Боже, храни АлиЭкспресс

Он - твой мальчик, Ты - его девочка. Он - обманщик, Да и ты не пpипевочка. Он тебя таки yбьет, Hо в самом финале. Он - твой мальчик, Ты - его девочка. Он - обманщик, Да и ты не пpипевочка. Ты его таки убьёшь, Hо в самом финале. (Земфира "Припевочка") Больно бывает не только от боли. Страшно бывает не только за совесть. Странно, опять не хватило воли. (Земфира "Маечки")

      Ярик умница. Юля очень любила Ярика, потому что он знал толк в том, как сделать жизнь чуточку веселее. Ярик умел так проворачивать сладкие для Юлиной души гадости, что радуешься им, но при этом отвесить щелбан Юле вроде как и не за что. Схема проста, как старые-добрые дважды два: Ярик напакостил, Юля довольная, Джокер скрежещет зубами, но сделать ничего не может. Потому что Ярик — очень смышлёный мышь. Среди всех циркачей в этом городе, в этом скрипучем, пропахшем кофе доме — он главный циркач. Над всеми.       Он жил на кухне за раковиной, шуршал по ночам и очень любил оливки. Юля успевала подкладывать пару штук под раковину, прежде чем Джокер уминал оставшуюся банку. Чего он только ни предпринимал против серого обнаглевшего засранца! Смешивал вкусную и питательную отраву с плавленым сыром, который Ярик просто обожал. Но… Мышь смеялся в лицо опасности и по-мышиному посмеивался-попискивал над Джокером, потому что сыр так и оставался нетронутым. Мышонок ни на какие уловки не попадался, не верил злому человеку с расчерченным лицом. Не верил добряку-здоровяку с дулькой на голове. Не шёл ни на какие «кис-кис» к девчонке, которая приносила ему лакомства.       Юля любила Ярика, потому что он мог взять да и перегрызть какой проводок. Жёлтый. Красный-опасный. Синий, как июльское небо в далёком детстве. Ещё мог прогрызть упаковку кофе и оставить там сюрприз.        Джокер ненавидел Ярика, потому что тот портил провода на его инновационных взрывных устройствах и делал пригодный кофе непригодным.       Ярик был до неприличия приличным засранцем и порядочным мерзавцем.       Бывало, конечно, что Юле перепадало от мистера Джея за очередной подпорченный механизм, потому что провода поменять — это не новую конфетку развернуть и за щёку кинуть. Но каким бы мышь ни был, он ни к кому в руки не шёл. Даже к Юле. Он не выползал из укрытия, не высовывал носа, пока на кухне никого не оставалось: то есть совсем никого. Если в мире и существовала справедливость, то вот она, самая настоящая: знакомьтесь, Бэтмен, хотя и не совсем тот, которого представляла Юля. Ярик. Ярослав. Мышиный князёк, а русские, как известно, не сдаются, даже если они мыши.       Однажды вечером Джокер бросил пару своих перчаток — жалко, что не фиолетовых — на кухонный стол, а утром обнаружил их с отгрызенными пальцами. Оба указательные отсутствовали, а на правой перчатке ещё подпорчен мизинец и большой. И тут сразу два варианта, если напялить на себя это: либо бомж, либо у лиходея деньжата не водились. Джокер в сердцах выругался, проклял всю мышиную семью Ярика до десятого колена и приказал Аресу разобрать мойку, потому что русский Бэтс перешёл все границы дозволенного. Это война. Деваться некуда, соглядатай из повара обернулся сантехником и как пошёл крутить-вертеть раковину. В итоге в этот день они остались без завтрака, без обеда, а до кучи и без ужина, потому что пока Арес разбирал раковину, попутно во всей колонне что-то бахнуло, что-то жахнуло, где-то булькнуло, и плита приказала долго жить.       Тоже русская магия, потому что в России всё любило ломаться в самый неподходящий момент, даже если эту вещь не трогали, даже если не дышали в её сторону.       Арес разводил руками, что так, мол, и так, оно само, он тут ни при чём. Пришлось питаться подручными продуктами: заказали пиццу, роллы, несколько салатов и японскую лапшу до кучи. Юля радовалась. Конечно, травить желудок не хотелось, но он не болел уже много дней кряду. Вот если бы завтра важное задание, она бы лично исцеловала какого-нибудь рахитно-чумного таракана и испортила бы Джокеру жизнь. Ну как жизнь. День. Может, два. А если бы её увезли в инфекционку, то подпортила бы месье вообще всё.       К вечеру того же дня Арес поехал за новой плитой, чему сказочно обрадовался, Юля осталась дома за Золушку, а Джокер ушёл на улицу успокаивать нервы разбоями. Все при делах.       Ярика нигде не видать, умный зверь. Мудрость его заключалась в том, что он как будто знал, что пойди он на контакт с Юлей, Джокер бы всю душу из неё вытряс и заставил бы зверя принести ему на голубом блюдечке с золотой каёмочкой. А с неприрученного мыша чего требовать? Тут хоть весь район бери в заложники, хоть все пальцы Юле повыкручивай, Ярик оставался бы неприступным, как великая китайская стена. Умел бы складывать из своих маленьких мышиных пальчиков фиги, непременно бы откуда-нибудь показывал бы Джокеру маленькие дульки.       Юля радовалась. Злорадствовала от всей души, внутри хохотала разухабистым демоном, но снаружи изображала из себя ангела. Джокер почесал своё неуёмное эго о Юлины чувства, выпотрошил душу и посмеялся, но у жизни тоже есть юмор. Чёрный. И Вселенная ответила юродивому — отсыпала ему Ярика. Если бы Джокер умел заглядывать в чертоги человеческой души куда глубже, чем он это делал обычно, то наверняка узрел бы в душевной канцелярии своей куколки пляски чертей и дьявола во главе всей этой вакханалии. Снаружи пай-девочка, а глубоко внутри, в невидимых колодцах хохотали черти, глядя на очередной перегрызенный провод.       Итак. Первым приехал Арес. Газель примчала и его, и новенькую плиту — дорогущую, как элитная продажная любовь. Но грузчики оказались не просто грузчиками, потому как если бы Арес впустил в дом умельцев из магазина, Джокер бы пустил его на фарш для Ярика. Поэтому пару прихвостней аккуратно занесли плиту, поставили её на место, а старую рухлядь отправили на покой. Вслед за ними на кухню втёк дистрофик в очках и быстро поколдовал над подключением новенького жильца к трубочкам да к проводкам. Арес наглаживал плиту и нарадоваться не мог. Приговаривал: «Сам Джейми Оливер бы позавидовал мне». И пускал скупую мужскую слезу.       Красота! Только новенькая жительница обшарпанной кухни выглядела, как жемчужинка среди речных неказистых камушков. Да что там! Она так и смотрелась: современная многофункциональная красавица в интерьере сталинской эпохи, которую как забабахали году в пятидесятом, так никто не трогал этот антиквариат. Плита. Радужное пятно на серо-буром фоне канувшей в лету эпохи.       Месье психопат вернулся часов в девять вечера. Довольный! Глазищи горят, улыбка сияет, что аж страх за душу берёт. И подмышкой у злого гения… кот. Злющий. Зенки прищурил, уши прижал, смотрит так, будто всех собрался разом сожрать, дайте только подрасти маленько. Хвостом метелит, передними лапами в руку Джокера упирается, о чём-то своём, о кошачьем, думает. Джокер отпустил котофея на пол и отряхнул с рукава фиолетовой куртки шерсть.       Кот как кот. Деревенский окрас, чисто русский зверь. Юля такой окрас называла «скумбрия»: серо-жёлтый, черные пятна на боку вперемешку с полосками, по спине — по хребту — длинная полоска тянется. Морда усатая, полосатая, серая. Злая. Пуще прежнего кот хвостом машет, недовольство своё показывает. Правое ухо драное и правый бок тоже, видно, что кот боевой, модель — русский пушистый танк самоходный, отряд сметанолюб, подкласс «сожру врага и не подавлюсь».       Юля перегнулась через диван и протянула руку, чтобы потрепать лохмача по голове. «Кис-кис!» Кис-кис поднял лапу и без предупреждения ударил когтищами Юлю по пальцам, заурчав и прижав уши к голове, зашипел.       — Ах ты блохастое чудовище! — она отдёрнула ладонь и принялась рассматривать алые бисеринки на пальцах.       Джокер задорно засмеялся, зашёлся в приступе неистового хохота, согнулся пополам и захлебнулся своим злым смехом.       — Ух!.. Малыш… Ух-ха!       Аресу хватило наглядного примера, чтобы сберечь свои конечности от уроков кота. Юля же отыскала платок, промокнула царапины и покосилась сначала на кота, потом на Джокера.       — Злые вы, уйду я от вас, — буркнула она.       — Оу! — Джокер насмешливо фыркнул и сунул руки в карманы джинс.       — Этот комнатный цербер теперь твой личный телохранитель? — Юля придирчиво рассматривала кота, а кот уже пошёл обнюхивать мебель.       Джокер сел рядом с Юлей, приобнял её за плечо и улыбнулся.       — Ах, на самом деле Маффин всего лишь сделает наш скро-омный уголок чуть уютнее.       — Ах, это Ма-аффин! — хохотнула Юля и улыбнулась во все тридцать два.       Черти на дне её души поприумолки, поприуныли и стали сразу же думать, как бы так Маффина выпроводить за дверь, чтобы скатертью дорожка. А Джокер прижал Юлю, положил её голову к себе на грудь, упёрся в висок подбородком и ласково-ласково промурлыкал:       — Эм-м… Да. Маффин очень умный кот, и если однажды я обнаружу, что какая-нибудь ме-елкая сучонка обидела котика, я, ах-ах, сниму с неё скальп.       Маффин. Маффин — это кексик, вкусный, с изюмчиком, видишь его, и сразу съесть хочется. А тут такой Маффин, что сам сожрёт, только косточки хрустеть будут. Не кекс, а бандит. И морда у него бандитская. Но предупреждение выдано, что если бандитский кексик пострадает — Юлю отхаракирят.       Придётся уживаться с товарищем, так его да растак. Что б ему хвост местные мальчишки выкрутили!       Мелкого ушастого террориста надо чем-то кормить, и на ночь глядя Ареса отправили в ближайшую «пятёрку». Спустя час он вернулся с кормами всех видов, которые только нашлись на полках супермаркета, а ещё в рюкзаке лежали креветочки и тунец — всё это заказала Юля, чтобы побаловать себя любимую.       Мохнатый засранец воротил морду. Он отказался от дорогущего корма, фыркнул на середнячок, а к миске с «китекетом» даже не подошёл. Юля в то время, пока Арес пытался накормить нового жильца, сварила креветки и покрутила одной животинкой перед котом.       — Хочешь?       Кот облизнулся.       — А вот перехочешь, чучелко-мяучелко.       Кот прыгнул без предупреждения. Вцепился когтищами в Юлину руку и так и повис, а клыки вонзил в креветку, заодно зацепив палец и раскроив его аки портной. Юля завизжала, схватила кота, кое-как отцепила его от себя и швырнула к раковине. Арес мухой метнулся к аптечке и принялся спасать подругу дней своих суровых. Кот рычал. Кот урчал. И нагло хомячил креветки из дуршлага, пока двуногие заняты спасением растерзанной конечности.       Юля зыркнула на урчащего кота, занятого поеданием варёных креветок, и пожаловалась Аресу:       — Из него такой же Маффин, как из меня королева Великобритании.       Арес с пониманием вздохнул:       — И вегетарианством его не переманить на сторону джедаев.       Кот доел креветочки и принялся умываться. На всякий случай Юля не стала приближаться к нему: себе дороже связываться с таким хвостатым негодяем. Но она попыталась оставить последнее слово за собой и процедила сквозь зубы:       — Хрен тебе, а не Кексик. Васька. Василиск, а не кот.       Пойти бы пожаловаться мистеру злодею, сунуть ему под нос искалеченную руку и сказать, что так, мол, и так, смотри, что твоя скотина сделала с частной собственностью. Да толку? Джокер за словом в карман не полезет, ещё прибавит на многострадальной руке царапин. Или не только на руке. И не только царапин. Поэтому когда Юля бочком-бочком прошла мимо кота, то погрозила ему кулаком. Но так, чтобы коту несподручно цапнуть.       Царапины глубокие. Кожа вокруг них вспухла, покраснела. Саднило знатно. Хорошо бы кота усыпить, а себе бахнуть укол от бешенства и прочих гадостей. И вот когда Юля уселась на диван рядом со своим гением, он отложил деловые бумаги, оглядел Юлю с ног до головы, поджав губы, и шумно выдохнул. Затем поманил её к себе, усадил между своих ног. Принялся аккуратно бинты разматывать. «Ай, — с дрожью вздыхала Юля. — Ой». Он долго рассматривал глубокие отметины, прикасался подушечками к коже между ними. На коже сукровица. Не кот, а какое-то оружие массового поражения.       Она попробовала забрать обратно свою руку в личное пользование, но пальцы сомкнулись вокруг запястья, аккурат на самой глубокой царапине. Юля ойкнула, зашипела и оставила попытки улизнуть подобру-поздорову.       Первую ночь они пережили нормально. Кот только всё время чем-то шуршал, где-то что-то лизал, прошёлся под утро по Юле. Понюхав стену, прошёлся обратно и разлёгся на груди у мистера Джея. Довольный. Зажмурился, запел, замурчал. А двуногий злодей взял да и положил руку на голову коту и… погладил. Кот пуще прежнего зашёлся в мурчании.       Блохастое чудовище. Мало одного террориста на Юлину голову, так тут второго судьба подкинула: на, дескать, помучайся, а то заскучала поди с одним-то чудищем. Да уж спасибо!       На часах шесть утра, за прикрытой шторой видно, что пасмурно. Вот-вот небо расплачется, как будто в городе не июль, а внезапный сентябрь свалился на людей. И из-под одеяла совсем не хочется вылезать, да и не надо пока. Июльский сентябрь, сентябрьский июль. На улице промозгло, сыро. Солнце ни улыбнётся, ни подмигнёт, спряталось за волнами серых облаков, а аревидерчи.       Вот бы донести как-то до мистера Джея, что утро начинается не с кофе. Не кофе делает жизнь чуточку лучше, хотя определённую сладость-приятность привносит. Кофе — это всего лишь предлог для нового дня. А утро начинается с улыбки, с солнечных лучей в окно, с пыльных дорожек в их отсвете. Понежиться под одеялом, закутаться в него с головой и лежать так, лежать, мечтать, вспоминать о чём-нибудь приятном и гнать от себя дурные мысли. Закрыть глаза, позволить себе ещё немного подремать. Утренний сон лёгкий, как пёрышко. Сладкий, как ложечка мёда. Никуда не надо спешить. Тс-с. Тихо, время. Можно ещё часок подрема-ать.       — Кофе.       Бля.        «Когда-нибудь жизнь поимеет тебя раком». Вот бы и Джокера можно было выключить. Будильник, например, можно жахнуть об стену или выбросить из окна, а если бахнуть кулаком по Джокеру, чтобы он захлопнулся, то он в ответ закопает прямо в пол. А уж кто кого выбросит из окна, тут и гадать нечего. Этот ирод даже с первого этажа постарается выкинуть так, чтобы сломалось как минимум половина костей.       Кот тихо мявкнул, и Джокер снова погладил зверушку.       — Эм-м… И Маффину что-нибудь.       — Мяу-мяу-мяу, — лениво ответила Юля и уползла на кухню.       Делов-то: ложка сыпучей субстанции, две чайные сахара, залить кипятком до половины, а оставшуюся сдобрить молоком. И напиток готов, осталось только перемешать. Арес уже давненько потирал ручки на кофемашину, и когда он давеча ляпнул про это Джокеру, Джокер отмахнулся, мол, валяй, папаша. Бери свои голубенькие ножки в накачанные ручки и делай что хочешь. Но пока аппарат не поселился в их царстве мёртвых, довольствовались пахучим растворимым варевом.       Юля сварила две горсти креветок: одну себе, вторую коту. Ничего не попишешь, у блохастого надёжная крыша — мистер Джей.       Креветочки на блюдечке под столом — для Васьки. Хрен ему, а не Маффин! Дымящийся кофе в зелёной кружке — для Джокера. Юля принесла её в спальню и хотела уже поставить на стол, но мистер Джей взял свою куколку за руку, потянул, и Юля не успела оставить кружку на какой-нибудь поверхности. И лучше не проливать горячий напиток, за такое по голове не погладят. Она балансировала, как канатоходец-жонглёр, управляла кофе не хуже Нептуна в кружечных масштабах, и наконец села на колени своему злодею. Без грима — ну просто золото. Красавчик. А ещё когда спит — тоже золотце, и тут сразу дилемма: расцеловать, пока сонный, или сбежать — пока очухается, пока расчехлится, и поминай как звали. Но нет. Ни то и не другое.       Он забрал у неё кружку, отпил, покатал сладкий напиток во рту.       — Да не отравлено, — буркнула Юля.       Джокер покосился на неё и уже собрался сказать что-нибудь, какое-нибудь ценное замечание, как на кухне что-то грохнулось. Или не грохнулось, но загремело так, будто дом вот-вот собирался взлететь на воздух. Юлин страх принялся подмигивать всеми глазами, она вцепилась в шею своему чудовищу, потому что между пиздецом и Джокером лучше всегда выбирать Джокера, потому что он над всеми пиздецами главный пиздец. То есть с ним как бы безопаснее.       Бах! Он отставил кружку, скинул Юлю на пол, схватил один из своих вездесущих ножей и выскочил в гостиную, разделявшую кухню и их спальню. Юля не стала возмущаться таким поведением, просто растёрла копчик, поднялась и похромала за Джокером. Арес тоже показался из своей комнаты с монтировкой наперевес: от прежнего завсегдатая бара «Голубая устрица» не осталось и следа. Собран, губы сжаты, глаза горят. Это что-то вроде десантника, который на гражданке Толян Толяном, весельчак и местный добрячок, но чуть что, чуть опасность запахло — всё. Нет больше Толяна — есть Терминатор.       Джокер двинулся к кухне первым, нога за ногу, походка ленивая и развязная, и сразу ясно: тому, кто посмел забраться на их кухню, полный П. Фирменный оскал, улыбка Глазго — всё при нём.       Дверь чуть приоткрылась, и из проёма появился Маффин. Он же Васька. Глазищи что две луны, дикие, очумелые, дышал кот часто и глубоко. Предынфарктный паралитик. Уши торчком, хвост распушил, шерсть на загривке дыбом. Кот то ли урчал, то ли тихо по-кошачьи рычал. А в зубах серая верёвочка болтается. Кот сел, фыркнул, тряхнул головой, и верёвка отлетела в сторону, упала на пол, и Васька чихнул. Принялся умываться, нализывал лапу и тёр ею за ухом.       Юля пригляделась. Не верёвочку выплюнул Васька, ох не верёвочку. Хвост! Мышиный!       — Ах ты селёдка недоделанная! — взвизгнула Юля. Схватила первое попавшееся под руку — настольные часы — и метнула в кота. Бряк! Часы стукнулись об стену и раскололись аккурат по шву на две половинки, разлетелись в стороны, а кот подскочил, прижал уши и спрятался за диван. Тут же в глазах блеснуло, потом потемнело, осыпались звёздочки, как жёлуди с дуба, и что-то зазвенело в ушах. Пол куда-то качнулся, и стена обрушилась на Юлину голову.       Она отползла в сторонку и принялась ощупывать голову и стену, проверяя, что из окружения сошло с ума и что объявило войну человечеству. Джокер ухватил Юлю за ворот футболки и вздёрнул. Ах вот оно что… Это не стены сошли с ума и не клаустрофобия вылезла из щелей, а маэстро отвесил леща.       — Ты ч… чего? — Юля не сразу узнала свой голос, он прозвучал откуда-то издалека, как из колодца. Эхом.       А Джокер опустился перед ней, погладил по голове, будто не он только что организовал встречу Юле и стене — съезд садо-мазо-камикадзе — и очень аккуратно положил руку её на плечо. Будто собрался то ли по душам поговорить, то ли первую медпомощь оказать. Или добить.       — Не надо ранить чувства Маффина, малыш-ш, — Джокер умел играть на контрасте. Его рука всё ещё легко касалась её, придерживала, не давая Юле завалиться в случае чего, но в голосе прозвучало столько угрозы! В дополнение он наклонился ниже, так, что его губы почти касались Юлиного уха, она чувствовала его дыхание. — Это, ах-ах, у кошек есть в запасе девять жизней. А, эхе-хе… у тебя?       Первым желанием было оттолкнуть психа, найти кота и утопить его в унитазе. Если мыслить более позитивно, в духе «будет всё, что ты захочешь, стоит только захотеть!», то утопить бы потом следом и мистера Джея. Но Юля просто кивнула, давая понять, что всё поняла и готова прожить этот день хорошей девочкой с единственной жизнью.       Кот подал жалобное «мяу» из-за дивана и выглянул. Облизнулся. Сучонок. Очень захотелось накрутить его хвост на швабру и проверить летательную способность снаряда, но тогда Джокер проверил бы, сколько у Юли в запасе жизней. Когда он отпустил её плечо, Юля уползла помирать на кухню. Первым делом огляделась: никаких следов эпичной битвы, кроме нескольких перевёрнутых кастрюль и одной разбитой чашки. Ярика нигде не видать. Чтобы подбодрить своего бравого мышонка, ему предложили кусочек колбаски. Подальше под раковиной, чтобы Васька не достал. А если бы всё-таки залез, то чтоб застрял и сдох.       Она выложила упаковку яиц на стол и стала соображать, какой бы салат с ними сварганить, чтобы всем настало счастье: и им с Джокером, и Аресу. Пока думала, кот прокрался на кухню, потёрся о ножку стула и замурчал.       — Подлиза, — Юля достала сырую креветку и бросила коту. — Я буду тебя откармливать, ты станешь толстым и неповоротливым, и Ярик сам тебя съест.       Кот от угощения не отказывался, а Юля лелеяла надежду, что за один день можно нагнать коту пару кошачьих размеров. И пока она ковырялась в холодильнике, Василий-Маффин провернул запрещённый приём. Шварк! Бряк! Юля обернулась: злодей уже сидел на краю стола и с интересом разглядывал упавшую пластиковую упаковку и побитые растекающиеся яйца.       Злой кот.       — Плохой, плохой, ПЛОХОЙ Васька! — шипит Юля, поглядывая, нет ли где поблизости Джокера.       Кот спокойно посмотрел на неё, типа «А? Где? Чо?», а потом облизнулся, зевнул и зыркнул уже по-другому. Читалось: «Ты берега попутала, двуногая?» Пришлось показать коту кулак, а потом убрать безобразие на полу. Вот она какая жизнь: живёшь себе живёшь, бед не знаешь, всё у тебя хорошо — мама печеньки приносит после работы, бабушка пирожки по выходным печёт, а ты плывёшь себе по течению. Красота. А потом в голове что-то ломается. Какой-то винтик ржавеет, там шарик теряется, тут ролик гнётся. И сразу труба зовёт к нелёгкой жизни. Юля вздохнула, расправляя тряпку, которой вытирала пол, на батарее. Не было у бабы хлопот, купила баба Джокера. Хотела позабавить себя игрушкой заморской, в итоге сама же примерила на себя роль игрушки. Называется, вырыла себе яму. И хрен бы с ним, чего с психоприпадочного мужика возьмёшь кроме анализов, так притащил он кота.       Классического Джокера сотворил Готэм. А в реалиях России он выполз из ниоткуда, пришёл из тумана, как тварь из кинговской «Мглы». Жнец человеческих пороков и душ, вскрывал и то и другое, как консервные банки, перетряхивал и шёл искать новую забаву. Отчего-то он до сих пор не выбросил из своей жизни её, Юлю, пигалицу. Может быть, их всё ещё что-то связывало, тонкие нити «привязки» — «поводка». Копаться в этом не было никаких сил. Да и желания — тоже. А спросить у него напрямую — оборжёт всю вдоль и поперёк.       Кот к моменту окончания приборки переместился на тумбу около выхода и попытался скинуть с неё сахарницу. Юля схватила скомканное полотенце с ручки плиты и запустила им в Ваську. Васька, не будь дураком, тут же смылся, зато как по щелчку в дверях появился мистер Джей и словил орудие. Полотенце встретилось с его грудью и упало на пол. Ну ёбана!       Юля нервно почесала кончик носа и сунула руки в карманы пижамных штанов.       — Я тут… прибираюсь.       Джокер покосился на полотенце под ногами, перешагнул через него и прошёл мимо Юли.       — Ага, — ответил он и ухмыльнулся.       Не поверил. Но и бить не стал, хотя Юля ожидала новой встречи со стеной. Может быть, Алиса Льюиса Кэррола именно так и оказалась на самом деле в другом мире: её просто слишком часто били головой о стену, и она словила в припадке и Шляпника, и кролика, и говорящих гусениц с исчезающими чеширами. Все беды от котов! Вот!       Кот охотно проскользнул обратно, потёрся о хозяйскую ногу — Джокер наклонился, потрепал Маффина по голове и забрал из Юлиных рук банку сметаны, которую она достала из холодильника — заправить вчерашний салат. Открыл крышечку и предложил вкуснотищу коту. Юля поглядела на салатник, на кота, на Джокера. Вздохнула. А Васька сунул морду в банку и сладко-сладко залакал. Муркнув и тряхнув лапкой, обернулся к Юле, зажмурился и заурчал. От удовольствия. Мохнатое зло мало походило на зло в этот момент, потому что вокруг серой полосатой морды, аккурат по размеру банки, тянулся сметанный след. Кот в сметанной рамке. Васька тряхнул головой, но это не помогло: белый круг по-прежнему обрамлял морду. Джокер потряс банкой, приглашая своё ручное чудовище откушать ещё немного. Васька не отказался, сунул морду обратно в банку и принялся угощаться дальше.       — Ты ещё планируешь какие-нибудь поездки? — чтобы скорей переключиться с кота на что-то другое, Юля уцепилась за первое, что подвернулось в голову.       — Завтра, — подумав, Джокер добавил: — Завтра вечером.       Ну охренеть теперь! А раньше нельзя было сказать? А если бы Юля запланировала поход в театр и заранее бы даже купила билеты? «Дырку ты от бублика получишь, а не Шарапова!», — голосом Высоцкого подумала Юля, но вслух не озвучила. Зубы целее будут, и она погладила ушибленную макушку.       Ярик имел полное право сбежать из дома: связать узелочек, привязать к палочке, и аревуар, комрады. Аста ла виста, детишки. И винить его не в чем, потому что когда тебя чуть не сожрали и оставили моральным и физическим инвалидом, самое верное — это рвать когти и спасать то, что осталось от тушки. Бежать, и неважно: хоть ночь, хоть война за стенами, хоть небо свалится на землю. Всё равно. Главное — удрать от одной опасности, с остальными разберёмся по ходу пьесы. Джокера же, кажется, не волновали толком ни мышь, ни кот, возможно, потому, что один как раз должен разобраться с другим. И если бы Ярик был посговорчивее и пошёл бы на прямой контакт с Юлей, она вынесла бы его из дома и отпустила бы на все четыре стороны.       Как она ни пыталась выждать его или уловить присутствие, всё время ушло коту под хвост. Васька, к слову, тоже как будто потерял интерес и к мыши, и к кухне вообще. Он целый день проспал: утром дрых на кресле у Ареса в комнате, днём посапывал на коленях у мистера Джея, и тот лениво поглаживал полосатого по голове. Ближе к вечеру Васька развалился на ковре, и Юля очень хотелось на него наступить, но рискнуть не осмелилась. Не при Джокере.       Впрочем, тем же вечером Васька хозяином вошёл в кухню, решив проверить свои владения. Всё ли спокойно? Всё. Он обнюхал миску, наполненную свежим мясом, — Арес в обморок не упал, но, вздохнув, удалился в комнату. Кот слопал первый кусок, покосился на Юлю и принялся за следующий кусочек. Она подкралась к нему — Джокер где-то в недрах квартиры, поэтому маленький разгуляй можно себе позволить — и приступила на хвост. Васька обернулся и зашипел, прижав уши. Затем недовольно заурчал и вернулся к мясу, поедая его уже нервно. Без прежнего смака.       Взгляд у кота тяжёлый. Юля разглядела его, когда наступила на хвост ещё раз, чуть сильнее. На этот раз ни предупреждения, ни дополнительного урчания, Васька развернулся и саданул Юлю по ноге. Р-раз! И добавил вдогонку клыками, впившись в кожу, и тут же, отцепившись, стрелой вылетел из кухни. Только сейчас, опомнившись от шока, она успела выпалить вслед террористу негромкое «блядь!» Догнать бы и дать мохнатому тапкой по жопе, да там кое-кто крышует монстра. Юля достала из навесного шкафчика ватные диски и перекись и, опустившись на табуретку, принялась осматривать ногу.       Саданул так саданул, садист, сатанист и фашист! Выродок! Кровь впитывалась в ватный диск, но почти сразу же сочилась из ранки новая порция. Юля не стонала, хотя очень хотелось, потому что саднило нещадно. Шумно выдыхала сквозь сжатые зубы — да. Полушёпотом ругаться матом — тоже да. Сидеть и скулить — нет. Красные разводы на коже напоминали больше о бое, чем о небольшом недоразумении. Юля подняла голову и посмотрела на вставшего в проёме Джокера. Он склонил голову набок и лениво наблюдал.       — Где ты раскопал это недоразумение природы?       Бессмысленно спрашивать «зачем», потому что, скорее всего, Джокер заскучал. Почувствовал, что начал покрываться плесенью, вынужденный ждать. Джокер и «ждать» — слишком разные понятия. Несовместимые, хотя Юля уверена, что он умел это делать. Происходящее — тому доказательство. Он стал меньше спать, пересматривал одни и те же новости по несколько раз, мог отшвырнуть пульт. Один раз запустил им в Юлю: она в последний момент увернулась и покрутила пальцем у виска.       Потянувшись и прочистив горло, Джокер ответил:       — Н-ну, Маффин слишком хорош, к тому же я наблюдал за ним не первый день. И-и… Маф-фин, — по слогам чеканит он, — оставил местную шавку без глаза. Выдрал. Вцепи-ился в морду и располосовал, — его голос конфетный, сладкий-сладкий, будто он рассказывал не о том, как кот потрошил пса, а о чём-то приятном. По-нормальному приятном. Как принято у других. — А-а-а чёрному кобелю прокусил нос, ну тому, которого подкармливали у кафе «Матрос и ребята». От, ах, носа ничего не осталось.       Джокер ржёт, гогочет, вытирает ладонью лицо.       — А вчера я видел, ка-ак Маффин тащил дохлую ворону, — и засмеялся, видимо, посчитав эту ситуацию весьма забавной. Бр. Мурашки по коже, а ему всё хиханьки да хаханьки кровавые.       Она слушала, прижавшись к его плечу, подобрала ноги под себя и не могла найти подходящих слов. Психопат отыскал психопата.       Может быть, у Джокера не было монстров глубоко-глубоко на дне души, может, он сожрал их, когда стал Джокером и заполнил освободившееся пространство своими гнилыми мыслями. Злобой. В отличие от него Юля обнаружила внутри себя огромную болячку под названием «обида». Болело, свербило, пульсировало. Зрело. Потому что мудак воспользовался её чувствами и сыграл на них, раскинул партеечку, развлёк себя и забыл.       Юля не забыла.       По вечерам, перед сном, она смотрела на Джокера и представляла, как накрывала его лицо подушкой и душила его. А он не сопротивлялся, потому что — идите на фиг — это её фантазии, в них всё так, как хочется ей. Точка! Она садилась ему на грудь и смеялась, заливаясь слезами. Размазывала слёзы и сопли по щекам и ждала, когда чёрт полосатый сдохнет уже. Давила на подушку и слушала хрипы. В реальности же она бы даже подойти к нему не успела с этой самой подушкой. Но это же безобидные мечты: стоп, ещё дубль!       Она тоже заскучала и считала минуты, складывая одна к одной в копилочку. Чтобы чем-то занять вечер, снимала вещи с сушилки, складывала их аккуратно, и внутренний голос тихонько приговаривал: «Любит…»       Сняла полотенце, приподняла, чтобы разглядеть на свету получше: посередине вот-вот обещала появиться брешь.        «Не любит…»       Одна из футболок Джокера. Мятая, надо погладить.        «…любит…»       Юлины белые трусы в сердечках.        «…не любит…»       Ещё одно полотенце, вафельное, с цыплятами у подсолнуха.        «…к сердцу прижмёт…»       Кот неподалёку зевнул и сладко-сладко потянулся. Юля покосилась на него и отложила носовой платок — пятна крови неизвестного происхождения так и не удалось свести. Кот приоткрыл один глаз и тут же захлопнул.        «…пальцы переломает… Тьфу ты!»       При виде кота в голову сразу приходили нехорошие мысли. Например, хвост намотать. Но тут же прилетал ответ: «Ты ему хвост — Джокер твои кишки».       Утром кот вальяжно, вразвалочку вошёл в комнату, жмурился, урчал от удовольствия, напевал свои мурмурки. Хвастался. О том, что кот именно хвастался, Юля поняла, когда он запрыгнул на кровать и прошёлся по её ногам. А потом перелез на Джокера и уселся. Если бы Юля провернула такой номер — да-да, прошлась бы по спящему Джокеру и улеглась бы на него — её бы зарыли в пол. А Васька… Мистер Джей погладил негодяя и дотронулся большим пальцем до серой субстанции в пасти блохастого. Юля села. Близко не наклонялась, чтобы не остаться без лица, но поразглядывала и так, и эдак.       Ярик… Серая субстанция, больше напоминавшая сгусток чего-то инопланетного, оказалась дохлым мышом. Юля прислушалась, к себе, к довольному урчанию наглого кота, к восторженному дыханию Джокера. В груди ворочалось, больно отстукивало, вырывалось.       Страшно, обидно, неуютно — да. Паскудно — да. Хотелось ли реветь, скулить, стонать? Да.       — Молоде-ец, — протянул Джокер и потрепал кота по голове.       Забрал у Васьки мышку, откинулся на подушку и расхохотался. Заливался, захлёбывался, словно забыл про сидящую рядом Юлю. Он вытянул руку над головой, будто собирался проглотить зверька, но так и застыл с мышонком, нависшим над его лицом. Юля не до конца понимала, что происходит. Какое-то гротескное зрелище, но определённо грандиозное. Театральность Джокера зашкаливала, он любил работать на публику, даже если зритель всего один. Или полтора — кот сойдёт и за половину. Джокеровское гогочущее «Ух! Ух… Ух-ха! Ха-ха-ха!» врезалось ломом в уши и оставляло невидимые уродливые вмятины.       Во время таких приступов гиенистого смеха Джокер уродлив, но вместе с тем перетягивал на себя всё внимание. Может быть, потому, что в его хохоте слишком много угрозы и жажды крови.       Отсмеявшись, шут молча поразглядывал мышь, повертел её перед носом и, потеряв к ней всякий интерес, бросил Маффину-Ваське. Прямо на кровать. Юля отвернулась, поборов острое желание выгнать животное с одеяла, но тут же ей стало любопытно, кого из двоих кровопийц она считала большим животным.       Васька не стал есть несчастного, многострадального зверька, он утащил его в комнату и оставил рядом с диваном, у одной из ножек. То ли как подарок папочке, то ли просто где бросил, там и норм. Юля нашла Ярика случайно, когда искала закатившуюся куда-то серёжку — маленькую аккуратную ромашку. Она пошарила рукой у дивана, и пальцы наткнулись на холодный трупик мыша. Не смея пугаться и визжать от неожиданности, Юля тут же сгребла тельце в карман олимпийки, вытащила из-под ванны небольшую коробку из-под печенья — на белом фоне эмблема Бэтмена и надпись «Бэтпеченье» — и обустроила в ней уютный гробик из старых носовых платочков и из ваты.       По традиции тело упокоилось на заднем дворе их одноэтажного дома. О трупе бывшего хозяина как-то уже не думалось: раз покойник до сих пор не припёрся мстить мстю, то пусть себе лежит под землёй. Справившись с борщевиком при помощи лопаты, Юля аккуратно пробралась на освобождённый от зарослей закуток, выкопала полметровую яму и опустила туда коробку с Яриком.       — Бедный Ярик. Ты жил хорошо, хорошо портил моему Упырьку нервы и умело сгрыз немало проводов на его изобретениях. Я придумаю, как отомстить за тебя, мой маленький дружок.       Пафоса хватило бы на всю вселенную про Бэтмена, а на деле, когда нос к носу живёшь с Джокером, делишь с ним хлеб насущный и кровать, то как-то пафоса сразу убавляется. Юля отвернулась от земляного холмика. Как она сможет отомстить? Сломает зубную щётку своего неугомонного беса? Вместо сахара насыплет соли в кофе? Это баловство. Он играл с ней, ворошил её мысли и её жизнь, подобно холодному осеннему ветру, ворвавшемуся в комнату и разметавшему всё на своём пути, что поддавалось его стылому дыханию.       Впрочем, у Вселенной тоже есть чувство юмора.       После обеда Джокер велел Юле быть готовой к восьми вечера. Ничего толком не объяснив, они с Аресом укатили по своим кровавым делам, оставив Юлю в недоумении. На часах без пятнадцати три, времени вагон и ещё один вагончик, и особо торопиться некуда. В запасе время и на почитать, и на поспать, и на телик оставалось немного. На какой-нибудь фильм. Юля прибиралась, приводила домашний очаг в порядок, попутно останавливалась у телевизора и смотрела то новости, то сериал.       Когда она проходила мимо серванта, кот совершил диверсию: он спрыгнул на Юлины плечи, впился когтищами в кожу, зашипел, заурчал, заорал, как адская сирена. Юля завопила в унисон. Схватила Ваську за первое, что у него подвернулось под руку и потянула изувера с себя, голося от боли и не уступая ему в вопле. Пока она стаскивала с себя эту наглую тварь, кот успел несколько раз тяпнуть её за шею и за каждое ухо. Поменяв тактику, Юля закинула руки за шею и ухватила кота за шкирку, больно впилась ему в загривок и, помогая себе свободной рукой, сняла с себя адское чудовище.       Шальная мысль, что делать дальше — убивать или не убивать паршивца — пришла почти сразу. Юля запаковала Ваську в первую попавшуюся тряпку, одна из футболок мистера Джея, и унесла орущего кота в ванную комнату.       — Убить тебя нельзя, гадёныш, — жаловалась Юля сквозь сжатые зубы и давила желание смыть кота в унитаз, — значит, я тебя искупаю, паразита такого.       Битва неравная. Кот орал, пускал в ход когти, пучил глаза, а Юля, обмотав руку всё той же футболкой, одной рукой держала его за загривок, а второй поливала зверя из душа. Футболка едва спасала, пару раз коту удалось вцепиться в ногу и порвать домашние штаны. Пришлось кое-как стягивать с себя их и щеголять в промокших трусах. Васька шипел, прижимал мокрые уши к голове, вращал дикими-предикими глазами и всем своим видом требовал экзорциста.       Улучив момент, Васька подпрыгнул, чуть не цапнул Юлю по носу, брякнулся в ванную и подскочил, как дважды ужаленный. Ему хватило ещё одного хорошего прыжка, чтобы шмякнуться на пол и, заливая всё вокруг себя водой, врезаться в дверь и просочиться в коридор. Юля выругалась, схватила махровое полотенце и побежала за Васькой.       — Стоять! — верещала она.       Бах! Открыла дверь. Кот бросился под ноги Джокеру, вошедшему в дом. В их уютное гнёздышко. Он успел положить накладные бороду и усы на стул, когда всё завертелось. Дрожащий — то ли от воды, то ли от страха — кот жалобно мяукал, прижимаясь мокрым боком к джинсам хозяина. Тёмные глаза Джокера стали ещё темнее. Опаснее. Взгляд углубился. И непонятно, кто из всех замерших домочадцев больше похож на ночной кошмар: всклокоченная исцарапанная Юля, трясущийся Васька или приподнявший голову Джокер. Он чуть повернул её в сторону, прищурился и присмотрелся к Юле. Прочитал что-то своё. Она первая нарушила молчание, зашипев на кота:       — Падла!       И тут же взвизгнула:       — Ай! — твёрдая мужская рука схватила её за волосы.       — Ой! — рука толкнула её в комнату, не выпуская волос.       Теперь пришла Юлина очередь визжать, потому что вернувшийся домой хозяин отобрал у неё полотенце, отвесил жутко болезненный подзатыльник и рванул с неё мокрые трусы. Ткань пошла трещать и рваться по швам, Юля вертелась ужаленным ужом, пытаясь устоять мокрыми босыми ногами на влажном полу, но её припечатали к стене возле кровати, заломили руку, и даже этого хватило, чтобы она перевела всё своё вниманье на боль, вспыхнувшую от руки и по спине. Джей дышал ей на ухо, что-то рычал — она не слышала, не разбирала слов, сосредоточившись на боли. Под лопаткой, вдоль позвоночника, в плече. Везде. Дышала ртом, всасывала воздух, будто от этого могло стать легче.       Неожиданная жгучая боль на заднице заставила Юлю вытянуться в струнку вдоль стены и забыть про заломленную руку, она приподнялась на носочках и приоткрыла по-рыбьи рот. Задохнулась, хотела было возмутиться такому покушению на себя, но не успела: скрученное полотенце снова обрушилось на её пятую точку и, кажется, оставило там нехилую красную дорожку.       Мистер Джей отпустил её руку и схватил за волосы, прижимая голову к стене. И Юля уже не могла так свободно вертеть головой. Она пыталась прикрыться руками, но когда полотенцем прилетело по пальцам — очень ощутимо — пришлось инстинктивно их вздёрнуть и прижать к груди.       — Напомни-ка мне, пти-ичка, — он тянет последнее слово слишком приторно, слишком сахарное слово на жестоком языке, оно превращается в яд в устах говорящего, — что я неда-авно говорил про Ма-аффина? М?       Она зажмурилась, тяжело дыша, прижатая к стене.       — Оу, я должен предупредить, что э-это… Это вопрос. И ты должна на него ответить, ку-колка.       Юля тяжело сглотнула и разлепила влажные губы. Голос дрожал.       — Н-не трогать кота.       — Ве-ерно, — Джокер кивнул и перехватил Юлю поудобнее.       — Он спрыгнул на меня и расцарапал…       — Тш-ш-ш, — шепчет Джокер и тянет губы в зловещей улыбке. В уголках губ собираются морщинки, кожа натягивается вокруг шрамов. — Тогда продолжим. Да?       Удар.       Удар.       Юля выла и билась в жёсткой хватке.       Он кинул её на кровать. Юля воспользовалась возможностью привстать на коленях и когда собиралась вытянуться в полный рост, щёку обожгло. Джокер отвесил ей звонкую пощёчину, и Юля упала на бок, тут же выставила перед собой руку, всё ещё визжа и туго соображая, что ей предпринять. Она хотела пнуть его, но Джокер поймал её ногу, сжал лодыжку — и Юля снова закричала, попутно выгнувшись, пытаясь освободиться из болезненной хватки. Он подтащил её к себе, и ей ничего не оставалось другого, кроме как подчиниться, потому что когда она приподнялась на локте, новая пощёчина прилетела в ответ на её брыкания.       И всё же она попыталась извернуться, когда почувствовала, как он наваливается на неё. Юля попробовала выгнуться, и ей удалось цапнуть изувера за запястье. Он тут же пропустил пальцы через её волосы и сжал в кулаке, удерживая голову и давая насладиться моментом. Предвкушением. Ожиданием. Джокер — это горько и сладко на языке. В подтверждение этих слов он наклонился и куснул Юлю за верхнюю губу.       — А огонёк-то гори-ит, — иронично тянет слова, вглядываясь в её глаза. — Девочке понра-авилось.       Он не спрашивал. И стыд прокатился по венам, потому что должно быть страшно, душно, тошно. Не похоть должна переливаться через край, а слёзы обиды. И ужаса. Но на дне колодца уже занялся пожар, алое марево.       Юля попыталась отвернуться, чтобы спрятать от паяца стыд в бессовестных глазах, но он сжал её волосы сильнее. Зашипев, она подчинилась. Он наклонился ниже, перевёл взгляд с влажных глаз на раскрасневшиеся губы. Дотронулся до них своими губами, словно пробуя молодое вино на вкус, рассуждая, сколько можно выпить. Юля прикрыла глаза и раздосадовано вздохнула, когда поцелуй, полный порока, разомкнулся.       Он наклонил голову ниже, ища Юлины глаза. Усмехаясь, наслаждаясь её бесстыдством.       — Так ты… плохая девочка или хоро-ошая?       На языке вертится порочное «плохая, плохая, невозможно плохая», но Юля стискивает зубы, не разрешает даже мыслям просочиться, потому что ей кажется, что тогда она точно проиграет. Себя. Жизнь. Совесть. Всё. Потому что такие вещи должны пугать, страх должен трещать по швам, человек должен умываться слезами безысходности и отчаяния.       — Нет, — то ли голос, то ли всхлип, и Юля понимает, что вся трещит по швам.       Он слишком близко, дышит в её щёку, касается кожи носом, скрипучим голсоом добивает сладким «ха-ха, хо-хо».       Джокер резко толкнул её на кровать, и Юлино дыхание сбилось от жуткой боли. Джокер забрался сверху, поставив одно колено около Юлиного плеча, а вторым нажав на её спину. Она собиралась впиться в его ногу ногтями и расцарапать, но взвыла, когда во всех красках ощутила, как полотенце огрело её по заду.       Не увернуться, не выскользнуть, Джокер наваливался сверху и нещадно бил многострадальный Юлин зад полотенцем. Она выгибается от рвущей боли, а он по-змеиному наклоняется к ней и смеётся прямо над её ухом. И бьёт со страшной силой, и снова хохочет, высоко, заливисто, задыхается. А когда Юля всхлипывает, он хватает её за горло и встряхивает. Смех тут же тонет в тишине. Жирная точка на хохоте. Или многоточие.       Зад горит, и Юле бы хотелось выползти из-под своего психоприпадочного, но его колено давит. А пальцы так впились в горло, что сожми он его чуть сильнее, и хрустнет глотка. Он дышит тяжело, сбивчиво, будто бежал марафон, а не порол полотенцем девчонку. Внезапно его вес исчез, и стало так легко дышать, Юля повернулась на спину и отползла в угол кровати, вжалась в стену и сдула с лица синие пряди. Растёрла тыльной стороной ладони слёзы по щекам.       — Небольшой урок, — шипит он, расстёгивая пуговицу на брюках, тянет бегунок на молнии вниз. И рявкает: — Сюда!       Она подползает к нему, побелевшая и напуганная, садится перед ним и жмурится, когда он поднимает руку. Ждёт. Он не бьёт, кладёт ладонь на её щёку и дотрагивается большим пальцем до губ.       — Плохая девочка, — схватил пальцами за подбородок и оскалился.       Она боится. До чёртиков, дрожит, но подчиняется.