послышалось. Может, никто не вливал в её уши страшные слова — правдивые и лживые одновременно. Потому что у правды, как и лжи, своя цена, и ещё надо подумать, прицениться, что выходит дороже. «Отольются кошке мышкины слёзки» — это не про Джокера. Если клоун становился палачом, то это страшно, потому что палачи если и шутили, то так, чтобы смешно было только им одним. Юля зажмурилась, сосчитала до десяти и открыла глаза: всё тот же задний двор кафешки за окном, ничего не поменялось. «Дом, улица, фонарь, аптека». Даже по течению плыть — не поле перейти. Попив воды и доев остатки раннего завтрака, Юля ещё раз сверилась с картой, удостоверилась, что едет правильно и переспросила у своей совести, правильно ли поступает. И что бы она ни выбрала — хоть провалиться сквозь землю до самого ада, — всё уже продумано до неё. Джокер любил игры, высчитывал не только ходы, но и цели, причины и действия своих игрушек. «А мы всё ставим правильный ответ и не находим нужного вопроса». Вот и всё взаимодействие с Джокером. Солнце расцветило дорогу. Зелено кругом, лес по краям стеной. А поводок наматывается, наматывается, укорачивается. Юля как слепой котёнок, шла на зов. Мазохистка, не иначе. Захер-Мазох нашёл своего утончённого, изощрённого де Сада. Ну разве не прелесть? Сердце прекратило свой невротический бег, кровь не кипела от страха быть пойманной. Свинцовая тяжесть тоже больше не досаждала несчастной голове. Но чем ближе Юля к Белостоку, тем ярче её злость, вот-вот обещающая перерасти в ярость. Она то и дело сверкала глазами по сторонам, всматриваясь в меняющийся пейзаж за окном: лес поредел, на смену ему пришли густые колючие кустарники дикого шиповника. Она приоткрыла давеча закрытое окно — спасалась от удушливой загазованности трассы — и впустила внутрь цветочный аромат. Припарковаться бы на обочине и сорвать парочку веток, чтобы радовали душистым амбре подольше. Цветы-кляксы. Нельзя. Что-то внутри клокотало, зрело, какой-то злой нарыв, загноившийся пучок нервов. Мразь. Уёбок. Гнида. На подъезде к городу Юля увереннее надавила на педаль газа и обогнала несколько легковушек, плетущихся за тяжёлым, гружённым брёвнами грузовиком. Жуткую обиду так просто не заткнуть, не задобрить внутреннего разбуженного демона. Юля стукнула по рулю. А если бы она погибла? Разорвали бы её собакены, растащили по полю на все четыре стороны на съедение мышам и воронам. Пиздец. Пиздец! Или пристрелил бы её злой дядя, и алё. Город встретил серой, выцветшей промзоной. Провода переплетались в немыслимых позах, тянулись по столбам и по домам урбанистическим плющом. Чёрные и серые пыльные трубы возвышались над районом, отвоёвывая каждый сантиметр. А кирпичные коробки, по недоразумению зовущиеся зданиями, сеяли в сердце уныние и желание завыть. Неровен час вытянется какой-нибудь провод, ухватит проезжего человечка за ноги да за руки и утянет в глухие кулуары. Низкие постройки и бетонные заборы то тут, то там исписаны — испачканы — творениями шпаны. «Ленин хой». Ага. «Сталин жив». А Цой? Не жив, что ли? «Верка, прости дурака». Вера, не смей прощать! «Лето!» В яблочко! «Ленка 11 Б». И? Какой смысл послания? «Наш вождь Тимати». Чур, чур. Юля разочарованно вздохнула и заприметила чуть поодаль хорошую такую кучу всякого хлама. Сбавила скорость. Остановилась. Так-так-так. Юля вышла из машины и сперва-наперво потянулась, размяла затёкшую спину и косточки, затем поприседала, а уже после обошла груду мусора вокруг. Сломанная-переломанная мебель, перекорёженные чугунные батареи. Обшивка, строительный мусор, разодранные остатки проржавевших труб. И из всего этого безобразия выглядывал толстый запылённый прут. Руки сами потянулись к нему, к заветному. Рывок, ещё раз. И ещё. Мусор осыпался, скатывался, трещал, но, ругаясь на чём свет стоит, Юля всё-таки вытащила арматуру. Сдула синие пряди с лица и взвесила находку в руке. Присвистнула, предвкушая. А кому это сегодня светит разбитый улыбальник? Место встречи изменить нельзя, особенно если имеешь дело с Джокером. Только он тасует колоду, только ему одному ведомы правила игры, которых могло и вовсе не существовать. Не исключено. Потому что это его игра, а, стало быть, и правила тоже его. Подъезжая к месту, помеченному на карте клоуном, Юля не сомневалась, что найдёт там или самого маэстро, или очередную загадку без разгадки. Она всё гадала, принесёт ли ей облегчение момент, когда она сюда доберётся. Вылезет. Хлопнет дверью, давая паразиту понять, насколько зла. Очень зла. Точка на карте — это закоулок при заброшенной конфетной фабрике. То тут, то там с плакатов улыбались еле видимые, выгоревшие на солнце дети-призраки. Вдоль стен сложены друг на друга посеревшие и прогнившие от времени поддоны. Земля завалена обёртками, цветастыми, зазывающими сунуть конфетку в рот. Юля припарковала машину у первой груды поддонов и посмотрела на Джокера в конце переулка. Между ними метров пятнадцать, может, двадцать. Руки тряслись от желания врезать гаду и от распирающей ярости. Она буравила его с такой ядовитой ненавистью, что странно, что её собственные глаза не полопались от напряжения и Джокера не разметало тут на атомы да молекулы. — Ай кака-ая, — издевательски протянул он вместо приветствия и вскинул голову, разглядывая Юлю. — Как дое-ехала, куколка? Сука. Юля открыла заднюю дверь и вытащила прут. Пальцы обняли приятную ребристую прохладу металла. Нарочито сильно хлопнув дверью, она повернулась к Джокеру: он лениво рассматривал её, приоткрыв рот и водя языком по нижней губе. Иногда останавливался на полоске шрама. А справа и слева от паяца подельники, все как один лютые, угрюмые. Сразу видно — преступники высшей категории, выходцы из смрада и гибельных мест. Джокер умел приковывать всё внимание к себе: внешним видом и редкостной ебанутостью. Когда Юля шагнула ему навстречу, он ухмыльнулся и опустил голову, глядя на неё исподлобья. Оскалился. С его искалеченных, вымазанных красным губ слетали смешки. Наёмники стояли на своих местах и ждали команду шефа: если бы он ласково приказал им «фас, мальчики», они порвали бы её в клочья. На дне подсознания ей хотелось, чтобы он видел, чтобы понимал, что она очень-очень рассержена и готова убить его. Раскатать. Забить нахрен. И чхать, что силы неравны. Похуй, пляшем. Ей не понравились отморозки — все до единого, нанятые не только для разбоев и грабежей, но ещё чтобы охраняли бесценную размалёванную задницу. Джокер и сам хорошо справлялся со своей безопасностью, но подстраховка — дело такое. Лишней не бывает. — А я уж было заскуча-а-ал, — по-дружески промурлыкал он, оторвал взгляд от Юли и лениво посмотрел на часы. — Ждал тебя, ну-у, ещё ночью. Что-то, эхе-хе… с-с-случилось? И улыбочка, дерзкая, непринуждённая, вызывающая. Самодовольная. Юля сильнее сжала прут. — Ты, блядь, ещё спрашиваешь? — закричала она. — Бросил хуй знает где, меня чуть собаки там не сожрали! Скотина! — Ра-азве? — брови вздёрнулись кверху, и на лице появилось гнилое удивление. — Я, хм, думал, что ты хорошо провела время, повесели-илась. Усвоила, как, эхе-хе, водить машину. «Шут гороховый. Я тебе ебало раскрошу!» — кричал внутренний рассерженный голос. В такой момент уверенности должно быть хоть отбавляй, но что-то адекватное подсыпает дозу страха, и руки всё ещё дрожат. Юля остановилась на безопасном расстоянии от Джокера, хотя если говорить о нём, то о безопасности смешно и неуместно говорить. Для него что три метра, что триста, что три тысячи — всё ничтожно и несущественно. — Отведай-ка вот этой шутки, — прошипела сквозь сжатые зубы Юля и замахнулась, чтобы преодолеть оставшиеся небезопасные метры и выбить из придурка дерьмо. Самоуверенно? Несомненно. — Ой, о-ой, — с предвкушением ответил он, закатил глаза и прикусил нижнюю губу. Чуть склонил голову вбок. Заулыбался и потянулся к карману лёгкой фиолетовой ветровки. Миг, и в руке сверкнул пистолет. Юля замерла, присмотрелась к оружию, не веря в происходящее. Конечно, он знал, что она примчится сюда разъярённая, готовая крушить всё на своём пути, чтобы разукрасить личико своему принцу. — Серьёзно? Застрелишь меня? — опешила Юля. Джокер глянул на оружие, покивал на него и гаденько растянул губы в улыбке, выдохнув при этом неопределённый звук — то ли насмешка, то ли тяжкий вздох. Или всё сразу. — Эм-м… Ну-у… Нет. Это всего лишь тазер, куколка. Но-о, — он многозначительно поднял палец вверх, привлекая всё внимание к себе, — тебе хватит и этого. Тебе решать, малыш: будешь плохо-ой девочкой или хор-рошей? Что бы это ни было, любая безделушка в руках Джокера обещала большие проблемы. Юля не стала испытывать судьбу и играть в героя, который должен непременно погибнуть от рук злодея. Игра не стоила свеч, потому что этот бой выиграл бы негодяй. Она отбросила прут, стрельнула недовольным взглядом в наёмников и словила усмешку, интерес, недоумевание. «Да, да, ребята, я его личная ручная обезьянка, приятно познакомиться». Так себе уик-энд, могло быть и получше. За пару часов мистер Джей закончил несколько дел в Белостоке, и вскоре они вернулись в Август. Той же дорогой, только минуя злополучное, злосчастное место, то самое, где накануне ночью развернулась маленькая большая трагедия в двух действиях: собака и мужик с ружьём. Весь оставшийся субботний день она злилась. Дулась, как маленькая девочка. Изображала из себя жертву, хотя так оно и было, если пораскинуть мозгами. Тогда, после того, как она бросила затею отмудохать Джокера вдоль и поперёк, ей ничего не оставалось, кроме как мысленно пройтись по нему по матушке и по батюшке. А потом они дошли до припаркованных неподалёку машин, и Джокер просто бросил Юле ключ от одной из них. Серьёзно? Шафёр? Шафер? Так прошла суббота. В воскресенье в их немудрёное «бунгало» — так Юля прозвала старый дом с закопанным во дворе бывшим хозяином — съехались наёмники. Как только они принялись заполнять дом своими опасными тушками, Юля проскользнула к Джокеру на обшарпанную кухню. Мистер злодей пил кофе и хрустел тостом. Перед Джокером на столе лежала вчерашняя газета, и он лениво скользил от строчки к строчке. Касался языком нижней губы. Не пропустил ни одной колонки. Когда Юля встала у раковины, Джокер, не поднимая на неё глаз, с шелестом перевернул прочитанную страницу и, не открывая рта, провёл языком по внутренней стороне щёк и губ. — У тебя ко мне вопрос. Он не спрашивал, он знал это, чувствовал, а потому не стал разыгрывать неуместную комедию. Он выглядел собранным, готовым. И это при том, что одет буднично, как рядовой горожанин. Серая тень. Выжидающая ночи мышь. Мышь. Как символично. — Я тоже вхожу в твои планы? — спросила Юля и кивнула на комнату. — Ты всегда входишь в мои планы, — Джокер небрежно зачесал волосы назад. Молчали долго, Юля переваривала полученную информацию, пытаясь найти внутри себя какой-нибудь правильный отклик. И, пока размышляла, разглядывала кухню. Облупившаяся краска на чугунных батареях под деревянным окном. На узком подоконнике в трёхлитровой банке плавал чайный гриб, а рядом, на другом конце подоконника, примостился старый советский горшок, а в нём алоэ. Слева от окна стоял типичный российский кухонный стол у стены, когда-то белый, а теперь то ли серый, то ли жёлтый. Сразу и не разберёшь. Над столом висел откуда-то вырванный рисунок с часами: на зелёном фоне оранжевый циферблат, а под ним маленькие человечки не то плясали, не то дрались, не то творили что-то артхаусное. Справа от окна кухонный гарнитур, хотя это громко сказано. Мойка, тумба, плита. Юля подняла голову и посмотрела на жужжащую муху, она кружилась вокруг сиротливо свисающей с потолка лампочки Ильича и ничего не понимала. А может, как раз эта чёрная мельтешащая жирная точка как раз знала больше всех. На выцветших светло-коричневых обоях в ромбик то тут, то там виднелись давнишние потёки, и вообще так называемый рисунок пошёл пятнами, где-то светлее, где-то темнее. Над раковиной маленькими плиточками выложена стена, кое-где облупившаяся, и из проёмов выглядывали квадратики цемента. Кухня как кухня: старая, видавшая времена и получше нынешних, мрачная. Она — да, собственно, и весь дом тоже — пахла затхлостью, сыростью и кислым хлебом. И чем-то таким, смутно знакомым, едва ли съедобным, но ощущение такое, будто тут всё время что-то готовили, варили, тушили да парили, и непременно из подпорченных продуктов. Может быть, так пахла старость. И нескоро эти ароматы вытравишь и выветришь, потому что стены годами ими пропитывались. Из прилегающей комнаты доносились голоса и разные звуки: ругались, переговаривались, шептались. Двигали стулья. Стук кубиков о стол явственно говорил о том, что кто-то рубился в азартные игры. «Сам ты жопа тугоухая!» «Поговори мне тут ещё, валенок!» Юлю передёрнуло, а Джокер ничего, молчал. Ему всё преступное, неправильное и вымученно тёмное — как так и надо. Когда Юля уходила из комнаты, скрипучую кровать заняли двое, и старая, глубоко советская железная койка жалобно крякнула под ними. На ум так ничего дельного и не пришло, поэтому Юля приняла решение плыть по течению и сказала без утайки: — Вообще-то я про сегодня. Все эти… люди. Джокер вдруг скрипуче рассмеялся, будто только что ему рассказали не абы что, а забавный анекдот. — Эм-м… А что с этими, хм, людьми не так? И поднял на Юлю глаза. Теперь так просто не отвертеться и тему на другую не перевести, потому что месье нашёл крючочек, о котором пока не знала Юля. Она лишь буркнула в ответ: — А мне откуда знать? От непонятного и невразумительного воскресенья она честно ожидала, что её опять куда-то потащат против её воли. Ожидания не оправдались. Дюжина головорезов — именно так мужчины и выглядели — гудели, словно рой потревоженных пчёл. Вот-вот ужалят. Юля предпочла держаться сегодня поближе к своему кукольнику, и от его глаз это не скрылось. Когда он несколько фривольно, почти вразвалочку вошёл в комнату и оглядел собравшихся, Юля встала чуть позади него. Джокер оглянулся и хмыкнул, она нахмурилась в ответ. — Из двух зол выбирай меньшее, — серьёзно? Она оправдывалась? На его лице остались следы грима, белые разводы выглядели так, будто Джокера очень долго возили мордой о свежепобеленную стену подъезда, а потом дали обтереться сухой пыльной тряпкой. Под глазами легли тени, и непонятно — грим ли, синяки ли от недосыпа. На Джокера наёмники смотрели с опаской. У одного разбита губа, ещё у одного светился фонарь под левым глазом. Может быть, ребята отважились рассказать своему новоявленному боссу, что он бутафорская безделушка или наглый плагиатор, за что без предупреждения получили доказательства того, как глубоко ошибались. На Юлю смотрели по-другому. Хищно. Затравленно. Как шакалы. Разве что не скалились и не капали слюной. На всякий случай Юля придвинулась ещё поближе к Джокеру и попробовала спрятаться за его спиной, но он сделал шаг в сторону, негромко кашлянул и с необычайным воодушевлением заговорил. Иногда мурлыкал слова, иногда выплёвывал их, жёстко, скалясь и сверкая глазами. Прямо какое-то «Юля, это наёмники; наёмники, это Юля». Не человек, а дьявол. На этом удивительное и невероятное не закончилось — Джокер, как был в гражданской одежде и в остатках грима, так в этом и ушёл. И увёл за собой подельников, так и не раскрыв главного секрета: что это за спектакль только что развернулся, что означало произошедшее в последние дни и вообще — какого хрена? И Ареса нигде не видать.*** завтра дым отлетает на дальние мили человек – безымянная гладь на затянутом спиле симфонической боли своей полубог а оглянется – вовсе не свет никакой на пределе лишь по следу дойдя сумасшедший стоит у постели с обронённою бритвой у ног Борис Кутенков *** Твой дом — твоя личная крепость. В нём койка, шкафы и фигурки, В нём стол, голограмма с хентаем — что нужно для жизни ещё? Хентай — офигенная штука, давно выручает от дурки, Без блядских прозрачных картинок ты стал бы безумцем трущоб. Мадам Тихоня